- Минутку, Модель, вы мне нужны, - остановил его Кох.
Фельдмаршал застыл у двери, лицо его напряглось. Кох зевнул, порылся в бумагах:
- Хотя нет, Модель, можете идти. Да, вот что: внизу ждет приема штандартенфюрер Кугель. Скажите, чтобы он поднялся ко мне. Успеха вам, фельдмаршал.
- Взбешенный Модель стиснул зубы. Он, старый боевой генерал, понял эту мелкую, злобную месть «пролетария», ставшего одним из крупнейших партийных чиновников Рейха, но чем на нее ответить? Разве грохнуть тяжелой дубовой дверью, да так, чтобы картины в золоченых рамах, развешанные по стенам кабинета Коха, посыпались на паркет? Модель стремительно распахнул дверь, но в последний момент придержал ее и мягко, бесшумно закрыл. «Плебей! Выскочка! - твердил он про себя, спускаясь по мраморной лестнице партийной канцелярии Восточной Пруссии. - И такие люди руководят нами. Бетонные доты для каждого солдата... Тьфу! Однако где же этот чертов Кугель?»
- Вальтер, дружище, проходи. Подсаживайся ближе.
Массивный, этакий ходячий шкаф, командир отряда «Адлер» Вальтер Кугель взмахнул рукой «Хайль!» и направился к столу, за которым сидел Кох. Его движения были медлительными, какими-то вялыми. Из тугого воротника выглядывала толстая, бурая от загара шея. Могучие плечи распирали китель, и казалось, что штандартенфюрер состоит не из костей и мышц, а откован, причем грубо, из тяжеленных железных болванок.
Кугель крутнул глобус, стоящий в углу кабинета Коха, ухмыльнулся, показав железные зубы, и, не спрашивая разрешения, рухнул в мягкое кресло.
Кох подвинул Кугелю золотой портсигар, и тот, наклонившись, выгреб из него короткими сильными пальцами сигарету. При этом колыхнулся на его бычьей шее высший орден Германии Рыцарский крест. Щуря глаза, Кох, выжидательно наблюдая за ним, разглядывал его грубое, со шрамом на левой щеке лицо. Шрам - память о бурной студенческой молодости Кугеля, о дуэли из-за какой-то девчонки, происшедшей в те далекие уже времена, когда был Вальтер Кугель студентом «Альбертины», филологического факультета Кенигсбергского университета. Филолога из него не получилось, как-то один из профессоров университета пошутил: «Вряд ли можно стать филологом с такой фамилией: «пуля»!» Пророческими оказались слова профессора: еще студентом Кугель приобщился к нацистскому движению и вскоре стал одним из организаторов штурмовых отрядов в Восточной Пруссии.
В те бурные дни они и познакомились, партийный функционер Эрих Кох и молодой, дерзкий командир чернорубашечников Кугель. Да, немало оба поработали, чтобы вбить в тугодумные головы пруссаков, какое это великое благо для будущего Германии - национал-социалистическая рабочая партия! Кугель старался. Сколько было схваток с тельмановцами, разогнанных митингов, красных коммун истов-агитаторов, погибших при «невыясненных обстоятельствах».
В кровавую ночь тридцатого июня, «ночь длинных ножей», когда Гитлер дал приказ уничтожить верхушку штурмовых отрядов, почувствовав, что штурмовики захватили слишком большую власть в стране, Кох спас голову Кугеля, спас, зная, как в будущем может пригодиться ему этот человек. И не ошибся! Именно он, Кугель, в сорок первом году, выполняя поручение Коха, принимал участие в доставке в Кенигсберг из Пушкина знаменитой янтарной комнаты, а потом привез с Украины в Восточную Пруссию, в поместье гауляйтера, такие 66 богатства, по сравнению с которыми «Бернштайнциммер» может показаться жалким мусором. По его, Коха, поручению Кугель ликвидировал поселки поляков в Цеханувском уезде, готовил для своего шефа обширнейшие охотничьи угодья, принимал участие в уничтожении еврейского гетто в Ровно... Командир его личной, Коха, охраны, в бытность последнего рейхскомиссаром Украины, Кугель был известен у партизан как фашистский палач по кличке «железная челюсть».
- Я слушаю тебя, Эрих, - проворчал штандартенфюрер. - Что-то случилось?
- Что-то случилось?! - мгновенно перестроившись, воскликнул Кох. - Вальтер, я недоволен! Время идет, а русские разведчики преспокойно разгуливают по всей Восточной Пруссии! - Кугель распрямился в кресле, взглянув на своего шефа блеклыми, близко посаженными глазами. - В чем дело? Не вижу оптимизма, воодушевления в работе.
- Мы очень много работаем, экселенц, - проворчал Кугель, кашлянув в кулак. - Рыщем по всей Пруссии, как стая гончих собак. С ног сбились! Мы полностью разгромили одну группу русских, экселенц: двенадцать человек и...
- Я уже слышал об этом! - Кох раскрыл папку. - Но вот командующий тылом группы армий «Ц» докладывает, что на территории Пруссии работают шесть разведывательных групп русских. Шесть! Такие же сведения я имею из органов контрразведки, дорогой мой штандартенфюрер! Эти бандиты, как черви, выедают сердцевину яблока. А яблоко - это наши укрепления, оборонительные линии, склады! Недавно русские самолеты разбомбили артиллерийский завод! Недостроенный подземный завод «Лаукишен». Как русские нашли его, а? Это работа их разведгрупп! А если они обнаружат склады «Гутлеген», «Зергиттен», «Тапиау»?! - Кох протянул Кугелю несколько бумаг: - Вот ознакомься. Это проект создания особых подвижных отрядов постоянной готовности. По моему приказу они срочно формируются во всех городах и крупных населенных пунктах. Общее руководство отрядами поручается тебе, и чтобы в течение ближайших недель ликвидировать русских, Кугель! Окружать лесные массивы, откуда идут радиопередачи, двойным, тройным кольцом. Организовать сотни засад! Возле дорог, перекрестков, одиноких хуторов, куда они могут сунуться за продуктами. Идти по следу каждой группы до изнеможения, не щадить себя в этой схватке с подлыми бандитами! Ты все понял?
