ючениям, его находчивости, но Нина остановила его:
- Вовка, молчи! Ни слова про склады, снаряды, объекты! Ребята, вечер-то сегодня какой тихий, теплый. Послушайте: какая-то птица поет, ветерок шелестит в деревьях - жизнь! Володя, вот скажи, неужели мы появились на этот свет, чтобы стать для кого-то мишенью? Наш каждый день - война, склады, мины, снаряды... Ребята, ну расскажите кто-нибудь что-нибудь веселое, а? Из мирной жизни! Костя, может, ты?
- Слушаюсь, о королева, рассказ мирный, добрый - для тебя. И для всех присутствующих! - отозвался Костя, а Федя замычал - во рту у него была зажата нитка. Костя устроился рядом с ним, стал помогать с ремонтом. - Представляете, в детстве я спал на рояле! Такая вот у меня была музыкальная жизнь. - Нина улыбнулась. Саша отложил затвор автомата, усмехнулся Коля - ну, выдумщик! - а Костя продолжил: - Не вру, вот честное мое слово! Комнатушка наша была махонькой: в одном углу - родительская кровать, в другом - стол, а всю остальную жилплощадь, ребята, занимал рояль. Не мы тут жили, а рояль! Не смейтесь слишком громко, а то фрицы услышат! На нем мне и стелили. Вы думаете, я возражал? Ха, не представляете, как я любил свое удивительное ложе. Это черное, блестящее чудовище казалось мне живым существом. Засыпая, я слышал, как из рояля доносились какие-то звуки: он то басовито ворчал, то вздыхал и тихонько поскуливал... Иногда, ребята, я шептался с роялем: «Ну что с тобой, у тебя что-то болит?» И он отвечал мне: «О-о-о, как сегодня сыро, как болит моя третья нога». А я успокаивал его: «Ничего, завтра будет теплый день, и твоя больная нога поправится». - Костя замолчал, а потом добавил: - Дома меня ждут трое: мать, отец и рояль...
- Держи, музыкант, покрепче, - проворчал Федя. - Вот тут. Это тебе не на пианинах спать.
- А хотите, и я вам историйку из мирной жизни расскажу? - предложил Саша Петров. Он провел пальцами по своим пушистым усам, пожал плечами: - Правда не очень-то она веселая, трагедия, пожалуй, про собаку Тяпку. - Саша вытер затвор автомата ветошью, сдул с него какую-то соринку. Ни на кого не глядя, продолжил: - Так вот. Собачонку мне в детстве подарили. Обыкновенную подзаборную дворняжку, но, мужики, какая это была умная собаченция. Нина, ты видела улыбающихся собак? Нет? А Тяпка улыбалась. Я ее так любил, что по ночам вылезал из теплой постели, шел в холодную прихожую и ложился на жесткую подстилку в углу, где спала Тяпка, возле калош и ботинок. Оп! - Саша собрал автомат, взвел и спустил курок. - А отец строгущий был у меня, ругался, запрещал мне спать с собакой, говорил, что блох от нее наловлю, а я... И вот однажды моя Тяпка пропала. «Удрала», - сказал отец, и я целыми днями бродил по городу, звал: «Тяпа, Тяпа!» - но разве найдешь? Сколько бы еще искал, не знаю, только однажды подзывает меня дворник и говорит: «Крепись, малыш, твой отец отвел собачонку на живодерню»... Мне было тогда восемь лет, мужики, но вы не представляете, как я возненавидел отца! Шли годы, а простить его не смог. Вырос. Поступил в литературный институт, война началась. Когда я уходил на фронт, отец заплакал и говорит: «Шурик, прости меня...» Ну, я, конечно, ответил: «Да, папа, ну о чем ты, папа», а в душе все равно было холодно... Детские сердчишки, мужики, такие ранимые. Помните об этом, когда своих пацанов да девчонок воспитывать будете. Вот и все, мужики. Командир, вам слово.
- Конец мирной жизни! - воскликнула Нина. - Вот что сейчас скажет наш «слуга отечеству, отец солдатам»: «Связь и ходу, братки», а ведь были... живой рояль и собака, которая улыбалась! Сашок, про ребятишек ты сказал в том смысле, что мы все выживем? И будем жить сто лет!.. - Грачев нетерпеливо кашлянул. Нина вздохнула: - Ходу братки, да?
- Связь и спать, братки и сестренки. Уходим утром, - приказал Грачев и встретился взглядом с Ниной. Какая она юная, красивая! Он отвел глаза, рассеянно поправил кобуру пистолета. Подошли Бубнис и Зоя. - Что тебе, Викентий?
- Покос рядом. Сено. Принесу девушкам на постели.
- Пускай с тобой Петров пойдет... Слушаю, Зоя.
- Очень плохая рука у Коли. Нужна операция. Гангрены боюсь.
- Говорила с ним? Утром идти сможет? Делай.
До покоса было с километр, Бубнис шел так быстро, что Саша Петров еле поспевал за ним и поругивался про себя - как будто на свидание спешит. А Бубнис действительно шел на свидание...
«Поторопитесь, ребята, уж поздно - вечер подходит. Завтра, встав чуть свет, начнем натачивать косы...» - пришли на память строчки из поэмы Кристионаса Данелайтиса, поэмы, которую знает каждый литовец. Он торопился к недалеким лугам. «Разве не слышите вы, что зовет уж давно перепелка... Сено косить да копнить». Почти не чувствуя дневной усталости, шел все быстрее и быстрее. Вот и покосы, трава как ножницами сострижена. Викентий наконец остановился, поджидая Сашу. В медвяно пахнущих свежим сеном тихих фиолетовых сумерках лежали перед ним, стиснутые лесом, холмистые луга. Бубнис почувствовал, как повлажнели глаза: эти запахи... ежик скошенной травы - все так напомнило детство, юность, непреодолимо потянуло к любимой, привычной работе. А вон там, правее, у леса трава еще не скошена. Увидев воткнутые рукоятками в землю косы, Бубнис пошел туда. Прислушался: тихо, ни души... Осмотрелся, взял одну, провел пальцем по лезвию - остра! Вздохнул и сделал широкий взмах... Вжж-ии-и... - пропела коса, и трава ровным полукругом легла на землю. Раздувая ноздри, Викентий размеренно, сильно взмахивал косой.
