- Валяй, - согласился Архипов. - Все высмотри как следует.
Володя быстро натянул свитер, комбинезон, ремень, поправил тяжелую кобуру с «парабеллумом». Выждав, когда шоссе опустело, он ловко, скрываясь за кустами, приблизился к нему и пересек широкую асфальтовую ленту. Нина следила за ним в бинокль, но вскоре потеряла из виду, и ей стало очень страшно за него... Архипов отобрал у девушки бинокль: «Отдохни, я послежу за шоссе». Нина закрыла глаза и, словно наяву, увидела высокие, раскачивающиеся под тугими порывами ветра ели, их лохматые, опустившиеся к самой земле ветви, черную, усыпанную пожелтевшими иголками воду лесного болота... солдат-каратель моет руки...
Нина села, с ума можно сойти от этих воспоминаний! Глянула на лес - как-то там Вовка? Парень с девушкой шли от поселка в поле, девушка несла корзинку, а парень баловался, отнимал.
Ох, ну а жара! Сил нет. Она отвернулась, стянула с себя закатанный до пояса комбинезон, порылась в рюкзаке, достала легкую ситцевую юбчонку, которую сунула перед вылетом на операцию в свой вещевой мешок. Переоделась. Легла. Тихо на шоссе. Девчонка смеется... Нина крепко закрыла глаза - и опять всплыло: чавкая сапогами, идет к болоту солдат-каратель. Он фыркает, сморкается и ополаскивает руки метрах в шести от нее, а она лежит в воде, за срубленной пулей елочкой, и сквозь хвою видит молодое, красивое лицо с белесыми бровями и прядкой пшеничного цвета, упавшей на лоб. Держит на мушке этот высокий загорелый лоб и ждет: как только немец увидит ее, нажмет на курок. В обойме всего два патрона. Первый - для солдата, второй - себе.
...Володя пересек шоссе, перепрыгнул канаву и, двинувшись вдоль него, вскоре вышел к проселочной грунтовой дороге, по которой и углубился в лес. Минут через сорок разведчик обнаружил возле дороги столб с надписью по-немецки: «Стой! Запретная зона. Проход воспрещен!» Отойдя чуть в сторону, он затаился, вслушиваясь в тишину леса, ничего подозрительного не обнаружив, опять пошел, но теперь с еще большей осторожностью.
Вскоре Володя увидел то, что и ожидал: высокие бетонные столбы, а между ними - плотные ряды колючей проволоки. Он лег и пополз. Деревья и кустарник росли и по ту сторону проволоки: маскировка! Он подобрался к самому заграждению, опять полежал в опасении, а вдруг вдоль ограждения ходят часовые, но все было тихо. Тогда Володя, притянув к себе толстую ветку, срезал ее так, чтобы на вершине была рогулька, и подполз к ограждению. Осмотрелся. Конечно же, без тока! Если в проволоке ток, она была бы навешена на изоляторы. Он подсунул рогульку под нижний ряд, нажал, проволока приподнялась. Прополз. Трава была высокой, нетоптанной, никто тут вдоль ограждений не ходит.
Вдруг сердце учащенно забилось... Володя осторожно раздвинул стебли под рукой и увидел тонкий оцинкованный проводок. Едкий пот залил лицо: минное поле! Медленно повернул голову. Еще проводок. Пошарил ладонью справа, потом слева. Может, он уже и лежит на мине?! Эх, Генку бы Архипова сюда! Гена не только великий мастер минировать, но еще лучший специалист по разминированию. А может, рискнуть самому? Нет-нет, так рисковать нельзя, надо возвращаться, да побыстрее... Выбраться бы только благополучно, не натянуть какой проводок, не нажать бы взрыватель мины, закопанный в землю!
...Нина никак не могла успокоиться, отвязаться от своих воспоминаний... А случилось это в особом диверсионном отряде Полоцко-Лепельского партизанского края, куда Павел Грачев, Пургин, Зоя и она были заброшены осенью сорок третьего года. Занимались они там разведкой, диверсией, участвовали вместе с другими отрядами в многочисленных боях с карателями, жандармерией и полицаями. Весной сорок четвертого, пытаясь очистить свои тылы от партизан, фашисты направили в Полоцко-Лепельский партизанский край шесть дивизий регулярных войск и полтора десятка эсэсовских и полицейских полков. Заблокировав зону со всех сторон, одиннадцатого апреля десятитысячная армия германских солдат начала наступление... Страшные это были дни! Вой самолетов, лязганье траков тяжелых немецких танков, грохот взрывов, рев радиоустановок, призывающих партизан сдаться... Пожары. Леса, затянутые дымом. В одном из них, в Черной пуще, жестокую оборону держал и особый диверсионный отряд. Дни и ночи смешались в каком-то огненном, ревущем хаосе.
Сжималось кольцо, и командование отряда приняло решение о прорыве вражеской блокады. С одной из групп прорыва уходила через глухие топкие болота Нина. Туманным, холодным утром по отряду ударили в упор два пулемета и десяток автоматов. Засада! Через несколько минут все было кончено.
