- Ножом его! - крикнул, оборачиваясь на шум, Федя Крохин, и сам, вскинув автомат, опустился на колено: еще один «черный дьявол», оскалившись, мчал через поляну. Володя изловчился и, выдернув нож из тугих ножен, полоснул. Пес свалился в траву, визжа, пополз прочь... Да-да-аах! - прогремел рядом автомат Феди Крохина, и второй «черный дьявол», взметнувшись свечой, упал на спину... Оба разведчика, оглядываясь, побежали. Несколько фигур мелькнули за деревьями на той стороне поляки, и Федя еще раз стебанул туда короткой очередью...
Охота за советскими разведчиками по всей Восточной Пруссии началась! Воинские подразделения, полиция, жандармерия, «ягд-команды», отряды, подготовленные для борьбы с русскими в лесах, и отряды, сформированные в городах, поселках и местечках из ветеранов первой мировой войны, «друзей природы», «Общества имперской охрани могил героев», «Любителей германской старины», двинулись в леса. Вооруженные хозяева хуторов затаились на опушках, на окраинах опустевших после уборки полей, залегли на вершинах копен соломы с охотничьими штуцерами и трофейными французскими винтовками. Взводы, роты и даже батальоны были отозваны с фронта в тыл для осуществления этой операции. С врагами Рейха на территории провинции надо покончить раз и навсегда!
Охота началась, большая охота. Сведения о том, как разворачиваются события, поступали в Кенигсберг, в ведомство генерала полиции и войск СС Отто Неллвига. Звонили телефоны, радисты принимали первые радиограммы: «Штурм-отряд Тильзитского укрепрайона завязал бой с русскими разведчиками в лесу недалеко от местечка Гершунен». Сообщалось, что туда выехал сам гауляйтер Кох. Группы русских обнаружены в двадцати километрах северо-восточнее Лабнау, в лесу под Даркеменом, двое русских разведчиков убиты возле Голдапа... К сожалению, не удалось пока захватить ни одного живого большевика. Но все еще впереди, скоро поступят и более впечатляющие сведения!
Светало. Чуть выставив правое плечо вперед, Пургин быстро шел во главе маленького отряда. Когда он оборачивался взглянуть, не отстал ли кто, Зоя, ловя его взгляд, улыбалась: все в порядке, командир, мы тут кое-чему научились, и эта погоня - не первая, выдержим! Но командир будто и не замечал этих ее преувеличенно бодрых взглядов, хмурился, на душе у Пургина становилось все тревожнее: лес оживал, наполнялся все новыми и новыми звуками. Рыкали двигатели грузовиков, приглушенные шумом ветра и расстоянием, раздавались слова команд... А девчата устали - еле бредут. Отдых! Пять минут. Они уже миновали с десяток узеньких дорог-просек, но чутье, обостренное опасностью, подсказывало - где-то рядом их поджидают враги. Остановились, торопливо закурили. Бубнис прислонился спиной к стволу сосны, лицо его пылало... Подозвал Грачева и, облизывая сухие губы, проговорил:
- Паша, плохо мне... Слушай. К острову надо идти от большого дуба на берегу... От него к побитому молнией дереву. От дерева опять к большому дубу. - Павел протянул руку: давай, понесу рюкзак, но Викентий мотнул головой и напряженно прислушался: - Собаки!
- Кончай перекур, - приказал Пургин. - Седой, не отходи от Нины. Зоя, держись за мной след в след. Федя, прикрой с тыла. За мной!
Бубнис качнулся, Грачев поддержал его за плечо:
- Держись, Медведь!
- Медведь? - пробормотал Викентий. - Да, держусь...
Спина Грачева темно-зеленым пятном колыхалась перед ним. «Главное, не потерять ее из вида», - подумал разведчик. Он уже механически шел, бежал, падал и поднимался: «Держись, Медведь... Вперед, Медведь»! Порой все исчезало из глаз: лес, редкие кустики, ели, и Бубнис видел мрачного, бородатого старика, своего деда, прозванного за тяжелую, медлительную походку, силу и диковатую нелюдимость Саулюсом - «медведем». «Держись, Медведь... Вперед, Медведь», - это не Грачев сказал, нет, это дедушка так говорил, когда еще мальчонкой Кешка уставал в дальних лесных походах и дед поторапливал, подгонял его...
Бубнис поднял лицо, подставляя его холодному ветерку, голова кружилась, к горлу подступала тошнота... Что с ним? Вряд ли он выдержит эту безумную гонку... Только бы фрицам в руки живьем не попасть, продержаться бы до вечера, до островка среди болот, куда он должен вывести группу! Как-то они провели там с дедом почти месяц, канавы осушительные рыли, но это было позже, когда уже стали ходить на заработки в Пруссию, а до того он жил с дедом на хуторе Медвежьем, в Западной Литве, километрах в трех от пыльного и скучного приграничного городка Вирбалиса... Бревенчатый, под тростниковой крышей дом, черные потолки, тяжелые, отполированные до блеска чьими-то задами скамьи... Небольшое, отвоеванное у леса поле... Дед Саулюс тянет плуг, - лошади у них не было, - а Викентий цепко держит ручки. «Вперед, медведь! - подгоняет сам себя дед и, тяжело бредет по серой, глинистой земле, оборачивается к нему, Викентию: «Держись, Медвежонок!»
Держусь, - пробормотал Викентий. - Спасибо тебе, дед, за все спасибо...
