«Мы говорили с перебежавшими на нашу сторону солдатами 432-го полка. Разговор велся групповой, коллективный. Один дополнял другого. Тут трудно было сказать что-то не то. И вот все эти люди показали, что офицеры по собственному почину говорили солдатам: «Нам всем суждено погибнуть здесь...», «Если в отделении все перебиты, а ты единственный жив, ты не будешь жить!». «Родина прислала нас сюда не уцелеть для нее, а умереть за нее». В дивизионный штаб вели группу пленных. Я подошел к ним, они оказались из боевой группы Кнебеля. Заглянул в данный мне на днях список противостоящих частей - там такой не было. Новые формирования прибывают теперь ежедневно и обнаруживаются вот так, после боя, когда спрашиваешь пленных, откуда они. Солдаты оказались прямо из боя и сами не могли объяснить себе, как уцелели. Полковник Кнебель с пистолетом о руках бегал за каждым дрогнувшим солдатом и стрелял ему в спину. «Мы не знаем, как это произошло, что мы живы». На их глазах ротный командир пристрелил накануне солдата, заползшего в блиндаж от огня «Умереть страшно, - сказал один из пленных, - и остаться живым тоже страшно».
Из воспоминаний военного переводчика В. Померанцева.
«Наша артиллерия открыла огонь. Вся оборона противника была плотно покрыта разрывами снарядов и мин. На наблюдательном пункте командующего армией находился И. Д. Черняховский. Он вышел из окопа и стоя смотрел а бинокль, наблюдая, как ложатся снаряды нашей артиллерии и как ведет себя враг. Командующий армией генерал-лейтенант Людников И. И. обратился к И. Д. Черняховскому и попросил его спуститься в окоп, но тот как бы не слышал этих слов. Сказал: «А знаешь, Иван Ильич, вот в этих самых местах в июне тысяча девятьсот сорок первого года я вел тяжелейшие оборонительные бои с немцами. Командовал тогда танковой дивизией. И наконец-то мы опять здесь. И бьем врага!»
Из воспоминаний начальника штаба артиллерии 39-й армии полковника П. Д. Засовского.
«Роминтен» - Шмитцу» В лес входят русские войска. Уходим в Насован. Просим забросить туда затребованную нами бумагу.
Из Кенигсберга: «Кратко радируйте военное положение вашем районе».
В Кенигсберг: «Враг усиливает давление в направлении северо-востока на Роминтеновский лес. Ликвидировали одного русского связиста».
Из Кенигсберга: «Происходит ли движение вражеских войск с восточной окраины леса на север, юг или через лес?»
В Кенигсберг: «Враг движется по шоссе Веркихен - на Голдап».
Из Кенигсберга: «Действуйте смелее, активнее, побольше терактов. Туалетную бумагу вышлем первой возможности».
Берлин (Агентство Рейтер). Из сводки верховного главнокомандования: «По обеим сторонам от Вилкавишкис (Вилкавишкен) русские перешли в большое наступление на фронте протяжением более сорока километров. После многочасовой артиллерийской подготовки достигли границ Восточной Пруссии. Нет сомнения, что наши героические войска своими боевыми действиями навсегда отучат русских нарушать покой мирных границ Германии».
«Берлин (Агентство Рейтер, вечернее сообщение). Несмотря ни героические усилия наших доблестных воинов, русские произвели несколько прорывов в германских оборонительных линиях близ Нейштадта, который находится непосредственно на границе Восточной Пруссии. Нет сомнений, что наши отважные восточно-прусские воины немедленно отбросят русских назад»
«Центр - Буре. День и час прилета самолетов. День и час!»
- Гвардейцы, за мной. Взгляните-ка, что происходит с «тридцатьчетверкой», когда в нее попадает фаустпатрон.
Командиры танков, наводчики, заряжающие, водители молчаливой толпой пошли следом за своим ротным, старшим лейтенантом Федором Соколовым. Кто-то гулко, протяжно зевнул - пятый час, самый сон, танкисты «стреляли» друг у друга сигареты, закуривали на ходу. Петро жаловался кому-то, что кухни опять отстали, заснули вчера на «голодное брюхо», что всегда так бывает - они впереди всех, под снаряды лезут, а кашевары где-то в тылах ошиваются.
Впереди послышался стук железа, голоса: «Подержи вот тут... Отцепил? Поехали!» И неясно проступили контуры двух танков. Это трудились эвакуаторы, «гробовщики», как их порой называли между собой танкисты, они выволакивали с ноля боя подбитые танки. Значит, еще один притащили... Взревел двигатель, танк-эвакуатор резко развернулся, из-под гусениц посыпались искры, и укатил с грохотом, лязгом и чадом в темноту. А возле подбитой машины остались еще два человека. Рогов присмотрелся и пошел быстрее, узнав в громоздкой, угловатой фигуре сержанта Громобоева. А кто же это еще, неужели?.. Конечно же, Ленка! Санитары выволакивали из танка что-то тяжелое, завернутое в плащ-палатку. Герман окликнул девушку и, опередив товарищей, подошел к ним, помог. Лена вымученно улыбнулась: она еле держалась на ногах. Все втроем сволокли тюк на землю. Рогов притянул к себе Лену, поцеловал.
- Как ты? - спросил Рогов. - Жива, жива! И я тоже!.. А что это вы добыли? Трофеи?