Легко, во всю глубину легких дышалось, и что-то пело в нем при каждом ее взмахе... Да, зовет перепелка сено косить и копнить!
- Эй, Медведь! - окликнул его Саша. - Кончай на фрицев трудиться. Идем, Кеша, к своим, еле на ногах держусь.
- Еще минутку... очень прошу: минутку.
Пела коса. Сонно покрикивала перепелка.
- Ну как, моряк-рыбак, настроение? - Грачев подошел к Коле Прокопенко. Привалившись спиной к дереву, тот мрачно глядел, как суетилась рядом с ним, готовясь к операции, Зоя. - Принял внутрь?
- Все в порядке, адмирал, - вздрогнув, мотнул головой Коля. Голова у него кружилась, командир дал полстакана спирта - для «храбрости и боль снять». Конечно, он и без спирта не пикнул бы, но какой смысл отказываться? Все же операция! Коля попытался улыбнуться Грачеву. - За боевые успехи группы эту пакость вылакал, командир! А обо мне не волнуйся, все будет нормально.
Отвернулся: без пальцев-то и - нормально? А как вязать морские узлы, парус поднимать? Хотя что думать о таких вещах... Коля стиснул зубы, прислушался: где-то в глубине леса гулко стучал клювом в дерево дятел, будто кто-то гвозди в гроб заколачивает. Сплюнул, нетерпеливо спросил Зою:
- Ну как там у тебя? Эх, гадалка ты наша!
- Уже все готово, Коленька. Паша, помоги.
Зоя уложила его распухшую черную ладонь на обмотанное бинтом ложе автомата. Грачев зажал Колину руку своими железными пальцами, чтобы не дернулся парень во время операции, и отвернулся.
- Слышала я, что нет на свете более волевых людей, чем моряки, - сказала Зоя. - Сейчас проверим. Терпи, Колька.
- Практикуйся. Для тебя - ничего не жаль.
«Самой бы только не закричать, - подумала Зоя. Ей приходилось видеть и перебинтовывать страшные раны, но никогда не доводилось заниматься ампутациями, - откуда делать надрез? Выше брать, ниже...»
...Коля действительно не вскрикнул ни разу, не застонал, не дернулся. Стиснув зубы, он все глядел и глядел в омытое красным закатным отсветом небо, на птиц, перелетающих с дерева на дерево. Тук-тук-тук: все медленнее и медленнее колотил клювом по дереву дятел. А может, это сердце так стучит в груди?
- Вот и все, умница ты моя, - с облегчением проговорила Зоя. - Слышишь? Ау, братец-кролик!
- Потерял сознание, - сказал, наклонившись над разведчиком, Грачев. - Уф!
- Дай и мне глоток спирта, командир, - попросила Зоя. - Все у меня внутри дрожит.
- Пальцы мои не выбрасывайте, - шевельнувшись, прошептал Коля. - Схороните.
31 июля 1944 г. «Волчье логово»
Совещание Гитлера с генерал-полковником Йодлем (Стенограмма). Гитлер: «Я вот обдумывал вопрос: каковы теперь те опасные моменты, которые, в принципе, могут оказаться для нас роковыми в масштабе всей войны? Это, конечно, прежде всего прорыв на востоке, который повлек бы за собой реальную угрозу нашей немецкой Родине, будь то Верхнесилезский промышленный район или Восточная Пруссия, и сопровождался бы тяжелыми психологическими последствиями. Во я думаю, что теми силами, которые мы сейчас формируем, и которые постепенно вступают в боевые действия, мы в состоянии обеспечить стабилизацию положения на Востоке - таково мое мнение - и что мы преодолеем этот человеческий, этот моральный кризис...»
«Солдаты! Враг стоит у границы Восточной Пруссии! Он пытается ворваться в пределы нашей Родины! Пока мы еще располагаем предпольем, на котором можем защищать священную землю нашего отечества. Наш фюрер, наш народ, наши товарищи, ведущие столь тяжелые бои на западе и юге, ожидают от нас, что мы будем держать это предполье и не дадим врагу подойти к немецкой земле. Необходимо, чтобы каждый до конца проникся требованием момента: теперь отступать больше некуда!.. Трусам нет места в наших рядах! Кто колеблется - тот поплатится жизнью!
Командующий группы армий «Центр» фельдмаршал Модель. Гумбиннен, 1 августа 1944 г.»
«Овладев 31 июля городом Мариамполь, войска 3-го Белорусского фронта продолжали развивать наступление и 2-го августа освободили от фашистских захватчиков города и железнодорожные станции Вилкавишкис и Кальвария. До границы оставалось всего 18 километров. Сопротивление противника было исключительным».
Из воспоминаний полковника К. А. Маланьина.
«Прорвав оборону промежуточного рубежа, 12-й и 45-й стрелковые корпуса (5-й армии - авт.) вновь перешли в преследование отступавшего противника... Тесня неприятельские арьергарды и с ходу уничтожая заслоны, они стремительно продвигались к главной приграничной полосе обороны противника, прикрывавшей ближние подступы к Восточной Пруссии»...