- Командир, когда все-таки? - окликнул его Володя. - Не пора ли мне в путь собираться?
Грачев промолчал. Время шло, «Центр» требовал усилить работу по розыску объекта, они искали его как могли, но, увы, пока безуспешно, а отправить Седого в поездку вместе с колонной грузовиков по шоссе Инстербург-Тапиау - слишком большой риск! И все же наступит и его, Володи Волкова час... Послышались шаги, и между деревьями показалась фигура литовца.
- Какие хороший дуона, командир, - сказал Бубнис и протянул Грачеву пучок тяжелых, налитых крупными зернами колосьев. Грачев нетерпеливо кашлянул: - Тихо вокруг. Можно оставаться здесь. А дуона. Дуона, дуона! Спалить бы все эти хлеба! - зло сказал Коля Прокопенко.
- Зачем спалить? Очень хороший хлеб. Умеют они это...
- Умеют?! Фашисты и что-то умеют? - Коля кипел. - Просто тут земля хорошая, вот и все, понял?
- Я знаю, - упрямо повторил Бубнис, - я тут много работал.
- Да они на тебе катались, медведь ты этакий: «Умеют»!
- Уймись! Вот и постель готова. - Федя притащил с поля большую охапку пшеницы, кинул на землю, отдышался. - Пойду еще принесу. Эй, Медведь, помоги!
- Нельзя хлеб рвать. Это не постель - хлеб! - сказал литовец и встал перед Федором. - Хлеб - не постель, хлеб еда, понимаешь?
- Да это же... - Коля задохнулся. - Это же - фашистский хлеб!
- Хлеб не может быть фашистский. Хлеб только... - Бубнис замялся, подыскивая слова. - Человеческий, да! Для еды, а не...
- Успокойтесь, ребята, ну что вы? Нашли где ссориться! - Нина сбросила куртку и достала из рюкзака свою самодельную скакалку, подержала в руках, улыбнулась какой-то жалкой, извиняющейся улыбкой: - Хотя... Сил нет, мальчишки.
- Хлеб он, видите ли, немецкий пожалел, - ворчал Коля. - А ты видал сегодня, как фашисты двух наших пленных пристрелили? Гнали их куда-то, двое все отставали, вот и прихлопнули! Взорвать бы всю эту подлую Пруссию! И точка.
- И женщин? И детей? - спросил Саша Петров. - Интересно...
- А надсмотрщицы из концентрационных лагерей - это женщины?! - взорвался Коля.
- Ну как можно так рассуждать? - не удержавшись, воскликнула Нина. - Дети, да и некоторые немки, тут ни при чем...
- Ни при чем?! - опять вскипел Коля. - А они, что, посылки с фронта от своих мужиков-убийц не получали? С рубашонками, снятыми с расстрелянных наших детишек? С комбинациями, содранными с наших девчонок?.. Не они ли жрали сало, мясо, хлеб, которые вывезли из России, Украины, Белоруссии? Не они ли на заводах изготавливали патроны и снаряды? Все они виноваты перед нами, и все должны...
- Хватит! - остановил разошедшегося моряка Крапивин. - От такой злобы недолго и озвереть. Мы боремся в первую очередь против фашизма, против фашистов, а не вообще против всех немцев. Ясно?
- Не ясно! - выкрикнул Коля. - Не ясно мне это! Они боролись против всех нас, вот это мне ясно, а мы что - должны вначале каждого немчишку выспросить: милый, не воевал ли ты против нас, а? Да любой из них, припертый к стене, начнет выкручиваться: «Что вы, не виноват! Меня заставили!» А мы...
- Да хватит тебе, заладил одно и тоже, - прервал его Саша Петров. - Мы не убийцы, ребята, нет и нет. Эй, моряк! Ты бы мог изрешетить ту девчонку, на хуторе, которая с фонарем на крыльцо выскочила?
- Отстань... не шевели усами.
- Эх, Коля-Коля! Соленая твоя душа. Послушай, вояка: в человеке множество всяких чувств - гуманность и любовь, уважение к человеку, как к величайшему творению Природы, так можно ли позволить, чтобы только чувство ненависти захватило тебя целиком.. Не душа тогда это будет, а зловонный омут!
- Я поклялся убить восемьдесят шесть, и я их убью, сказал Коля. - Точка.
- Тьфу! Заладил одно и то же, но ведь Гитлер и его банда еще не вся Германия, мыслитель! Ведь это и многие великие изобретения, великая литература, музыка, искусство! Бах, Вольфганг Гете, Фридрих Шиллер... Вот послушайте:
Жизни годы
Прошли не даром, ясен предо мной?
Конечный вывод мудрости земной:
Лишь тот достоин жизни и свободы.
Кто каждый день за них идет на бой!
Всю жизнь в борьбе, суровой, непрерывной.
Дитя, и муж, и старец пусть ведет.
Чтоб я увидел в блеске силы дивной
Свободный край, свободный мой народ!..
Саша смолк, и все молчали. Лишь черные дрозды перекликались тонкими, певучими голосами, да легкий ветерок чуть слышно шелестел листьями в кронах деревьев.
- Вот мы и идем, ребята, каждый день на бой, - нарушил тишину Саша. - И в бою надо уничтожать врага, а не вообще просто так убивать... понимаете? Эй. Колька, чего отворачиваешься?
- Не могу я этого слышать! - Коля вскочил и, схватив свою куртку, ушел. Слышно было, как он повалился на землю и, устраиваясь на своем зеленом ложе, ворчал: - Родню бы твою под бомбы! Гуманисты...
- Братки, кончай разговоры: отдыхать, Костя! Ты, Архипов, и Седой - через час выход на задание. Э, дождь, кажется, начинается? Ребята, ставьте палатку. Седой, ко мне. - Грачев глубоко затянулся едким дымом и выпустил его через ноздри. Занудливо пищавшие комары серым облачком взметнулись над ним.
Дождь закапал. Федя и Бубнис ставили палатку, Володя подошел, сел рядом. «Быстры, фрицы, ох и быстры... - подумал опять Грачев. - Какой же тактики нам придерживаться? Ясно: наше спасение - ночь. И ноги. Не спасение, а победа! Ночью фрицы любят спать, а тем более в таких отрядах, как жандармерия, ландвер: люди-то тут в основном не очень молодые. Как только кинут по нашим следам молодняк да боевые части с фронта, худо нам будет... А когда все-таки лучше выходить на связь с «Центром»? Днем? Но тогда сразу же начинается преследование... Вечером, чтоб впереди была спасительная ночь? И уходить в тот же час? Но в темноте и нам трудно передвигаться, а к утру район, откуда мы «стучимся» в «Центр», уже бывает окружен. Реже на связь выходить? Информация скапливается, сеанс затягивается и...» Грачев сдавил окурок, глянув на Володю, спросил:
- Тебя кто немецкому-то выучил? Пургин говорил мне, будто бабка твоя - немка?
- Все верно, командир. Дед мой, Иван, был моряком и привез ее из Кенигсберга... Попали как-то в шторм, пароход получил повреждения, кое-как дотопали они до Кенигсберга да и застряли тут с ремонтом почти на полгода. Морские приключения, командир! Здесь-то и влюбился мой дедуля в рыбачку Марту из местечка Цвайбрудеркруг. Дед в каждом порту в кого-нибудь влюблялся. То в Бразилии в мулатку и чуть не привез ее в Россию, то в Африке... Представляешь, командир, и был бы я мулатом!
- Не отвлекайся. Дело серьезное.
- Тут он влюбился крепко, по-настоящему... Вот, пожалуй, и все. Привез ее в Петербург. Немецкому бабушка обучила отца моего, а потом и меня. Помню, одного военнопленного допрашивал, а тот интересуется: «Вы не из Кенигсберга? У вас выговор восточно-прусский».
- С этим все ясно. Значит так: отправляешься в Тапиау, как солдат Курт Хейле, выздоравливающий после ранения. Матушку свою разыскиваешь. Все понял? Дай-ка мне твои бумажонки.
- Володя достал документы, содержание каждого из которых знал наизусть. Солдатская книжка. Отпускное удостоверение. Справка о ранении. Продовольственный аттестат. Благодарность Инстербургского городского магистрата с единовременной выплатой двухсот марок за добровольное вступление в вооруженные силы Рейха в столь грозный и ответственный для всего отечества час...
- Вот и деньги - сто десять марок...
- Девяносто уже прокутил? Хорошо. Бумаги железные. Однако болтай там поменьше... пруссак. Что у тебя в справке написано? «Легкая контузия, слабое расстройство речи и некоторая потеря слуха?» Вот и используй это. Ну-ка, покажись, браток.
Грачев и Крапивин придирчиво осмотрели «Курта Хейле». Кажется, все в порядке. Слегка потрепанная куртка со значком «Доброволец Рейха» и нашивкой «За ранение в бою», сумка на ремне, и в ней кое-какие вещи: «флаклеуттел» - мешочек с принадлежностями для мелкого ремонта обмундирования, фляжка с водкой, три пачки сигарет «Рекс», коробка шоколада «Вильгельм Телль», кружка, ложка и затрепанная книжка Эрнста Юнгера «Герои не умирают». Все это было подготовлено еще в разведотделе при участии майора Пургина и офицера из контрразведки.
Грачев обнял его и сказал, что ждать они тут будут его ровно трое суток, а если произойдет нечто непредвиденное, то вот в этом углублении, под корой дуплистого граба, он найдет записку, куда ему идти, где дожидаться группу. Стали прощаться. Коля Прокопенко хлопнул Седого по плечу. Федя сграбастал его ладонь своей лапой, стиснул до боли, кивнул Саша Петров, одобряюще улыбнулась Зоя, протянула руку нахмуренная Нина. Как, и это все?.. Володя заглянул в лицо Нины, обнял ее за плечи, потянул к себе и, как-то неловко поцеловав в нос, прошептал: «Нинка... люблю тебя». «Возвращайся... Я так буду ждать тебя», - шепнула она в ответ, застегнула верхнюю пуговицу на его куртке и резко отвернулась, посмотрела на небо: дождь, только его и не хватало. Володя помедлил, потом кивнул Крапивину и Архипову: ну, потопали?
Через полчаса быстрого хода они вышли к шоссе. В сумерках подступающей ночи оно жило напряженной, нервной жизнью. Расплескивая лужи, мчали легковые автомобили, скрипели колеса груженных сеном фур, и укутанные в блестящие плащи возницы нетерпеливо подгоняли ленивых битюгов. Шуршали толстыми покрышками зеленые военные грузовики. Все спешили в свои казармы, города, конюшни. Спешили к теплу, уюту.
У знакомой автобусной остановки виднелись две фигуры. Володя переглянулся с Крапивиным и Архиповым, кивнул: до встречи! Поднял воротник куртки и быстрым шагом направился к шоссе. Ожидающие транспорта молодая женщина и парнишка лет шестнадцати в свитере и кепке, надвинутой на самые брови, равнодушно глянули на него и опять обратили все свое внимание на дорогу. Обдав их водой из лужи, промчался черный, матово сияющий лаком «хорьх», протарахтела старенькая «олимпия», одинокий велосипедист в красной майке пронесся мимо. Девушка, в