- Да, экселенц. Меры, которые мы предприняли...
- Две недели, Кугель. Через две недели ты можешь получить «дубовые листья» к Рыцарскому кресту или... дубовый крест. Желаю успеха, мой боевой товарищ.
- Кугель поднялся, взглянул в лицо своего «боевого товарища», и по спине прокатился холодок - таким тяжелым был взгляд Коха.
- Коля, будем делать перевязку.
- О-оо, Зоинька, ты меня замучаешь своим вниманием. Может, лучше погадаешь, а?
Коля сел под деревом и протянул перебинтованную руку. С утра холодило. Зябко ежась, - за ночь одежда отсырела, разведчики быстро доедали «завтрак» - галеты, размоченные в воде, готовились к выходу на задание. С продуктами было скверно. Мясные консервы съедены, и сгущенное молоко тоже. Питаться приходилось в основном пшенной да гречневой кашей, иногда первыми грибами, их девушки собирали на привалах. Как-то уху сварили: ночью Володя с Костей Крапивиным наловили больших, толстых карпов в пруду возле какого-то хутора. Сунулись было во второй раз, а там охрана появилась. Чуть под пули не угодили.
Федя с каждым днем все больше мрачнел: что за работа на пустой желудок? Кроме этой беды на его правом ботинке отлетела подметка. Гнилыми нитками, что ли, был сшит? Прикрутил он ее проволокой к ботинку, но это был не выход из положения: скоро босиком придется шлепать по Пруссии.
Бинты присохли, разматывались плохо. Коля молотил каблуками землю, но молчал. Только пот, будто росой, усыпал лицо и шею. Ну вот, сняла наконец-то. Зоя наклонилась, рассматривая руку моряка, и уловила резкий, гнилостный запах. Посеченные ножом пальцы потемнели, а сама рука тяжело набухла кровью и жаром. Гангрена?!
- Ну, как мои грабки? Подживают? - спросил Коля.
- Да-да... будем надеяться. - Зоя попыталась улыбнуться. - Терпи, братец-кролик, рану буду спиртом промывать.
- Внутрь бы глоток. Слышишь? И точка.
- Зоя закончила перевязку, убрала медикаменты в сумку и выразительно поглядела на Нину, зевнула: поспим еще немного? Нина мотнула головой, скинула куртку, комбинезон и, оставшись в свитере и черных шерстяных трусиках, запрыгала через скакалку. Надо поддерживать форму.
- Вью! Вью! - поет парашютная стропа. Нина перекрещивает ее, прыгает то на одной, то на двух ногах, крутит скакалку вперед, назад. Лицо раскраснелось, густые волосы рассыпались по плечам, и девушка, поправив их рукой, улыбнулась Коле. Подняв воротник куртки, - знобило, - моряк глядел на нее, не отрываясь: ну ловкая, и как красиво все получается! Наверное, Седой не врет, что она когда-то выступала в цирке. Нина, отбросив скакалку, несколько раз глубоко вздохнула и попыталась сделать шпагат. Не получается! Теряет форму, теряет, мышцы уже не так эластичны... Ничего, она упрямая! Ну-ка стойку. Качнулась. Упала. Еще разок. Еще! Стоит? Стоит! Да-да, она упрямая, кончится война - она вернется в цирк!
Ребята ушли на разведку. Тихо вокруг. Солнце медленно всплывает над лесом, словно красный, воспаленный глаз. Как болит рука! Моряк устроился под деревом на окраине обширной поляны, положил рядом автомат. Сколько же будет длиться эта боль? Одно спасение - думать о том, что когда-то было в его жизни и чего уже никогда больше не будет... Коля поежился, закрыл глаза, и все отступило - этот чужой лес, и солнце, поднимающееся все выше. Он опять был в родных краях, в своей такой коротенькой морской, соленой юности, в прожаренном солнцем, продутом тугим, остро пахнущим водорослями и рыбацкими сетями ветром поселке моряков и рыбаков - Бары. Охряные, сложенные из мягкого камня-ракушечника стены домов, скаты черепичных крыш, черные, просмоленные днища лодок, лежащих на белом песке, как большие черные рыбины, сети, развешанные на кольях. Выцветшее на солнце белье, всплескивающееся на веревках возле домов, небольшие палисаднички с обязательными крупными фиолетовыми и красными георгинами на стеблях-будыльях, веселые табунки чаек на берегу, на коньках крыш, на лодках... Есть ли что-нибудь более прекрасное на свете, чем родной его кран?..
Коля открыл глаза и несколько минут прислушивался, уловив какие-то тревожные звуки, но это просто показалось. Он вздохнул, вновь стиснул веки и увидел своего отца. Вот он, батя, стоит во дворике дома, возле развешанных по заборчику сетей и ловко, сноровисто чинит иглицей продранное сетное полотно. Отец еще крепкий, красивый: черные, почти сросшиеся брови, длинные, с проседью запорожские усы, черные с белесыми прядками, стянутые кожаным ремешком, чтоб не мешали, волосы, карие веселые глаза.