«Пурге - Центр. Розыск складов боеприпасов врага - одна из важнейших ваших задач. Примите все меры ее выполнению».
«Центру - Буря. Высадка тяжелая. Легко ранен Прокопенко. Вторые сутки находимся под активным воздействием противника. Обращаем внимание: карта устаревшая, последние годы топографической обстановке Пруссии появились новые поселки, хутора, дороги».
Район местечка Лукноген, пять-шесть километров севернее
- Зойка, быстрее, они идут.
Зоя отмахнулась: не мешайте! Она с трудом вылавливала из шороха и потрескивания эфира тонкий, прерывистый, как пульс больного, писк радиопередатчика далекого «Центра». Володя, стоя рядом на коленях, придерживал лист бумаги, Зоя писала столбики цифр. Как и все остальные, она тоже слышала лай собак, выкрики приближающихся немцев и, едва улавливая дробным голосишко морзянки, торопила «Центр»: быстрее же, быстрее. Нервно нажала на карандаш и вскрикнула: грифель сломался.
- Запасной иметь надо! - Грачев рванул планшетку. - Держи! Бубнис. Седой, Костя, прикрываете группу. Зойка, поторопи «Центр». Что там?
- Все! - Зоя скинула наушники, потянула тонкий шнур антенны, окликнула Петрова: - Шурик, помоги рацию в рюкзак запихнуть! - Быстро поднялась с колен, посмотрела на Грачева: - Склады, Паша.
- Ходу, братки! - Грачев поднял с земли рюкзак Седого. Петров подхватил вещмешок Бубниса, третий забрал Федя Крохин. - Ребята, остановите фрицев и ходу!
- И ходу, - устало повторил его слова Володя. - Все вперед и вперед...
Он взвел затвор автомата, побрел вслед за Крапивиным через густые, до пояса, заросли осоки. Под ногами захлюпала вода, мягкая почва податливо ушла вниз, остро запахло болотной гнилью. Оглянулся: группа уходила, скрываясь в тростниках. Нина остановилась, махнула рукой. Грачев подтолкнул ее: иди-иди!
Володя подцепил ладонью желтую воду, плеснул в лицо. Как они все устали! Вторые сутки на ногах. Тяжелый день и тяжелая ночь в бросках то на север, то на восток. Вспышки ракет, буханье винтовок, короткие, раскатистые очереди автоматов. Плотно их обложили немцы- как собаки по следу идут! В полусумраке гнилого, запущенного леса почувствовалось движение. Большим усилием воли Володя отогнал дремоту, сосредоточился: идут. От дерева к дереву проламывались через кустарники в его сторону двое солдат в серой форме. Они шли неторопливо, часто останавливаясь, прислушиваясь, но в их осторожности не ощущалось страха, они никого здесь не боялись, но знали, что за ненужную поспешность можно поплатиться и жизнью.
Сверкнула полукруглая бляха, тусклым полумесяцем висевшая под широким подбородком одного из немцев. «Полевые жандармы, - определил Володя и прижался щекой к липкому ложу автомата. - Этих черта с два остановишь». Ему, да и другим разведчикам Грачева, уже приходилось сталкиваться с упорными, волевыми солдатами из отрядов полевой жандармерии. Как правило, немолодые и потому несколько медлительные, жандармы в преследовании упрямы, как идущие по следу оленя голодные старые волки.
Усталость отступила - теперь главное не промазать! Сощуренный глаз выделил фигуру врага, и палец нажал на курок. Оба немца упали в крапиву. Попал? Промазал? Застрочили автоматы Кости и Викентия Бубниса, по лесу разнесся гром винтовочной пальбы. На голову Володе посыпалась сшибленная пулей трухлявая кора. Жандармы отстреливались. Послышался свист: Костя Крапивин давал сигнал к отходу.
...Солнце клонилось к горизонту, когда отряду Грачева удалось оторваться от преследователей. Пейзаж был все тот же: низменные, с озерцами луга, заросли ольховника, чахлые деревья, тростники. «Если бы знать, ушли фрицы или закидывают новую сеть? Где готовят засаду? Может, планируют уничтожить группу, прижав ее к заливу?» - размышлял Грачев. Он вдохнул прохладный к вечеру воздух и уловил в нем едва ощутимый запах гниющих водорослей: ветер дул со стороны залива, а шагать до него еще километра три-четыре. Грачев обернулся, посмотрел в потемневшие от усталости лица своих бойцов и вынул из планшетки карту: да, далековато!.. Костя догнал его, пошел рядом. Разговаривать просто не было сил, а думали они, наверное, об одном и том же: жандармы тоже вымотались, отдыхают сейчас, сушатся. Новую операцию начнут с рассветом... Значит, надо побыстрее добраться до залива, обсушиться, перекусить, поспать часа два-три и уходить.
Ночь выдалась тихой и теплой. Над заливом всплыла громадная оранжевая луна. Размеренно, как заводной, кричал дергач.
...Ощущая страшную усталость, Нина сидела на теплой земле. Она прислонилась спиной к стволу толстой березы и тупо глядела на залив, луну, а мимо проходили то Костя Крапивин, то Федя или Володя. Они нарезали ножами охапки тростника и таскали их в рощицу, протянувшуюся вдоль берега. Что-то сказал ей Федя, Костя кинул на колени белую лилию. В роще звякнул котелок, запахло мясными консервами. Подошел Володя, тронул ее за плечо.
- Что? Мыться? Вова, я потом... Хоть часок посплю.
