- У меня? Гм...
- Желаю удачи. Кернер. Всего доброго. Да?
- Да, шеф. Всего доброго.
Кернер еще несколько секунд оставался в кресле: почему-то он полагал, что шеф поговорит с ним, расспросит, как идут дела в Хайлигенбайле, а там, может, намекнет и о возвращении в Кенигсберг. Но Канарис стал просматривать бумаги, и Кернер, убрав пакет в портфель, поднялся. Обидно. «Да, нет...» Всем некогда! Этот сонный, тихий городишко Хайлигенбайль, самолеты... «Ну, ничего. Операция по приемке самолетов будет проведена блестяще, - взбодрил себя Кернер. И я вернусь в Кенигсберг, шеф меня не забудет».
...Пургин допрашивал схваченного возле аэродрома телефониста из штаба третьей истребительной эскадрильи, базирующейся на аэродроме Хайлигенбайль. Недавно призванный в армию, хлипкий, испуганный до смерти, солдат готов был рассказать все-все, но единственное, что он знал: завтра должно произойти нечто необычное. По всему аэродрому объявлено состояние особой, повышенной боеготовности, в штабе проводятся одно за другим совещания. Но что должно произойти завтра и в какое именно время, он не знает. Нет-нет, он клянется богом, всей своей семьей - женой Хильдой b тремя детьми, не знает. А, вот! Он слышал о какой-то операции «Бросок», да-да, это он слышал!
Разведчики переглянулись, телефонисту затолкали в рот его же перчатку, - а происходило это метрах в двухстах от шоссе Кенигсберг Хайлигенбайль и уложили рядом с багровым, пыхтящим от злобы и ненависти капралом взвода аэродромной охраны. Час назад вместе с телефонистом они направились на западную окраину аэродрома: там, на одном из постов, плохо работал телефон - и вот!.. Капрал пнул телефониста связанными ногами. Пургин посмотрел на Волкова, Володя выдернул изо рта капрала тряпку, приказал:
- Говорите, что завтра должно произойти на аэродроме?
- Вы от меня ни слова не добьетесь! - прохрипел тот. - На помощь!..
Федя навалился на немца, зажал ему нос, капрал разинул рот, и Волков затолкнул в него сбитую в ком тряпку, капрал при этом попытался боднуть его. Этот матерый службист лучше погибнет, чем выдаст военную тайну! Однако кое-что уже известно. Во-первых - завтра. Во-вторых - операция «Бросок». Вряд ли можно сомневаться, что речь идет о самолетах. Но в какое время они тут приземлятся!
...Точное время прилета самолетов на Хайлигенбайльский аэродром знали лишь несколько человек, и в их числе штандартенфюрер Кернер, который вот-вот должен был вернуться в Хайлигенбайль.
Кенигсберг, партийная канцелярия Эриха Коха. Совещание командного и партийного состава Восточной Пруссии при участии командующего армией резерва Г. Гиммлера.
«Гиммлер: Я прибыл в Кенигсберг с личным посланием фюрера, которое содержится в трех словах: «Ни шагу назад!» Мы уже вели переговоры с командованием группы армий «Центр», с имперским комиссаром обороны Эрихом Кохом, командованием СС и гестапо, поэтому положение дел, сложившееся здесь, мне ясно. Тем не менее, я еще раз готов выслушать вас, господа. Уезжая из Кенигсберга, я должен увезти с собой уверенность, что Германия была, есть и остается непотопляемым броненосцем, несущим идеи национал-социализма всему миру, и что восточный борт этого корабля - Восточная Пруссия - останется целым и невредимым. Итак, кто желает высказаться?
Рейнгардт: Хочу напомнить, что, по имеющимся разведданным, превосходство русских в технике в настоящее время весьма ощутимо. Слишком велика торпеда, господин Гиммлер, слишком тонок борт нашего корабля! Нам нужны дивизии из Курляндии, танки, самолеты.
Гиммлер: Сколько сейчас самолетов в Восточной Пруссии?
Кох: Пятьсот боевых самолетов. Всего пятьсот.
Гиммлер: Всего!? Господа, на западном фронте мы имеем полторы тысячи боевых машин, на всем фронте! А тут - пятьсот. Вы просите еще двести? Не знаю, какое количество, но завтра, по распоряжению Геринга, новые боевые машины, ведомые опытными пилотами, прибудут в Восточную Пруссию...»
«Расписка. Мной, подполковником А. Н. Федоровым, замначтыла дивизии, принято от лейтенанта Сорокина К. С. группа военнопленных двух восточно-прусских пехотных дивизий и их частей усиления в количестве ста пятидесяти пяти человек, в том числе: генералов - один, подполковников - два, прочих офицеров - двенадцать, рядовых и прочих - сто сорок, а также одна легковая машина марки «Мерседес-Бенц» в исправном состоянии (генеральская), лошадь (мерин) и генеральская собака-бульдог по кличке «Черч». Подписи сдавшего группу и принявшего военнопленных 17 октября 1944 года, пункт Гребеке».
«Центру - Буря. Операция «Бросок» аэродром Хайлигенбайль назначена на восемнадцатое. Шоссе Кенигсберг - Хайлигенбайль закрыто движение гражданских лиц. Повсюду усиленные патрули. Аэродроме введена повышенная боевая готовность. Усилена противовоздушная защита аэродрома. Шесть батарей восточном секторе, восемь южном, восемь батарей западном секторе, четыре со стороны залива. Множество легкой зенитной артиллерии типа «эрликон». Воздухе постоянно барражируют четыре пары «мсссершмиттов», две пары на взлетной полосе пилотами кабинах. Завтра попытаемся уточнить сроки подхода самолетов. Следите нами на «тревожной» волне течение всех суток».
«Центр - Буре. Благодарим очень ценные сведения. Ждем сообщения на «тревожной» волне часа прилета. Желаем успеха».
«Большое внимание политорганы и партийные организации армии уделяли разъяснению норм поведения советских воинов на территории врага. Советский воин пришел на германскую землю не жечь, грабить и убивать мирных жителей, как это везде и повсюду делали гитлеровцы. Он пришел сюда уничтожить фашизм, сбросить с человечества его иго, покарать фашистских преступников. Это прекрасно понимали наши гвардейцы. Вот как выразил эту мысль в беседе с бойцами рядовой 21-го полка 5-й гвардейской стрелковой дивизии Козлов: «Мы в Германии должны вести себя так, чтобы показать немцам, что русский солдат... зайдя в дом, по сундукам и печкам не шарит, как это делали гитлеровцы...»
Из воспоминаний командующего 11-й гвардейской армиейгенерал-полковника К. Н. Галицкого.
«Битва достигла огромного накала. Немцы сражаются с дикой яростью. Каждый дом превращен в крепость, каждая яма - пулеметное гнездо. Каждая полянка минирована... Красная Армия продвигается вперед медленно, и ценой значительных потерь ей приходится сдерживать яростные контратаки немцев. Ночью грохот боя, который доносится с передовой, настолько силен, что мешает нам заснуть. Все горит... Горизонт почернел, небо затянуто плотной темно-серой тучей дыма... Вокруг аэродрома, в радиусе тридцати километров, все в зареве пожаров».
Из воспоминаний летчика эскадрильи «Нормандия-Неман»Франсуа де Жоффра.
«Хотя мы оба, я и мой муж, имеем боевые награды, не считаем, что совершили что-то героическое. Война запомнилась нам прежде всего как тяжелый труд, труд, когда по нескольку недель кряду не было передышки. Я и Фрося Корсакова (ныне Аптасова) прокладывали и обслуживали телефонные линии между штабом полка и дивизионами, а также стрелковыми частями.
Сколько километров этой связи нам пришлось проложить и обратно смотать за годы войны! Ведь путь от Ворошиловграда до Севастополя, а затем - от Смоленска до Кенигсберга, который мы прошли, немалый. Каждая бухта телефонного кабеля (восемьсот метров одножильного провода) весила шестнадцать килограммов. Кабель нужно было всегда проложить или смотать как можно быстрее, так как полк очень часто менял боевые порядки.
Не успеешь проложить - порыв. И одна из нас остается дежурить у полевого телефона, а другая бежит с запасным куском кабеля по линии, чтобы найти и устранить повреждение. В отдельные дни жарких боев устраняли до сорока порывов! И несмотря на любую погоду, в дождь, снег или ночью, под любым обстрелом противника нужно было быстро найти порыв, зачистить и соединить концы кабеля... Ведь связь - это нерв армии!
Хуже всего было, когда танки наматывали кабель на гусеницы. Тогда вырывались десятки, а то и сотни метров кабеля, и его приходилось прокладывать заново. И вот наступление в Восточную Пруссию! Я вместе с командиром одной из наших батарей и радистом находилась в одной из передовых стрелковых рот. Взрывы, грохот, пыль, взметнувшаяся и повисшая в воздухе. Когда рацию переключили на прием, в наушниках послышался голос немецкого радиста, который на ломаном русском языке стал говорить нам, что мы свою землю освободили, и нам не надо идти на чужую. Мы посмеялись – ишь, чего захотел! - и двинулись вместе с пехотой вперед. Бой начался удачно. Вот и полосатый столб границы, рядом ровик. Вот и все. Но как много это значило!..»
Из воспоминаний В. Д. Гордюк (Булавкиной), гвардии рядовой.
«К началу наступления пришло много писем. Я их разложила на пачки: одну - для первого взвода третьей роты, вторую - для второго взвода, ну и так далее, сложила все в вещмешок и побежала. Там меня подвезли на грузовике, там танкисты подхватили. И вот - впереди бой. Пули свистят, осколки шмякаются, а мне надо на передовую. Раненые говорят: «Первый взвод вон в той балочке!» Ползу, перебегаю, хлопаюсь то в грязь, то в лужу. Так хочется доставить солдатам письма! Часа четыре добиралась до той балочки. Кругом хаос, Ямы, воронки, битая техника, убитые кони и люди, собака безногая ползет ко мне... Скатилась в балочку, встала, отряхнулась, ко мне помкомвзвода идет. Говорю: «Письма прилетели, танцуйте! Где все ваши?» Он отвернулся, махнул рукой на холмик: «Да вот где все наши... Шестеро от всего взвода осталось. Ну, давай твои письма». Раздала я письма тем, кто жив. А письма тех, кто погиб, завернула в брезентик и закопала в основание того холмика-могилы...»
Из воспоминаний фронтового почтальона А. Н. Свирской.
«Уже во второй половине дня наш «доджик» хозвзвода танкового полка, груженный термосами с кашей и мешками с хлебом и консервами, подкатил к полю боя. «Дальше сами топайте! - говорит шофер, пинает ногами скаты: - Сами видите, не проеду». Да и то, где там проехать? Вся территория за речушкой Ширвинтой, которую мы по наплавному мостику миновали, будто изъедена: воронка на воронке, ямина на ямине. «Ориентир - башня со шпилем, - говорит шофер,