немного, но пошуметь на прощанье, поднять на воздух остатки развалин молокозавода... - но где же спички?.. Он подожжет бикфордов шнур, постреляет немного, а потом догонит группу, немцы набегут в здание, и в этот момент... Где же спички? А, вот они! Федя схватил коробок и похолодел: сырой! Он вынул спичку, шаркнул ею по коробку, и сера отвалилась... Ах, вот в чем дело... Рядом со спичками лежала пробитая пулей фляжка с водой... Не будет взрыва! Ну и балда! Федя поднялся и, прижимаясь к стенам, быстро пошел к пролому. Шагнув за каменный столб, он вскинул автомат: в пролом заглядывал солдат. Федя почти в упор выстрелил короткой, экономной очередью и метнулся назад, в свой угол: окружен! Провозился он тут с этим чертовым коробком, эх, балда! Вот тебе и Большой взрыв!
- Рус! Сдавайс! - услышал он. - Рус, давай, сдавайс!
- Чего захотели! - отозвался Федя и дал еще одну очередь. - Берите меня, вот он я, берите!
Ушли наши? Федя прислушался: нет, разве разберешь, где пальба идет... Наверно, ушли! Значит, вот тут и состоится его последний бой... Жаль, патронов маловато, не больше половины диска, но толовые шашки... Неужели он уйдет из жизни без приличного взрыва?..
...А в воздухе шел ожесточенный бой. Одни «яки» шли на бомбежку аэродрома шестерками, другие прикрывали их, отбивались от «мессеров». В воздухе - стена зенитного огня, даже в серой пелене облаков были видны огненные трассы и красные шары вспышек крупнокалиберных зенитных снарядов. И карусель самолетов! Внизу же - горели, взрывались пытающиеся идти на посадку «юнкерсы». Бомбы рушили взлетные полосы, ангары, склады... А к аэродрому подходили новые партии «юнкерсов» и «фокке-вульфов»: у них кончалось топливо, им некуда было деться...
Захватить русского Кугель поручил своему заместителю Рауху. Пускай отличится в бою, покажет себя. Собственно говоря, на этого парня ему, Кугелю, уже наплевать. Захватят ли его живьем, пристрелят - какая разница? Главное: вот! Кугель повернулся. Рядом с ним в кабинке автомобиля сидела русская радистка. Штандартенфюрер осклабился, грубо обнял ее. Девушка рвалась из его рук, а Кугель хохотал, оскалив железные челюсти: о, мы еще поиграем с тобой, крошка. Мы еще побеседуем с тобой в Кенигсберге!
Спотыкающегося, окровавленного шефа районного отделения гестапо Рудольфа Кернера вели к машине. Выждав момент, когда Федя менял диск в автомате, Кернер вскочил на ноги и, бросившись в пролом, скатился вниз, в заросшую крапивой канаву. Извиваясь, - руки были связаны за спиной - раздвигая разбитым лицом жесткие стебли крапивы, он полз, как червь, пока его не заметили солдаты Кугеля. Жив! Спасся! Обвисая в руках солдат, он брел к грузовику, в кабине которого виднелась могучая фигура его давнишнего приятеля...
А Кугель уже доложил и Неллвигу, и шефу гестапо Канарису событиях под Хайлигенбайлем и получил приказ: Кернера немедленно арестовать, доставить в Кенигсберг... М-да... Этот аэродром, гибнущие самолеты... Мало приятного ожидает Кернера в Кенигсберге! Однако русский все еще отстреливается?..
Патроны кончались. Сколько их в диске? Десяток или еще меньше?.. - какие-то образы мелькнули в его памяти... Желтые усы отца, рука, сжимающая молоток: тук-тук-тук... Он погиб в конце сорок третьего года... Юлька, вся облитая солнцем... И она погибла! Вот и он... Жаль, что жизнь прожита, а ничего-то путного в жизни он не видел, не сделал!.. - мысли неуклюже ворочались в мозгу Феди, - только б не просчитаться. Последние три-четыре патрона себе.
Стоп, что это он? Это же толовая шашка с ввинченным детонатором! Спичек нет? Вот заработался, всякое соображение потерял! Стоит только ударить по детонатору кирпичом!.. Федя встрепенулся: надо как можно больше заманить в здание фашистов, чтобы они набились в него, как тараканы в мусорное ведро... Будет, будет взрыв! Разведчик поднял автомат, нажал на курок. Все, кончились патроны... Он швырнул автомат вниз, высунулся в проем стены, замахал руками, закричал:
- Идите! Ком, ком! Все сюда, ко мне!
Из-за деревьев появились солдаты. Они неторопливо вылезали из канав, ям, отряхивались, настороженно поглядывали на развалины молокозавода. Откинувшись спиной к стене, Федя сидел, стискивая в руке кирпич.
Под низкие своды осторожно вошел солдат, зашевелил губами, крикнул, наверно: «Хенде хох» - в громе воздушного боя трудно было разобрать слова, за ним вошли еще двое... Идут, идут! Закидывают за плечи автоматы, тянут из карманов помятые пачки сигарет, посмеиваются, глядя на Федю, закуривают. А это кто - лупоглазый, в комбинезоне? Офицер? Увидев в руке Феди кирпич, офицер засмеялся и, обернувшись, что-то сказал одному из солдат. И Федя засмеялся: удача! Наверно, за командиром послал солдатика! Сейчас придет Кугель, тот самый, которого они все приговорили к смерти. И конец: за все, за всех! Он, Федя Крохин, приведет приговор в исполнение!
Бежит, торопится солдат, что-то докладывает офицеру, но где же Кугель? - неужели не придет? Жаль!.. И Федя, что есть силы, бьет - кирпичом по детонатору.