Нина лежала в ледяной воде под срубленной пулями елкой и слышала, как, чавкая сапогами, рядом бродили солдаты, то и дело гулко разносились пистолетные выстрелы: добивали раненых, как очень хорошо знакомый голос доверительно сообщал: «Глякося, господин лейтенант, ешшо одни шорохнулся. Во-он под березкой шорохнулся». И гремел выстрел. Нину не заметили. Воды там, где она лежала, было выше колена. Стиснув зубы от боли в ноге, сквозь густую хвою прикрывшей ее елки она видела высокие, крепкие фигуры солдат в подоткнутых за ремни шинелях и суетящегося мужичонку в ободранном кожухе и треухе, надетом почему-то задом наперед. Нина без труда признала в нем старосту одной из деревушек, прижавшейся к окраине Верховинского бора, Семеныча. Ночевала как-то в его избе и запомнила нервозную суетливость, слезливую горестность в опасении за свою «жизню», вдруг «хто и нагавкает полицаям...» Значит, или кто-то «нагавкал» на него, и не выдержал Семеныч первого же допроса, выдал те пути-дорожки, что знал, или работал сразу и на своих и на немцев, подонок... Да, не скоро забудутся те страшные дни и минуты. Пуля пробила правую ногу, и все тело сотрясалось от дикой боли и холода. Где-то в глубине леса громыхали взрывы гранат, били пулеметы, бухали винтовки, но эти десятеро солдат не торопились принять участие в бою. Выпив и закусив, они бродили между деревьями, шарили в кустах, разыскивая раненых партизан. Вот и к болоту, где она затаилась, неторопливо направился один из них, и Нина подняла пистолет. Не заметил! Помыл испачканные кровью руки и ушел...
У развилки дорог показалась колонна автомобилей, Нина взяла бинокль: колонна сворачивала на лесную дорогу.
...Володя уже подходил к знакомому холмику, как вдруг остановился и шагнул за дерево. Возле того места, где они таились с Геннадием и Ниной, стояли мужчина и женщина: немцы! У мужчины была плетеная большая корзина, он держал ее в левой руке, а правой обнимал женщину. Где же Архипов? Было видно, что они разговаривают с кем-то, но ведь Нина не настолько знает язык, чтобы вести свободно беседу с немцами!.. Володя подвинул на живот кобуру с пистолетом и быстро, уже не таясь, поднялся на холм. Увидев, что рубашка у мужчины гражданская, а брюки и сапоги войсковые, окликнул его:
- Хелло, камэрад, что случилось?
- Привет, камэрад, - отозвался тот, оборачиваясь. - Твоя девчонка? Ах, хороша.
- Моя, - ответил Володя, подходя ближе. - А тебе мало своей?
- Да нет. Кроме моей Эрны, мне никто не нужен, - засмеялся мужчина и прижал девушку к себе. - В отпуске я, вот приехал к своим. А старики погнали боярышник собирать.
- Так еще не созрел же!
- А ничего. Дозреет в подвале.
Нина сидела на земле под кустом, жевала травинку, лицо ее выражало спокойствие и безразличие. Володя перевел взгляд на отпускника. Мужчина был жилист, правая щека побита синими мушками, взгляд дерзок - так обычно фронтовики смотрят на разных тыловых крыс, к которым этот солдат причислил наверняка сейчас и его, а девушка глядела с игривым любопытством. Вся она была налита юной, женской силой: дыбилась, распирала тесную кофточку высокая грудь, выпирали из узкой юбки бедра. Лицо розовое, кровь с молоком, смешно вразлет торчат две короткие, толстые косы, сплетенные будто не из волос, а из хорошо высушенной на солнце, хрусткой соломы. Этакая Гретхен.
А ты оттуда? - Солдат махнул рукой в сторону леса.
- Угу. Из охраны. Вот подружка ко мне прикатила на денек. То туда сбегаю - не хватилось ли начальство? - то сюда бегу...
- Друкростен, йа? - сказал солдат и ухмыльнулся, а Володя посмотрел на него, не сразу поняв значение этого слова, ах да: «теплое местечко». - и тоже усмехнулся. Солдат подхватил корзину и повел свою подругу прочь, пожелав на прощание: «Не теряй времени зря, дружок. В окопах таких девчонок нет».
- Ауф видерзейн... дрекстампфер[1], - ответил Володя и, когда неожиданные «гости» скрылись за кустами, сердито сказал Нине:
- Ты что? Заснула?! Шляпа! А где Генка?
- Да отошел на минутку... по своим делам... а тут они и подоспели! - зашептала Нина. - Вдруг как-то сразу из-за кустарников вышли. «Эй, вер ист ду?» - спрашивает этот, длинный... А я молчу, как дура.
- Но где же Генка?
- Тут я, - Геннадий вышел из кустов, в руке пистолет. - Этих я на мушке держал. Ну? Что там?
- Минный пояс, по-моему! Склады! Придется тебе, Гена, туда топать...
- Уходим, - приказал Архипов. - Сбор!
- И побыстрее, - добавил Володя. - Не нравится мне этот фронтовичок. Глаз цепкий, так всего и прощупал. Диенстбюффел[2].
Остаток дня провели километрах в шести западнее перекрестка дорог. Маялись в заросшем камышом и крапивой высохшем болотце, гоняли злых комаров и слепней. Как медленно тянется время! Нервничали. Володя чуть не поссорился с Архиповым, доказывая, что проходить минный пояс надо засветло - трава там высокая, никто не приметит, да и проволочки будет легче обнаружить, но Геннадий все-таки остался при своем мнении: трава-то высокая, но человек не ящерица. С любой наблюдательной вышки, а они наверняка там имеются, будет хорошо видна полоса в траве, примятой человеком.
В девять вечера Архипов собрался в поход, взяв с собой лишь самое необходимое: пистолет, две гранаты, кусачки, отвертку, фонарик и плащ-палатку. Молча пожал руку Володе, поцеловал Нину в щеку и пошел. Неожиданно вновь зашелестели камыши: что это он, возвращается? Что-то случилось? Геннадий мотнул головой: да нет, все в порядке, сел, вытащил из кармана кисет с махоркой, неторопливо свернул кривобокую цигарку и закурил: