- Посидеть положено перед походом, - сказал он. Алый отсвет закатного солнца лежал на его изуродованном осколками лице: нижнее левое веко было сорвано, и глаз, казалось, вот-вот вывалится и упадет в траву. Ребята сидели молча, понимали: идет их друг на опаснейшее, со смертельным риском, дело - вот и медлит, собирается с духом. Нина вздохнула, опустила глаза. Архипов усмехнулся: - Такая страшная морда, что...
- С чего ты взял, Гена? - торопливо возразила девушка.
- А ведь и я когда-то был симпатичным, Нинка... - Архипов глубоко затянулся и поглядел куда-то поверх голов ребят. - Посидим еще пяток минут, а? Все же, минный пояс... Так вот, Ниночка, я был даже красивый, и в меня влюблялись девчонки! А как на мне сидела форма! Наглажусь, свежий подвортничок подошью, сапоги надраю до глянца, посмотрю в зеркало - ах, хорош отличник пограничной службы Геннадий Архипов!
- Разве дело во внешней красоте, Гена? - Нина подсела к нему, шутливо толкнула в плечо: - Не хнычь, мужик ты и сейчас ладный! И не торопись, расскажи хоть немножко о себе. Вот собрались мы тут, на краешке пропасти, а друг о друге почти ничего не знаем. Из каких ты краев, кто родители?
- Из всероссийских я краев, Ниночка, - засмеялся Геннадий. - Родители? Земля и небо - мои родители, дождь да солнышко! Не понятно? Подкидыш я, ребятки, годовалого меня кто-то в деревушке Воронино к доброй бабке Матрене подбросил... - Он нахмурился. - «Куском» меня в деревне звали, кусочничал я, попрошайничал, значит. Себя надо было, пса Полкана да бабушку кормить, а как померла Матрена, определили меня в детдом, где рос, учился, откуда и ушел в погранвойска. - Архипов поднялся, затянул потуже ремень. - Родина меня воспитала, ребята! Отец и мать она мне, и в бой за нее против фашистов вступил я в самый первый день, в самый первый час. Ну, до встречи!
- Ни пуха, ни пера, - сказала Нина. - Ни пули, ни осколка!
- Тьфу-тьфу, - добавил Володя, делая вид, что плюет через плечо. Засмеялся: - Это я так, на всякий случай!
- Все будет в порядке, - обернувшись, уже на ходу откликнулся Геннадий: - Пограничники - народ надежный!
Тихим к вечеру, хвойным лесом, тянущимся вдоль шоссе, Архипов быстро дошел до перекрестка, выждал, когда он опустеет, и, перейдя на другую сторону, зашагал вдоль проселочной дороги. Деревья, листья колючего боярышника и крапива, обильно растущая среди него, все было покрыто белесым слоем пыли. «Похоже, каждую ночь сюда идут машины», - подумал Геннадий, - все более убеждаясь в том, что напали они наконец-то на след, разыскали склады. И вид проселочной дороги указывал на это, всюду была рассыпана щебенка: видно, тяжелые, груженые боеприпасами машины проминали дорогу, и ее то и дело приходилось подновлять.
Разведчик остановился, прислушался: где-то позади, очевидно, возле развилки послышался глухой рокот автомобильных моторов. Неужели сюда? Геннадий заспешил. Несколько углубившись в лес, он побежал вдоль дороги, слыша все нарастающий гул, ощущая, как тяжело подрагивает земля: груженые шли машины. И если это действительно так, то уже не может быть никаких сомнений - это именно централизованный склад, склад-распределитель. Сюда везут боеприпасы с заводов, отсюда их вывозят на армейские склады!
А вот и проволока, о которой говорил Седой. Архипов осмотрел ее колючие нитки, натянутые на бетонные столбы, чутко пошел вдоль ограждения к дороге и вскоре увидел металлические ворота, перегородившие ее. Возле них стояла пятнистая легковая автомашина, топтались автоматчики. Несколько офицеров переговаривались, разглядывая какие-то бумаги. Сверкнул и потух луч фонарика. К воротам .медленно подъехал громоздкий «бюссинг». Шофер и солдат-охранник выскочили на дорогу, двое автоматчиков – видно, из охраны складов, подошли к грузовику сзади, откинув брезент, заглянули внутрь, посветили фонариком. Кузов был заполнен длинными зелеными ящиками. «Боеприпасы! - Архипов засмеялся, потер ладони. - Везут! Везите, голубчики, везите!»
Створки ворот разъехались, и грузовик тяжко заколыхался, погружаясь в темноту. Архипов отошел от пропускного пункта метров на пятьдесят и полез под ограждение. Состояло оно из четырех рядов колючей проволоки, и пришлось поднимать их одну за другой, действуя быстро и ловко. Все. Первый этап позади.
