- Какие меры приняты? Ночные истребители пошли на перехват? Отставить! - Кугель быстро застегнул ремень. - Взвод поднят? Молодец, Ганс, твои мозги - мои мозги! Самолеты вернуть на аэродром. Мы сами захватим эту «этажерку». Позвонил в Алленбург? Боевой отряд Куммеля уже поднят? Молодчина, Ганс, мчимся туда. Русскому лететь час. Пока сядет, пока разгрузится, пока погрузится, может, и зацапаем, а повезет - и всю группу захватим на месте. Собак добыл? Опять нет?! Ганс, послушай меня внимательно. - Кугель схватил своего щуплого заместителя за портупею, подтянул к себе: - Ты должен добыть хоть двух-трех «черных дьяволов». Понял?
- Но ты же знаешь, как трудно с собаками! Почти все собаки - в гестапо... Что?
- Но-но, Ганс! И ты уже заговорил, как враг Рейха?
- Хорошо, сегодня собаки будут, господин штандартенфюрер. А что с этой... гм?
- Пусть выспится, - буркнул командир отряда и, надев шлем, стал еще более громоздким, устрашающим в своей черной форме, во всех этих ремнях, туго обхвативших его мощную фигуру. Натянул кожаные перчатки: - Едем!
Фронертсвальдс, два километра севернее хутора Ешервальде
рачев окинул взглядом небо: прилетит или прилетит? В разрывах туч виднелись серебристо-голубые лунные проталины. Подошел Крапивин, доложил, что сушняк для костров подготовлен, ребята дежурят возле них. Как только будет сигнал, костры вспыхнут. Грачев кивнул: хорошо! - и тут же обеспокоенно подумал, а хватит ли места для посадки? Кажется, все до мелочей проверено и обсуждено: луг обширный, трава на нем скошена, но все же! Он поглядел на часы: стрелки будто прилипли к циферблату...
...В то самое время, когда Грачев вглядывался в ночное небо, поджидая самолет, Володя и Нина лежали в палатке, замаскированной в заросшем частым ельником овраге. Володя косил взглядом и порой, когда лунный свет проникал сквозь завесу туч, улавливал в темноте смутный профиль притихшей Нины. Казалось, что она не дышит даже. Спит? Притворяется? Нина осторожно шевельнулась - вот она, рядышком, только протяни руку...
- Ну-ка, убери руку, - вздохнув, сказала Нина. - Знаешь, о чем я сейчас думала? У нас такая страшная война, а люди ведь где-то ходят по освещенным улицам, стоят на балконах над морем и любуются луной. Сытые, веселые... Женщины в платьях, чулочках, туфельках. - Она помолчала и, опять вздохнув, чуть отодвинулась от Володи. - Знать бы, что нас всех ожидает, Вовка! Помнишь, как мы бродили по набережной Невы? Был поздний-поздний вечер. Пустынно. Какой-то таинственный корабль стоял у пирса, весь засыпанный снегом... Ты говорил, что по ночам каменные боги, которые у Ростральных колонн, оживают и бродят по набережным города, взявшись за руки, и следы у них огромные-преогромные... Как все было сказочно хорошо!.. Убери же руки, Вовка! Сейчас война, а ты?!
- Нина, но разве для того, чтобы любить, надо выбирать какое-то специальное время? Да мы же здесь, - ты, я, все, - как под дулом пистолета. И курок уже взведен, ты понимаешь? А мы? Мы вот так и умрем?
- Что значит «так и умрем»? Как?
- Не знаю, как тебе сказать. Ведь мы уже столько лет дружим, любим...
- Любим? - переспросила Нина.
- Любим друг друга, но в любви есть еще что-то очень важное... ну как бы тебе объяснить...
- Мне объяснять? - Нина засмеялась. - Ох, какой ты еще ребенок, Володька!
- Да-да! Не смейся! Что-то должно быть и у нас с тобой! Ты понимаешь? - Володя осторожно положил свою ладонь Нине на грудь и почувствовал с трепетом ее тугую, горячую упругость... Нина сжала его ладонь. Ах, Вовка, Вовка! Как объяснить ему, что совсем это не любовь, а... ну, может быть, влюбленность. Наивная, детская влюбленность с его стороны к ней, а у нее... Но как об этом сказать, чтобы не обидеть этого дорогого ей мальчишку? Она повернулась к нему, поцеловала в щеку. Володя потянулся к ее губам, зашептал: - Ниночка, не потому, нет-нет, что мы можем погибнуть, а потому что я...
- Вовка, о таких вещах не говорят, все это ведь происходит даже не по чьей-то воле, а само... - шепнула Нина. - Не время, Вовка, понимаешь? Ты охранять меня должен, а сам?.. - Володя откинулся на спину. - Ну не сердись на меня, слышишь? Мы будем живы, Вовка, все еще впереди! - Володя обиженно молчал. Нина провела ладонью по его лицу: - И вот что еще, давно хочу у тебя спросить... Грачев, он... - Нина замялась: догадается, обидится мальчишечка, - он ведь из пограничников?
- Грачев? А ты разве не знала? Он с тридцать девятого был где-то здесь, на западной границе, здесь его и война застала, - неохотно ответил Володя. - Весь их отряд полег утром двадцать второго. Его оглушило взрывом и... а что это тебя так заинтересовало? - Нина молчала, и Володя подозрительно посмотрел на нее. - И его, как мертвого, - представляешь? - немцы зарыли в лесу вместе с другими убитыми пограничниками. А ночью в лес пришли литовцы и откопали всех, а он еще живой! Редкой судьбы человек.
- А... он женат? Я это просто так спрашиваю, из любопытства.
- Неужели? - Володя приподнялся, пытаясь увидеть в сумраке палатки глаза Нины. Что это она так расспрашивает о Грачеве? Он молчал, прислушивался к ее дыханию, вспоминал Нинин рассказ, как Грачев выносил ее из Черной пущи. Как-то она тогда по-особому говорила о командире... Да и после, в разведке, он иногда замечал, как Нина, словно зачарованная, смотрит на него совсем не так, как на других, и улыбается ему совсем не так, как другим. - Нина, ты...
- Ну, нравится он мне, только и всего.
- У него очень хорошая жена. Он ее очень любит. - Жестко сказал Володя, помолчал немного и добавил: - И она его очень ждет. Все поняла?
- Ага, все поняла, Вовочка. Пускай ждет. А мы... - Она схватила его за руку: - Ой, кто-то идет!
Володя тоже услышал шаги, шорох, Вот, кажется, ветка хлестнула по одежде. Он потянул к себе автомат, осторожно выглянул из палатки, и все в нем захолонуло. На откосе оврага, шагах в десяти от них стояли двое... Володя выдвинул левое колено вперед, уперся в него локтем, поднял автомат. Луна опять нашла окошко в тучах, зыбкий свет ее упал на лес, черный провал оврага, и стали видны шлемы, короткие стволы «шмайссеров»... Немцы!
Солдаты тихо, озабоченно переговаривались, осматривали овраг, вот один отвел в сторону лохматую лапу ели, очевидно, намереваясь спуститься вниз. Володя прижал холодное ложе автомата к горящей щеке, возле своего плеча он слышал сдавленное дыхание Нины. Один из солдат зябко поежился и нервно засмеялся чему-то. Туча закрыла луну, стало темно, и послышались удаляющиеся шаги.
Володя опустил автомат, Нина ткнулась ему лицом куда-то в шею и всхлипнула. Вот и снова смерть заглянула в лицо, да замешкалась и ушла!.. Девушка никак не могла успокоиться, плакала, зажимая рот ладонью, а Володя гладил ей спину, плечи, что-то шептал, успокаивая, а сам вдруг с горечью подумал: неужели все-таки смерть не обойдет их стороной?
Поляна во Фронертсвальде, 5 часов утра
Время уже, время, но где же самолет? Грачев беспрестанно поглядывал на часы, беспокойство охватывало его с каждой минутой все сильнее. Сбился с курса? Зоя вышла на связь и получила сообщение из «Центра», всего два слова: «Вылетел. Ждите». А здесь лететь-то всего двести пятьдесят - триста километров! Час лету, не больше... Может, фашистские истребители перехватили?
Грачев вышел на поляну, обостренный слух его ловил каждый ночной шорох. Где-то далеко, наверное, на хуторе Ешервальде, глухо, одиноко залаял пес, сова вскрикнула, ветер слегка шелохнул кроны деревьев. Какая напряженная тишина! Ребята уже несколько раз обошли луг, но ничего подозрительного не обнаружили. Все тихо. Вот такая же тревожная, напряженная тишина была и на границе в ночь перед войной. Грачев потер лоб и вспомнил последний мирный день... Это была суббота. На вражеской стороне слышалась музыка духового оркестра: по площади немецкого приграничного города Эйдкунена маршировали отряды «Гитлерюгенда». Бил барабан, смуглые, загоревшие в летних спортивных лагерях юнцы высоко задирали ноги и, вскинув руки, дружно кричали: «Хайль! Хайль! Зиг хайль!» А в погрангородке в тот день были соревнования сандружинниц. Девушки и молодые женщины - в основном жены и дочери пограничников - бегали, перепрыгивали канавы с водой, делали перевязки «раненым». Охрана границы, по указанию из округа, была усилена, но свободные от дежурств бойцы, среди которых был и сержант Грачев, наблюдали за девушками, за их азартом, ловкими движениями, любовались раскрасневшимися, веселыми лицами, подбадривали: «Манечка, поднажми! Манечка, быстрей бинтуй раненого!»
Старались милые девушки, не подозревая, что меньше суток отделяет их от тех страшных часов, когда придется перебинтовывать не дурашливо стонущих парней, а истекающих кровью солдат...
Где же все-таки самолет? Неслышно вышел из леса Костя Крапивин, сообщил, что вдалеке вроде гул автомобильного мотора послышался.
Грачев прислонился спиной к стволу дерева: что-то волновало его, и вся эта тишина казалась очень подозрительной, как и в ту светлую, теплую июньскую ночь на границе... В три утра пришла телеграмма из округа: «В течение ночи на двадцать второе июня тысяча девятьсот сорок первого года поднять по тревоге пограничные заставы, скрытно занять оборону основной полосы... В случае провокационных действий немцев огня не открывать». Тревога! Слова команд, топот ног... Он хорошо запомнил, как, спускаясь с лестницы казармы, зачем-то выглянул из окна и увидел, как к границе быстро катили несколько фур с сеном. Мысль еще мелькнула: «Зачем? Почему они везут сено ночью?.. И в то же мгновение за речкой разнесся грохот, из телег стали выпрыгивать на дорогу автоматчики, упал возле полосатой будки пограничник в зеленой фуражке, а затем - страшный гром над головой, треск, скрежет... Удар по голове, плечу, звон вышибленных взрывом снаряда окон, россыпь осколков стекла, чей-то пронзительный крик. И - провал в памяти... Наверное, он потерял сознание. Потом еще раз увидел себя словно со стороны: на первом этаже казармы, возле крайнего окна с карабином в липких от крови, посеченных осколками стекла руках...