- Но у молодых нет боевого опыта, гауляйтер, - сказал командующий группы армий «Центр» Рсйнгардт. - А на фронте, знаете, без опыта...
- Великий дух патриотизма восполнит нехватку опыта! - воскликнул Кох.
- Мы эту работу проводим и будем проводить, - невозмутимо продолжил Рейнгардт. - Но вы, гауляйтер, не ответили на два моих вопроса. Я уже неоднократно просил отдать Общие войска СС в мое подчинение. Пора решить этот вопрос, гауляйтер! И второе: авиация. Вы говорили, что мы вооружены, как никогда... Но русские беспрерывно бомбят нас, даже эти «фанер-самолеты» и те каждую ночь висят над нашими позициями.
- Я отвечу вам Рейнгардт. - Из-за длинного стола поднялся сухощавый, седоватый командующий шестым воздушным флотом фельдмаршал фон Грейм. - В течение июльских к августовских да и сентябрьских воздушных боев я потерял больше половины своих самолетов. Положение катастрофическое. Аэродромы под Гумбинненом. Инстербургом, на Земландском полуострове и под Кенигсбергом буквально перепаханы бомбами «илов» и Як-9 русских. У нас совершенно нет бомбардировочной и штурмовой авиации, господа, и я...
- Не плачьтесь, Грейм, - остановил его Кох. - У нас не так уж и мало самолетов. Только один сборочный завод «Фокке-Вульф» поставляет несколько десятков машин в сутки! Но тем не менее я поддержу вашу просьбу перед Герингом. Думаю, что машин сто пятьдесят-двести он нам даст. Где собираетесь их разместить?
- На Хайлигенбайльском аэродроме, гауляйтер. Благодарю.
- Садитесь. И последнее. Несмотря на усилия отряда «Адлер» и его командира штандартенфюрера Кугеля банды русских разведчиков продолжают действовать на территории провинции. Приказываю еще раз: командирам всех, - слышите, господа? - всех воинских частей оказывать немедленную посильную помощь отряду и его командиру. За невыполнение этого важнейшего предписания я прикажу расстрелять виновного, не беря во внимание все его предыдущие заслуги», слышите? Второе: еще раз через радио и газеты известить все население провинции, что за помощь, оказанную русскому, - смерть! За поимку русского разведчика - награда в сумме пять тысяч марок, за ликвидацию русского разведчика - тысяча. Все, господа. Прошу остаться генерала СС Неллвига и шефа гестапо.
Кабинет быстро опустел. Кох закурил сигарету, пододвинул пачку Канарису и Неллвигу. Оба они выжидающе глядели на гауляйтера. Щуря маленькие, в бурых помятых веках глаза, Кох спросил:
- Кто там у нас в Хайлигенбайле?
Шеф гестапо районного отделения Хайлнгснбайля - ветеран нашего движения, оберштурмбаннфюрер Рудоль Кернер. - Ответил Канарис. - До этого был ответственным сотрудником гестапо в Кенигсберге, направлен в район для усиления там работы, шеф.
- Хорошо. Передать ему в подчинение службы СС, СА и криминальной полиции. Всю работу построить так, чтобы враг ни в коем случае не узнал про перелет наших самолетов из глубин Германии на Хайлигенбайльский аэродром.
- Чтобы враг узнал?! Это невозможно, гауляйтер. Наши службы...
- Ваши службы! - тихо, зло проговорил Кох. - А как русские пронюхали про склады под Тапиау? Где были ваши службы, Канарис?
- Простите, гауляйтер. Я все понял. Все меры будут приняты.
- Это другой разговор. Теперь вот что. Неллвиг, я все же решил передать твои Общие войска Рейнгардту. Что за вздохи?
- Но, гауляйтер!! Как можно лучшие силы...
- Тихо, Неллвиг! Войска СС будут стоять не «на», а «за» позициями пехотных соединений. Ты все понял, Неллвиг? Твои ребята будут следить, чтобы не побежали парни Рейнгардта.
- Спасибо, гауляйтер. - Неллвиг облегченно вздохнул, сел поудобнее. - Ваше высказывание о молодых силах в армии верно, гауляйтер, но вот что меня смущает. Пожилые и старики, бог с ними, пусть гибнут. Многие из них еще носят в себе отрыжку социал-демократизма и коммунизма, но молодые! Они вылеплены нашими руками, это каша надежда и наше будущее, гауляйтер. Погибнут они, кто продолжит наше движение?
- Послушайте, Неллвиг, я ведь тоже думаю о будущем Германии. Предположим, - теоретически, конечно, - что русские сомнут нас, разгромят, захватят Европу. Знаешь, кого они в первую очередь попытаются перевоспитать в свою большевистскую веру? Молодежь. Неужели это не понятно, Неллвиг? Немец среднего и пожилого возраста, в башке которого все смешалось - и марксизм, и речи социал-демократов, и великие устремления национал-социализма, - этот немец останется глухим к новым идеям, но молодежь! Разочарованная, побежденная, потерявшая всех вождей и героев, она, как сухая земля, будет впитывать все то, что ей будут болтать агитаторы Вильгельма Пика! Я думаю о будущем Германии, Неллвиг. Если нам суждено погибнуть, то погибнуть вместе с нами должно и самое дорогое, что мы имеем: молодость Германии, ее будущее, ее семена, из которых могут вырасти не коричневые» - понимаете? - а красные цвети. Идите, друзья, я устал.
Северо-западная окраина Фронертсвальде, базовый лагерь группы «Буря».