...Где-то в дешевых кафешках пела глупые песенки взбалмошная, беспутная мама, мотался по всей Литве коммивояжер немецкой фирмы «Зингер» отец Викентия... Где они? Что с ними?.. Бубнис пожал плечами: он вырос под низким, черным потолком хутора Медвежьего, дед был для него и отцом и матерью. В молодости немало побродил он по свету, многое знал и тому, что знал, обучал своего внука. А как он понимал лес! Время от времени дед Саулюс на два-три дня уходил в чащу и возвращался с бочонком меда диких пчел. Странно, пчелы не кусали его. И где он их находил? Как отнимал мед? «Медведь, - говорили про него соседи. - И жена его, твоя бабка, Викентий, Медведица. Живет она в самой глубине леса, вот он и наведывается к ней...» А по вечерам дед собирал детей из соседних хуторов и медленно читал поэму Кристионаса Донелайтиса «Времена года»: «...Солнце, все выше вздымаясь, уснувший мир пробуждает. Рушит, ломает со смехом все то, что зима сотворила...» Пахло керосином, потрескивал фитиль, заливался сверчок, огромная черная тень металась по стенам.
«Главное, дети, верить в будущее, - говорил дед, закрывая книгу. А лучшая жизнь придет к нам не оттуда... - он взмахивал рукой в сторону недалекой Пруссии, - а...» И запевал старинную литовскую песню: «Светит солнышко с востока, светит, светит в лица нам!» Светило солнышко, но жизнь не улучшалась, они еле-еле сводили концы с концами, и Викентий уже в двенадцать лет, едва кончались занятия в школе, отправлялся вместе с дедом Саулюсом на летние заработки в Восточную Пруссию...
Но что это за шум? Лан собак, голоса? Бубнис внезапно налетел на остановившегося Грачева, разведчики столпились под сосной. Нет, это Викентию не показалось - по всему лесу разносится разноголосый лай. Теперь их не спускали с поводков, слышались гулкие крики людей, какой-то стук, рыканье двигателей... И спина Грачева опять закачалась, то удаляясь, то словно наплывая... Дед только с виду казался страшным. Каким он был добрым, дед! Вдвоем ходили они на мелкую, быструю речушку Руду, дед отворачивал тяжеленные плиты-камни, под которыми таились юркие гольцы, и он, Викентий, ловко колол их вилкой. Дед водил его в лес и показывал грибные и ягодные, «нужные», как он говорил, места. А на лесном ручейке увидели они однажды удивительную золотисто-синюю птицу, которая ныряла в воду. «Не нужная для нас вроде бы птаха, смущенно сказал ему тогда дед, - но какая красивая»! Это был зимородок. Дед помог ему понять, что и красота нужна человеку не меньше, чем картошка, грибы и ягоды... Наверно, потому-то и вел его километров двенадцать к тому ручейку.
...Ах, дед, дед! Он пропал незадолго перед войной. Ушел в лес и не вернулся. Спустя с полгода кто-то из соседей сказал, будто видел деда Саулюса в лесу, только он совсем стал медведем, весь шерстью оброс... «Дедушка-а!» - звал он, уходя в лес, уже взрослый, семнадцатилетннй парень. «А-ааа-аа...» - разносилось эхо по глухим зарослям. Той же осенью приезжий охотник из Вильнюса убил километрах в пятнадцати от их хутора медведя. «Беги, твоего деда подстрелили! - закричал в окно дома сосед Юозас. - Везут! На телеге!»...
- Вот и я стану медведем. Настоящим, - сказал Бубнис. - Я - медведь!
- Уходим правее! - крикнул Пургин, - не отставать!
- Я - медведь, - повторил Бубнис. - И охотятся на меня...
Грачев придержал его за локоть, и Викентий с трудом сосредоточился, начиная понимать происходящее. Он осмотрелся, поправил автомат. Впереди лес становился реже, светлел - очередная, более широкая просека, что ли?.. Пургин и Грачев от дерева к дереву пошли к ней. Преодолевая головокружение и слабость, Бубнис двинулся следом за Ниной, рядом шел разведчик из группы Пургина - Миша Федорчук, мелькнуло серое от усталости лицо Зои, позади - Седой в разодранном собакой комбинезоне, Федя Крохин.
Пургин приподнял ветку густого орешника и попятился. На узкой, разбитой глубокими колеями дороге-просеке стоял мотоцикл с прицепом, в котором был установлен пулемет. Один из мотоциклистов осматривал заднее колесо, второй, в длинном, глянцево блестящем прорезиненном плаще, склонился над пулеметом. Командир поглядел вправо. По раскисшей дороге месили сапогами грязь несколько солдат с заткнутыми за ремни полами шинелей, впереди бодро вышагивал мужчина в странном наряде: короткополая шляпенка с пером, кожаная куртка, короткие брюки, пестрые гольфы. А по ту сторону дороги, под елью, толпились молодые парни в черных эсэсовских касках и комбинезонах. Один из них - старший, наверное, - что-то объяснял, взмахивая рукой. И Пургин понял этот жест: «Расходитесь вдоль просеки, затаитесь и ждите!»
Вовремя разведчики вышли к дороге! На несколько минут позже и угодили бы в засаду... Пургин осторожно опустил ветку, вернулся к группе.
- Идем на прорыв, ребята. Гранаты и огневой кулак в шесть автоматов - приличная сила! Федя и Седой, прикрывайте девчонок. Ну, все готовы? За мной, товарищи!
Гранаты взметнулись в воздух, одна упала в лужу возле мотоцикла. Пулеметчик отшатнулся, мотоциклист упал. Грохнули взрывы, ударили очереди автоматов, послышались крики и чей-то стон.