ну грузовик «шкода» и перевернула его. Из машины посыпались тяжелые зеленые ящики. Падая, они ломались, крышки у них отскакивали, и на брусчатку сыпались винтовочные патроны.
- Рогов! Проскакивай быстрее улицу! - слышал Герман голос командира роты Феди Соколова. - Фаустпатронщики пятерку нашу спалили! Слышишь меня? «Пятерку» гробанули!
- Вас понял! Я и так мчу на полной!..
Ах-ах! Ударила пушка, снаряд, посланный Роговым, пробил щит вражеского противотанкового орудия, оно подскочило и перевернулось вверх колесами. «Вовремя! Молодец! - похвалил сам себя Рогов. - Не успели гансики выкатиться на прямую наводку!..» Под гусеницами заскрежетало: эта «пукалка» больше не сделает ни одного выстрела... Но что за узкие улчонки! Дома горели и справа и слева, сплошной дымно-огненный шатер поднимался над мостовой, и из него сыпались пылающие головешки и доски. Не вспыхнул бы запасной бак! Может, скинуть? Но как? Ведь надо останавливаться, вылезать: вдруг угодишь под пулю, но топливо - это движение, бой, это жизнь! Останешься без «горючки» - и пиши пропало...
- Командир! Куда? - закричал Валентин. - Вправо?
- Вправо!
Машина свернула на другую, будто сдавленную домами, улицу, и тут же Рогов чертыхнулся: поперек нее шла баррикада! Ага, какое-то движение за ее кирпичной кладкой... Рогов почувствовал, как все его тело напряглось: да там же фаустпатронщики, и танк под их прицелом! Вперед! Валюха прибавил газу, и танк со страшной силой врезался в баррикаду... Что-то загремело, заколотило по броне, Рогов ударился лицом о панораму, из носа хлынула кровь. Дрожа, раскачиваясь, перемалывая гусеницами кирпичи, железо и бревна, машина лезла через препятствие и, наконец, с грохотом обрушилась вниз. Проскочили! Мотор взревел еще сильнее, и танк помчался пэ улице. Ах, какая машина! Ну и силища, надежность! Рогов отер ладонью лицо и вновь припал к панораме. Он не ошибся: за баррикадой поджидали их трое фаустпатронщиков и несколько солдат. Теперь они, бросив винтовки, испуганно оглядываясь, метались в узком каменном ущелье улицы, и лишь один из них тащил на плече тяжеленный фаустпатрон. Вдруг солдат повернулся, припал на колено и поднял свой ракетный снаряд... Вместо того чтобы стрелять из пулемета. Рогов нажал педаль орудия, и пушка жахнула по немцу чуть ли не в упор... Сшиб его? Пронесло? Оглушенный выстрелом, фаустпатронщик качнулся и исчез из поля зрения. Рогов откинулся в кресле, весь сжался: сейчас «фауст» рванет под гусеницей! Проехали! Пор-рядок в танковых войсках...Ох, пронесло!
- Валька, сворачивай влево!
Сокрушив кирпичный забор, танк промчался по саду - по броне застучали еще не снятые яблоки, яблоки! - и выскочил на северную окраину городка. Справа и слева «пахали» сады и сараи танки роты Феди Соколова, а чуть дальше ползли приземистые, широкие «испорченные танки», как шутили танкисты, - самоходные орудия.
- Рота! Уходим на север! - раздался голос командира. - К немецкому городу Ширвиндту. - «Единица», «двойка», «тройка», уходим на север. Слышите меня? Не отставать, гвардейцы!
- Слышим, слышим! - отозвался Рогов. Ну, держись, Германия!.. Он сунул руку за пазуху, прижал ладонь к теплому, сплющенному мешочку с ленинградской землей. - Вперед, ребятишки!
- Очень прошу, шевелитесь, да, да, пожалуйста, шевелитесь! - начальник санпункта капитан медицинской службы Самсонов, близоруко щуря глаза, суетливо хватался за жесткий брезент и тянул его, но совсем не в ту сторону, куда было надо, подавал железные штанги стояков, но совсем не те, какие были нужны в этот момент. Ставили большую «главную» палатку для раненых, которые вот-вот должны поступить. - Шевелитесь, прошу вас. шевелитесь!
Пожилые, молчаливые, спокойные санитары - среди них приметный своим ростом Громобоев - работали быстро, сноровисто. Девушки-санитарки помогали им. Знали: могут и не закончить установку палатки, как уже побредут по одному-двое раненые, понесут попавших под пули своих товарищей, обгоревших, изуродованных танкистов. Вот-вот зазвонит полевой телефон, - ждала со страхом Лена, - и вбежит в еще раскачивающуюся палатку связист: «Санитары, быстрее! Экипаж из горящего танка лежит на...»
- Санитары! - раздался задыхающийся голос за спиной Лены, которая устанавливала в это время кровать-раскладушку. - На окраине Науместиса экипаж погорелый! Вот солдат покалеченный сообщил.
- Громобоев и Кострова, прошу вас: за ранеными! - приказал капитан Самсонов. Он уже был в белом халате и шапочке. - Стол вот сюда... Петрова, почему еще не подготовлен инструментарий?! Громобоев и Кострова... Шевелитесь, прошу вас, шевелитесь!
- Уже ушли, - прогудел Громобоев и поспешил за Леной. - Шевельнулись уже.
«Только бы не он!» - думала Лена. Тяжелая сумка била по боку, Лена придерживала ее рукой. Наверно, нельзя так думать, плохо так думать, ведь если не он, то кто-то другой, такой же молодой, кого тоже кто-то очень ждет, очень любит. И все-таки она опять и опять повторяла: «Нет, это не он... Это не они!»