Взрыва Кугель не слышал, но увидел, как качнулось здание, потом стены вспучились и рассыпались, а тяжелые перекрытия, балки, стропила и кое-где сохранившаяся крыша - все это обрушилось вниз, погребая под собой русского разведчика, незадачливого Рауха и его солдат. Этот взрыв, потерявшийся в громе затихающего уже воздушного боя, был как бы последним, прощальным салютом разведчикам групп «Буря» и «Пурга», их делам, их трудной военной работе и тем, кто погиб, выполнив свой долг до конца...
Бой продолжался! Как тараном проламывая оборону фашистских войск, войска Третьего Белорусского фронта вклинивались все глубже на территорию Германии и сокрушали сражавшиеся с невероятным упорством восточно-прусские дивизии. Нацелившись на Гумбиннен, прорывали огненные заслоны танковых засад, линий и ловушек танкисты второго танкового корпуса и гвардейцы одиннадцатой армии, и казалось, что от тяжелых машин колышется и вздрагивает земля на десятки километров окрест, дрожат и позвякивают стекла в окнах здания, где расположился штаб группы немецких армий «Центр».
Склонившись над столом, генерал-полковник Рейнгардт и офицеры его штаба разглядывали на карте боевых действий черные стрелы с севера и юга, направленные на местечко Вальтеркемен. По замыслу штаба, русские, как и в первую мировую войну, должны именно тут попасть в ловушку! Но канонада все усиливалась, тоненько, переливчато перекликались хрустальные висюльки в люстре, из города уходили последние жители, и уже кто-то будто бы видел русские танки на южной окраине Гумбиннена...
Бой продолжался! Рвалась в глубины Восточной Пруссии и поредевшая рота старшего лейтенанта Федора Соколова, а в ее составе и помятый, черный, с обрубленными запасными баками, весь в глубоких вмятинах от попаданий снарядов танк номер один, «Ленинградец», в душной башне которого прильнул к панораме лейтенант Герман Рогов. По вспаханному гусеницами и взрывами полю бежали пехотинцы, катили свои пушки артиллеристы, тащили минометы минометчики. Спешили за войсками кашевары и санитары, и среди них Лена Кострова и Василий Громобоев....
...А навстречу наступающим войскам, побывав возле сгоревшего Поморья, все дальше на восток уходили Пургин, Грачев и Волков, уносили потерявшую сознание Нину. И Фриц Розенберг посетил хутор погибших в огне соседей. Попыхивая трубкой, старик неторопливо копался в уже остывших угольях: чего добру пропадать? Вот вилка, еще одна, нож и массивный медный подсвечник. Вот еще какой-то черный горшок выкатился - старик наклонился и отпрянул: человеческий череп!
«В течение двенадцати дней (октябрьских боев 1944 года - авт.) войска 3-го Белорусского фронта прорвали в полосе до ста километров... оборону противника, продвинулись на 30-60 километров на гумбинненском и голдапском направлениях. От гитлеровцев было освобождено до восьмисот населенных пунктов, в том числе такие крупные, как Вирбалис, Кибартай, Виштынец, Гросс Роминтен, Вальтеркемен и Голдап... В битве за Восточную Пруссию Гитлер ставил на карту все, так как он понимал, что исход ее решит судьбу не только Кенигсберга, но и Берлина... Гумбинненская наступательная операция вошла в историю Великой Отечественной войны одним из наиболее поучительных примеров прорыва сильно укрепленной пограничной, глубоко эшелонированной обороны противника».
Из воспоминаний командующего 11 й гвардейской армиейгенерал-полковника К. Н. Галицкого.
28 октября. Район г. Голдап
- Стой! Руки вверх!
- Ребята, мы свои... Проводите нас к командиру.
- Молчать! Лежать! Бросай оружие! Ишь, «свои»... фашисты!
- Так что же: стоять, «руки вверх»? - вскипел Пургин. Или - лежать?!
- Молчи, сволочь, фашистская. Власовец?
- Да свои же мы, свои! - сказал Володя. - Разведчики, черт бы вас побрал!
Красноармеец коротко взмахнул прикладом автомата и ударил его в «поддых». Охнув, хватая разинутым ртом воздух, Володя согнулся, второй боец сорвал с него ремень с «парабеллумом», стянул рюкзак и толкнул в спину. Двое других красноармейцев, обезоружив Пургина, стягивали с него кожаную сумку.
- Ну, попались! - торжествовали бойцы. - Отродье фашистское! За сколько продались фрицам, а? Марш!
От голода и усталости кружилась голова. Володя качнулся и, чтобы не упасть, привалился к Пургину, тот поддержал его. «Так и должно быть, - думал он, успокаивая себя. - Откуда этим парням знать, что мы разведчики? Пришли «оттуда», в немецкой форме. И все же...» Горький комок перехватил горло: обидно, когда свои видят в тебе врага, да еще не просто врага, а предателя! Хоть бы побыстрее встретиться с каким-нибудь командиром.
А командир - совсем юный, розоволицый, пухлогубый лейтенант в свеженькой, еще не обмятой гимнастерке, чистеньких погонах и скрипучей, не потерявшей лаковой свежести портупее - сидел за столом и, оттопыривая губы, дул в блюдечко. Был он командиром пехотного взвода и лишь три недели назад прибыл на фронт после окончания пехотного училища, лейтенант страшно гордился, что он фронтовик, что его взвод уже в Германии, а явный недостаток опыта заменял грозными приказаниями и повышенной требовательностью к подчиненным: почему подворотничок не подшит? почему сапоги не начищены? почему... Напротив него, хрупая сахаром, попивал чаек его помкомвзвода, молчаливый, со шрамом через все лицо и тремя орденами Сланы на выцветшей гимнастерке старшина Петров.