Разведчик полежал немного. Подвывали двигатели «бюссингов», в сгустившейся темноте мелькали летучие мыши. Ну, пора! Архипов снял с ремня, раскрыл плащ-палатку, накинув ее на себя, зажег фонарик, осмотрелся и плавным, скользящим движением вытянутых вперед ладоней ощупал траву. Есть! Тоненький, похожий на скрученный стебелек вьюнка проводок вился в траве. Геннадий подполз ближе, осмотрел его, ощупал: не электрический ли? Нет, просто проводок. От мины натяжного действия. Достал кусачки, перекусил. Выключил фонарик, отвел концы провода в сторону и подался вперед еще на метр-полтора, опять накрылся плащ-палаткой, включил фонарик. Он будто ласкал, оглаживал землю своими чуткими ладонями, ощупывал каждую впадинку, выпуклость. Еще один! Зажав ремешок фонаря зубами, раздвинул траву и разрыхлил пальцами землю. Неяркий синий свет все же позволил разведчику разглядеть узкую, едва присыпанную зеленую дощечку, которая была приподнята над землей. Архипов осторожно подцепил ее отверткой, - тут должны быть две пружины, - дощечка поддалась, отскочила, и луч фонарика скользнул в углубление, в центре которого стал виден взрыватель. Стоит нажать на эту дощечку, предположим, ногой, и дощечка придавит его... Геннадий осторожно вывинтил взрыватель и, почувствовав непреодолимое желание полежать спокойно, опустил голову на землю. Он лежал на деревянной противопехотной мине нажимного действия, ощущал ее угловатую твердость и мягкое, упругое подрагивание земли - все это шли и шли грузовики. Большая автоколонна пересекла по дороге минный пояс, втягивалась в лесистые холмы, над которыми уже опустилась черная, ни зги не видно, ночь.
«Ребятки, я еще жив, и все будет хорошо, пограничники народ надежный!»- подумал он. И сказал сам себе: «Не торопись, Гена, поспешишь и нет тебя!» Конечно, бывает, когда все надо делать по-быстрому, тогда уж как повезет. Но все же спокойненько все надо делать, потихоньку, ночь длинная, а жизнь - в твоих руках.
Архипов, не торопясь приступил к работе, а в памяти возникали дорогие до боли лица бабушки Матрены, пацанов из детдома, друзей-пограничников, сероглазой Вики и ее братишки Альгиса, с которыми он познакомился весной сорокового года. Вздохнул: опять один остался. Никого уже нет в живых - ни Матрены, ни друзей-товарищей по службе на границе, ни Вики с Альгисом...
Он ощупал землю впереди себя. Вот еще одна мина. Ну и понатыкали же их тут фрицы... Пальцы его сноровисто делали привычную работу. Геннадий продвигался на метр-полтора вперед, отыскивал мину, разряжал, нащупывал проводки и перекусывал их кусачками. Откинув плащ-палатку, прислушивался и снова начинал медленное, напряженное движение по минному полю, а в памяти всплывали те дни, когда познакомился с Альгисом и его сестрой Викой... Стоп! Сердце испуганно дернулось в груди: «минная ловушка»... От взрывателя, который он только что сжал пальцами, тянулась вниз, под мину, едва приметная стальная проволочка-ниточка. Начни он вывинчивать взрыватель, ниточка натянется и сработает второй взрыватель натяжного действия. Архипов перехватил проволочку кусачками, вывинтил оба взрывателя, затих, прислушиваясь к бурным толчкам сердца. «Вот какая нынешняя у меня работа, дорогие мои, - мысленно обращаясь к Вике и Альгису, подумал он. - Там, на границе, все было проще...»
Там, на границе, к лету сорок первого года заканчивался первый год его службы в Палангском, войск НКВД, пограничном отряде Особого прибалтийского округа. Ему было девятнадцать, он любил пограничную службу, любил заставу, своих товарищей, любил все то, что объединяло в себе слово «граница». И настороженную тишину дозора, и ощущение особой ответственности: ведь за твоей спиной - вся страна! Его не пугали ночные марши-броски в поисках нарушителя, короткие, жаркие, порой кровавые схватки...
Архипов зажал кожаный ремешок фонарика зубами и, обшарив ладонями землю, застыл. Еще одна мина, проводочек... «Вот какая, Алик, теперь у меня работа. Уж три года то сам ставлю мины, то обезвреживаю их...»
Вика и ее одиннадцатилетний братишка жили в Гируляе, небольшом приграничном местечке, а работала Вика на погранзаставе вольнонаемной. Вместе с несколькими другими женщинами кашеварила на кухне погранзаставы, а в свободное время вместе с женами пограничников училась стрелять: ей очень хотелось стать «ворошиловкой», так до войны называли девушек и женщин, обучающихся владеть оружием в кружках «Ворошиловский стрелок». И уж когда Вика была совсем-совсем свободна, да и у Генки Архипова появлялась возможность на несколько часов покинуть заставу, тогда-то и происходили короткие свидания... Тихие улицы Гируляя, звонкий стук подковок сапог, легкие всплески широкой юбки. Как надо ценить мгновение счастья! Ценить все то, что дарит жизнь, что может уйти безвозвратно. Геннадий вдруг представил свое обезображенное лицо и скрипнул зубами: если бы и жива была Вика, ничего уже нельзя было бы вернуть...
Выключив фонарик. Архипов продвинулся чуть вперед, протянул руки и ласково огладил землю ладонями. Вот еще проводочек, вот еще. Паутина смерти. Но дело-то идет! Еще немного - и минный пояс останется позади. Откинув плащ-палатку, Архипов лег на спину, замер, ловя взглядом бурную россыпь звезд.
...В то лето была у них с Викой лишь одна-единственная ночь в дюнах. Она была теплой, прозрачно-серебристой, какими бывают прибалтийские ночи в июне. Ветерок, пахнущий горько и пряно, плыл над голубыми горбиками песчаных гор. Он пах мелкими, ярко-оранжевыми цветами, растущими только в дюнах, и волосы Вики пахли так же пряно и горько: она бросала эти цветы в воду, когда мыла голову. «Дай твою руку, - сказала тогда ему Вика. - Слушай, как стучит мое сердце. Ты оставайся тут навсегда. Хорошо?» «Остаюсь, - ответил он. - Я люблю тебя. И Алика. Я буду ему старшим братом и... отцом».