...Ночь опустилась над дымящейся окраиной Восточной Пруссии, и Марс, притомившийся бог войны, умолк. Лишь время от времени он словно очищал легкие от дыма, гари и поднятой в небо земли, то в одном, то в другом месте выплевывал еще и еще одни оружейный залп, пулеметную или автоматную очередь.
Без устали звенели телефоны в кабинетах штаба группы армий «Центр» в Гумбиннене, надрывались радисты, вызывая воинские части и соединения. Генерал-полковник Рейнгардт вел тяжелые разговоры с командующими армиями, выслушивал цифры потерь, настойчивые просьбы о помощи командующего четвертой армией, а потом возмущенные упреки в его адрес командующего третьей танковой армией генерала Рауса, у которого Рейнгардт решил взять пятую танковую дивизию на помощь Госсбаху. Позвонил Гудериан, сообщил, что вот-вот подойдет дивизия «Норвегия», она уже в пути. Звонил Кох, напоминал Рейнгардту об особой силе духа восточно-прусского солдата и требовал - в который уже раз! - уничтожать изменников, трусов, дезертиров на месте...
Другая, приподнятая, обстановка была в штабе Черняховского. Командующий пятой армией Крылов докладывал, что войска уже воюют на территории Восточной Пруссии! А завтра они пойдут на штурм первого немецкого города Ширвиндта, хотя бои носят чрезвычайно упорный характер. Немцы без конца идут в контратаки, бьются за каждый метр траншей жестоко и беспощадно, в войсках серьезные потери. Глубокой ночью позвонил командующий одиннадцатой гвардейской армией генерал-полковник Галицкий и сообщил, что в целом дела идут успешно, хотя задача, поставленная на этот первый день наступления, выполнена не полностью. И все же фронт прорван на десятикилометровом участке, преодолена главная полоса обороны врага, армия вклинилась на восемь километров в глубину Восточной Пруссии. К сожалению, наши потери весьма серьезные, в частности в двести тринадцатой танковой бригаде. Погиб ее командир, полковник Клименко, подбито и сожжено немало танков, убиты и ранены многие командиры рот... Немцы устраивают танковые засады, ловушки, бьются отчаянно, смело. В полосе военных действий появился танковый батальон «Норвегия», и засечены позывные радиостанций двенадцатой танковой дивизии, как видно, идущей на передовую позицию.
Звонки, вызовы, запросы, ответы. «Василек. Василек, отзовись Махорке!» «Петух, Петух, я - Рябчик. Петух, что там у вас?..» «Ахтунг, их бин Вольф! Ахтунг, ахтунг!..» - звучали, переплетались в эфире радиоголоса, и в эти переговоры открытым текстом врывалось тонкое, резкое, торопливое попискивание морзянки. Сведения, которых так ждали в разведотделе Третьего Белорусского фронта! Одна из групп передавала, что части танковой дивизии проследовали через Тильзит на фронт...
А на вскопанном минами и снарядами, перепаханном танковыми траками, увитом колючей проволокой поле боя, заваленном дымящимися танками, взорванными орудиями и серыми, неподвижными трупами, коротко вспыхивал едва приметный свет. Санитары выносили раненых, а угрюмые дядьки из похоронных команд - убитых. Лена брела по мягкой, взрыхленной снарядами земле, обходила воронки-кратеры, приседала, ощупывала чьи-то тела, руки, ноги... Трясла: «Эй! Ты жив?» Встав на колени, зажигала фонарик и всматривалась в белые, с открытыми, запорошенными землей глазами лица. И этот мертв, и этот убит, и этот... одна голова, а где же тело?.. Невдалеке, громадный и неторопливый, шагал Громобоев: э, что это там за возня? Василин Петрович сунул руку в карман за трофейным «парабеллумом», окликнул Лену, и она, подойдя к нему, вгляделась в темноту, нажала на кнопку фонарика. Возле сожженной «тридцатьчетверки» тяжело, вяло, боролись двое измазанных глиной танкистов. Русский и немец, «пантера» которого уткнула хобот орудия недалеко от «тридцатьчетверки».
Громобоев стал отдирать руки немца от комбинезона русского танкиста и тут же насторожился, прислушался: идет кто-то! Лена подняла фонарик: из-за «пантеры» к ним направились двое. Немцы! Сутулый солдат в очках и девушка. Остановились. Громобоев облегченно чертыхнулся, завидя на рукавах немцев белые повязки с крестами.
- Ком, ко мне! - хрипло позвал он. – Сюда, ком.
Все вчетвером они стали разнимать дерущихся и с трудом растащили их. Сами измученные за день, сели прямо на землю. Сипло выдохнул русский танкист:
- Наших... пожег... фриц? Всех наших... пожег?
- Алле тот!.. - выкрикнул немец и заплакал, размазывая по лицу кровь и слезы. И он остался единственным живым из экипажа «пантеры». - Алле тот...
Удерживая возле себя танкиста, Лена рылась в сумке с медикаментами. Девушка в немецкой форме окликнула ее: бинты кончились. Лена помедлила немного, достала из сумки индивидуальный пакет, кинула. Затих, уткнувшись лицом в колени очкастого санитара, танкист взорванной «пантеры». Громобоев скрутил гигантскую цигарку, слюнявил языком краешек бумаги. Немец ткнул себя пальцем в грудь, оглянулся и, понизив голос, проговорил: «Социал-демократ... битте». Щелкнул зажигалкой, поднес огонь Громобоеву, жадно вдохнув табачный дым, кивнул на цигарку: «Битте шен!..» «Демократ, - проворчал Громобоев. - Проворонили там, в своей Германии, фашистов? Эх вы! Ладно уж, курни. Враз мозги прочистятся».