- Все, что осталось от экипажа танка, - глухо буркнул Громобоев. - - Сунулись унутрь машины, думали, раненые есть, а там...
- Гера, Гера! - Лена прижалась к нему. - Я с ума сойду. И когда это все кончится!
- Не волнуйся. Я уже свою порцию свинца получил.
Рогов гладил ее по вздрагивающей спине, молча дымил цигаркой Громобоев. Подошли остальные танкисты, окружили страшный тюк. Из темноты выехала «полуторка» - старый, разбитый «газик» похоронной команды. Громобоев окликнул шофера, грузовичок остановился, санитар влез в кузов, откинул заднюю стенку и с помощью танкистов затащил туда же тюк. Позвал Лену, и та, не попрощавшись, забралась в кабину. Машина шла в направлении расположения санроты. Девушка махнула Рогову рукой и захлопнула дверку.
- Да, вот что такое фаустпатрон, гвардейцы. - Соколов осветил лучом фонарика правый борт танка. В нем зияла оплавленная дыра. - Входное отверстие. Снаряд ударяет в броню и как бы прожигает ее, а потом начинает носиться внутри, сжигая, разрывая всех в клочья, - жуткий шар-молния... Лупят «фаустом» с коротких расстояний. Слышите? Из подвалов, подворотен, окон нижних этажей! Бойтесь узких улиц, гвардейцы, старайтесь проскочить их на большой скорости... Все. Через два часа - в бой, на Ширвиндт! Готовить машины.
Танкисты молча разошлись, Петро побежал к хозяйственникам за завтраком. Валентин и Шурик, тихо, яростно матерясь, орудовали натяжным ключом, «крокодилом», подтягивали правый «ленивец»: цепь несколько провисла. Попыхивая слабенькой, пахнущей одеколоном трофейной сигаретой, Рогов ходил вокруг танка, размышлял: сбросить запасные топливные баки или нет? Петро тем временем принес кашу с тушенкой, сели кружком, но есть не хотелось: тюк с останками экипажа, подбитого фаустпатроном танка, маячил у всех перед глазами.
...В этот ранний утренний час, когда войска той и другой стороны с верой и надеждой на успех готовились к очередному, страшному сражению, весь мир ждал новых сообщений. Красная Армия перешла границу Германии! Красная Армия воюет уже на территории врага! Друзья и враги страны Советов с нетерпением ждали - что даст очередной день боев? Не повторится ли август? Смогут ли русские на этот раз сокрушить небывалую, как заявил Геббельс, мощь германских вооруженных сил, пойдут ли русские вперед, вспарывая дивизиями, как ножом, восточные окраины нацистского государства, нацеливая удар в глубины Германии?
Утро накануне боя... Тысячи солдат торопливо завтракали, пили свои фронтовые граммы водки, проверяли оружие, писали трогательные, возможно, последние в своей жизни письма. И в каждом из них была вера в победу, в собственную удачу, что их-то обязательно минует пуля, осколок мины, снаряд, и что они обязательно вернутся домой. Да, солдат, уходя в бой, знает, что он может погибнуть сегодня, сейчас, но он должен верить, что уцелеет и сокрушит врага, ибо в этой человеческой вере и есть главный залог грядущей Победы!
А в маслянистые чрева орудий вползали начиненные взрывчаткой снаряды. Уже были наполнены бомбами люки самолетов, задрали станины ракетные установки «катюши», уставились в темное еще небо шестиствольные минометы - «быки», ждущие сигнала, чтобы с воем и скрежетом выметнуть свои тяжелые снаряды...
И комроты Соколов уже готовил своих гвардейцев к бою: переговаривался с экипажами, шутил, взбадривал. Пятясь, лейтенант Герман Рогов махал руками: «Давай, давай, Валюха. Правее! Так!» Рыча двигателем, танк выползал из укрытия, сидел на башне Шурик Панкин, беззаботно насвистывал - все у него готово, снаряды, патроны: полный боекомплект! Доедал кашу Петро, шел за танком, постукивал ложкой в опустевшем котелке. Рогов поднял руки: «Стоп!» Танк замер, и лейтенант вскочил на его гусеницу, полез в люк. Уже светает! Вот-вот артиллерия откроет огонь, прозвучит команда: «Вперед, гвардейцы!». И они помчат следом за огневым налом. Кровь за кровь. Смерть за смерть!
Группа Пургина в это утро затаилась на восточной окраине аэродрома Хайлигенбайль. Командир поглядывал на восток, - быстрее бы рассвело! - и думал все об одном и том же: как узнать день и час прилета самолетов? «Надо брать языка, - решил он. - Но кто может знать точные сроки? Очевидно, только старшие офицеры эскадрильи, базирующейся сейчас на аэродроме, командир противовоздушной обороны и радисты... Но как, где, каким способом захватить этих «языков»? Где гарантия, что, попав в их руки, фриц все расскажет и действительно будет знать то, что их интересует? М-да, кажется такой задачки тебе еще решать не приходилось, майор!»
...А самолеты уже готовились к дальнему перелету. Где-то на аэродромах Германии летчики уже получили летные карты и изучали маршруты. Трудный предстоял перелет. Запас горючего - только дотянуть до Хайлигенбайля. Случись какие неприятности - резкое ухудшение погоды или невозможность посадки в пункте назначения, катастрофа, - дотянуть до ближайшего аэродрома топлива не хватит...