Распогодилось. Небо опять стало ярко-синим как в августе. Яркое солнце, теплынь, в воздухе плывут серебристые паутинки, оседающие на еловых лапах. Разведчики наконец-то смогли просушить свою одежду. Зоя и Нина готовили королевский обед - макароны с тушенкой, Володя нарезал тонкими ломтями хлеб: кто-то, - спасибо ему, - догадался, сунул в рюкзак с галетами несколько пачек «Беломорканала» и буханку настоящего, русского свежего хлеба... Но не чувствовалось веселья - в палатке жестоко мучился Костя Крапивин.
- Зоя, подойди-ка сюда, - позвал Крылову командир, отвел ее в сторонку: - Однако, как нам быть? Говори откровенно.
- Дела у Кости очень плохи, - грустно сказала Зоя. - Пулей раздроблена голень правой ноги и проникающее ранение в брюшину.
- А если опять запросить самолет? Хотя вряд ли серьезно можно рассчитывать на это... сажать машину на поляну под Ешервальде нельзя, немцы так возбуждены... - Грачев потер лоб, пожал плечами. - А где сейчас найти другую площадку? Только на поиск надо потратить трое - четверо суток! Как считаешь - выдержит, если понесем его?
- Он не транспортабелен, командир, - Зоя отвела глаза. - Правда, всякое может случиться. Вот Нинка... Ты же сам знаешь - почти двое суток лежала в болоте с пробитой ногой. Все зажило!
- На том и порешим. Обедаем - и группами в два человека отправляемся на поиски подходящей поляны.
Зоя ушла. Грачев задумался, прутиком поворошил усыпанную иглами, мягкую лесную землю, глядел, как бегают крупные коричневые муравьи. Ах, Костя, Костя...
А Косте было очень плохо: рана в живот, во внутренности. Все там разрывалось в его животе, и в ноге тоже... Что же это - конец? Смерть?! Вначале - будто горячим утюгом обожгло, он как-то гладил рубашку и прикоснулся животом к раскаленному утюгу... Женька Невзорова еще смеялась: «Теперь и не прижмешься к тебе». Обожгло! И вначале он подумал - скользом прошла пуля, скользом! А потом все будто взорвалось внутри. За всю войну - ни царапины... Позади такой длинный, тяжелый путь, еще три - четыре месяца - и конец войне, а он?! Монодрама в душной сырой палатке, последний монолог...
Зоя... во-оды-ы... - позвал Костя. - Зоинька!
- Нет-нет, дорогой, хороший, нет... - Зоя положила на лицо Кости сырое полотенце, улыбнулась ободряюще. - Держись, заместитель командующего, сейчас ребята пойдут искать новую поляну для самолета.
- Да-да, Зойка... я выдержу еще суток трое... четверо.
Зоя вышла из палатки, Костя слабой рукой стянул со лба полотенце и закусил его зубами, чтобы не закричать от невозможной, нестерпимой боли и отчаяния. Поляна... Ее еще надо найти. Самолет... Костя закинул голову и уставился в низкий серый полог палатки, с исступлением подумав: и все же выдержу! Выживу! Я... а это что за мальчик в черном костюмчике? Это он. Мама сидит рядом, ее пальцы легко касаются клавиш рояля... «До-оо... ре-ее ми-ии-...»- тянет Костя, мама улыбается, кивает: очень хорошо, мой мальчик, очень хорошо. Детство, маленькая прелюдия его жизни, вся пропитанная музыкой, звуками. «До-ре-ми...» «И мой сурок со мной...» Музыкальная школа, училище: «Берегите себя для будущего, молодой человек». А он?.. Может, действительно, надо было беречь себя? В стране много людей, есть кому сражаться с врагом, но много ли по-настоящему талантливых музыкантов? «Дурак, ты же необыкновенно способный, ты же умеешь играть, а не убивать!» Это Женька Невзорова, веселая, черноглазая толстушка-болтушка. Они учились в одной музыкальной школе, в одном училище, в одной группе. У нее была забавная красная шляпка, почему-то всегда спадавшая с головы, когда они целовались... «Ты талантлив! Пойми же ты это, пойми!» Он понимал это и то, что Женька очень любит его, но не мог заниматься в училище, ехать в тыл, когда враг жег и топтал его землю... М-мм, какая боль!.. Он сделал свое дело, не спрятался за нотами в трудный для Родины час, и он еще не сдался, он перетерпит боль, устоит перед смертью, он еще не допел свою песню... Какая жуткая, какая нестерпимая боль... Песня... какая Песня?
...Побыстрее, братки, - поторапливал Грачев разведчиков. – Федя, ты остаешься с девчонками в лагере, а я с Седым и Викентием проберусь на восток, в Грабенвальде. Судя по карте, там есть большие поляны. - Грачев отодвинул котелок и поднялся. - Если что отыщем приличное - сразу же выходим на связь по аварийной волне, снимаемся и уносим Костю к той поляне. Ходу, братки, время не...
Он не докончил фразу, замер, и все мгновенно застыли - кто с ложкой в руке, кто с котелком: где-то совсем рядом, выше по оврагу, послышались детские голоса, смех, треск веток, и... со склона прямо к костру скатились мальчик лет одиннадцати и девочка лет семи-восьми. Увидев незнакомых людей, мальчик испуганно вскрикнул и метнулся в сторону, но Федя схватил его за плечо, зажал рот ладонью. Девочку удержал Володя. Все настороженно поглядели вверх, ожидая услышать голоса взрослых. Нет, ничего не слышно...
Откуда здесь дети, да еще одни? Грачев кивнул Бубнису, тот взял автомат, пригнувшись, шагнул под тяжелые ветви елей. Пискнув, как зайчонок, мальчик рванулся из рук Феди, но тот не отпустил его, и мальчик затих. Из палатки доносились глухие стоны. Послышались шаги, шелест ветвей, это возвращался Бубнис.