- Вот вода. В котелке. - Володя улыбнулся. - У тебя на лице веснушки зеленые. Ряска налипла. Ты какая-то вся фантастическая... Умой лицо. Вот так. Ну-ка, поднимайся!
Володя подхватил девушку, поднял ее на ноги, и они медленно пошли в рощу. Все так же неутомимо покрикивал дергач. Тоненько просвистели в лунном небе крылья спешащих на ночную кормежку уток. Какая тишина и покой! Неужели завтра опять загрохочут автоматные очереди и надо будет куда-то уходить, бежать, отстреливаться?
Быстро поужинали, улеглись в низинке на постели из тростника и сразу затихли.
Заснули ребята! Прислушиваясь к их успокоенному дыханию, Павел Грачев свернул самокрутку, затянулся едким дымом. Прикрыв ладонями ее красный огонек, огляделся. С одной стороны сквозь редкие деревья рощицы просматривалась серебристо-голубая пластина залива, с другой - поля, перелески. Пряча самокрутку в кулаке, Грачев вышел на южную окраину рощицы, сел на валун и представил себе низкие, замаскированные металлическими зелеными сетями, будто вросшие в землю, склады с тысячами зеленых ящиков, наполненных снарядами, минами, маслянистыми пачками патронов. Все это будет лететь навстречу нашим, взрываться, рассыпаться раскаленными осколками. Сколько смертей! Сколько убитых и изуродованных навсегда парней! Грачев вздрогнул, огляделся. «Да, отсыпаться некогда, склады надо искать, - подумал он. - Через четыре часа подъем и - ходу!»
...А Володе Волкову снился Ленинград, родная его улица Гребецкая... Идут они с Нинкой из школы. Он ее портфель тащит, а навстречу - Герка Рогов. Наглая ухмылка, кепочка на затылке, чинарик в углу рта. Сейчас подойдет и скажет: «Ну-ка, ты, дохляк, отдай-ка мне портфельчик, а то ка-ак звездану!» Вот он кладет на плечо тяжелую руку и... Кто-то действительно потряс его за плечо, Володя открыл глаза: командир будил. Неужели он уже проспал два часа? Володя сел, растер лицо ладонями и вылез из-под плащ-палатки. Нина спала рядом. Три зеленые веснушки-ряски на щеке. Так и не отмылись. Грачев лег на место Седого.
- Все тихо, - сказал он. - Однако поглядывай.
Володя повесил автомат на ремень под руку: если что - так удобнее стрелять, выбрался из кустов, и привычное чувство настороженности и подозрительности к тишине овладело им. На войне, а тем более на вражеской земле, она всегда лжива и подозрительна, потому что способна взорваться вдруг, сразу, без малейшего намека, без предупреждения, как дождавшаяся своего момента мина.
Ярко светила луна. По земле раскинулись четкие, будто тщательно вырезанные из черной бумаги, тени. Все так же, без устали, кричал дергач. Володя усмехнулся: орет, как наш на болотистых лугах под Ленинградом, у хутора деда Ивана. Опять пролетели утки: уже возвращаются с кормежки на тихие плесы среди залива. Как все странно! Казалось, что земля врага совсем не такая, как его родная земля, что в Германии все другое: и люди, и дома, другие птицы, трава, деревья. А оказывается, тут такие же березы, и, наверное, немцы тоже сочиняют про березу песни, стихи и говорят: «моя любимая березка» - «майне ди либте биркен...» Как грубо звучит! И все же луна, шелест тростника, крик птицы... Великая, мудрая природа везде одинаково добра к человеку и приветлива, но вот люди... Люди везде разные. Есть просто люди, и есть - фашисты! Володя зло сплюнул и от дерева к дереву пошел вдоль залива.
Как светло! В Ленинграде, если небо было чистым, луна светила прямо в его окно. Он садился на подоконник и глядел на голубое море крыш, среди которых возвышались темные контуры многоэтажных зданий и соборов, будто черные корабли плыли по вздыбленному крутыми волнами морю... Сердце сжалось от глухой тоски - Володя вырос в городе и любил его, свой необычный, неповторимый Ленинград, свою вымощенную булыжником улицу, плиты тротуара, громадный, в несколько обхватов, тополь, растущий посреди двора. Говорили, что он тут и при Петре Первом рос. И будто царь Петр когда-то сказал: «- А мастерам гребцовых дел - жить возле тополя». Вот и поселились тут гребцы, а точнее - мастера гребцовых дел, ладившие из легких, сухих бревен длинные весла для галер, а слобода, впоследствии улица, получила наименование Гребецкая. Так все это было или нет, но люди привыкли к дереву, к его мощной, тенистой кроне, в которой селились сотни птиц. Кажется, упади дерево - и вся улица встанет дыбом, так оно крепко вросло корнями в эту землю.
Миром, спокойствием, уверенностью веяло от старого дерева, возле которого всегда играли дети, собирались мальчишки и девчонки с красными галстуками на шеях, ведь именно на их, Гребецкой, улице в двадцатых годах была создана самая первая в стране пионерская организация. А взрослея, назначали у тополя первые свидания. Вот какое это было дерево! Дед Володи, Иван, рассказывал тут удивительные морские истории притихшей детворе, мама как-то перевязывала перебитую ногу коту Феликсу, которого принесла из Собачьего переулка Нина. А во время бомбежек сорок первого года почти все жители дома собирались под деревом, будто оно могло спасти их от фашистских бомб.