Ехать решили цугом в первый день после николина дня, с расчетом передневать в Устуге и уж оттуда отправляться в эту самую Ямную. В сани решили запрячь Рыжка дяди Ильи, а нашего Гнедка поставить в постромки. Вечером дядя Илья принес к нам все свое снаряжение, а потом заявился и дядя Гарасим. Сразу же по приходе он стал помогать отцу в сборах, во все вникал, обо всем дознавался. Конон тоже помогал собираться. После нынешней поездки в большую тайгу он возомнил себя уж настоящим таежником и все время старался вставить свое слово в разговоры взрослых об охоте. Я же состоял при этих сборах сбоку припеку. Мамонька сразу же заметила это и велела мне ложиться спать. Выезжать-то придется в полночь.
И действительно, ночью меня разбудили. На дворе уж стояли в упряжке кони. Все охотничье снаряжение и провиант были уложены в воз под сено. И Гнедко действительно был запряжен в постромки впереди дядиного Рыжка. Отец, дядя Илья и дядя Гарасим сидели за самоваром и поджидали Федота Саетова и остальных своих напарников.
Вскоре к дому подъехали сани, и через минуту Федот Саетов, Иван Елкин и Тимка Бабишов ввалились в избу. Ну, тут наши встали из-за стола и начали оболокаться в дорогу.
Перед самым выходом из избы дядя Гарасим долго читал перед образами какие-то молитвы. Все охотники в полном снаряжении тоже стояли перед иконами. Внапоследок перекрестились раза по два и пошли на двор.
Деревню проехали тихо и спокойно. Ни один человек нам не встретился, ни одна собака не тявкнула. На небе вызвездило. Встречный ветер обжигал лица. Но к этому все были привычные. Дорога поначалу была наезженной и укатанной, и кони бежали без понуканий крупной рысью. А как свернули на Безкишенский хребет к Устугу, тут дорогу уж перемело. Тут уж все стали полагаться на нашего Гнедка, который шел впереди в постромках, на его чутье и сноровку не сбиться с заснеженной дороги в глубокий сугроб.
В Устуге передневали, чтобы подкормить лошадей к тяжелому переезду в Ямную. Деревня Устуг маленькая. Живут там расейские из Витебской и Могилевской губерний, живут плохо. Кругом высокие горы и непроходимая тайга…
На следующий день раным-рано мы выехали в Ямную. Версты через две за деревней торная дорога кончилась. Дальше надо было ехать уж целиной. Тут мне пришлось садиться на Гнедка и на нем уж топтать дорогу. А наши охотники сидели в санях, курили и спокойно посматривали по сторонам. Слезать с саней и по горло купаться в снегу им сегодня не полагалось. Надо было беречь силы на погоню за маралами.
Версты через три мой Гнедко окончательно выдохся, и мне пришлось пересесть на саетовского Игреньку. Но и Игренька через некоторое время был в мыле. Так что пришлось садиться на третьего, а потом на четвертого коня. Так весь день и меняли их.
Поначалу я ждал от этой дороги что-нибудь интересное. Ведь мы отправились все-таки в большую тайгу. Но пока интересного ничего не было. Кругом, насколько глаз хватал, виднелся ельник, пихтач, осинник, местами листвяг и сосняк. Вроде как и в ближней тайге, только гораздо гуще. Деревья были покрыты снегом. Он придавал всему какое-то глухое, тяжелое безмолвие. Но скоро все это мне надоело, и я с тоской смотрел на какие-то распадки и ключи, которые и справа, и слева впадали в Устуг. Все они были похожи друг на друга. Но ни один из них не оказывался Ямной. Только поздно вечером, проезжая мимо какой-то очередной ложбины, я услышал сзади крик: «Стой! Стой!» — и догадался, что мы доехали наконец до этой проклятой Ямной.
Теперь мы свернули в распадок и версты через две добрались до небольшой луговины, над которой повисла высокая сопка. Здесь и было наше зимовье. Оно оказалось небольшой избушкой, до самой крыши занесенной снегом. Тут все сразу принялись дружно отгребать от нее лыжами снег, потом выпрягать лошадей. Кто-то быстро прямо у самых дверей развел костер и поставил на него наши котлы. А меня никуда не посылали и ничего не заставляли делать. За день я так умаялся, что еле держался на ногах. В избушке оказалась каменка, как в деревенской бане, и даже была приготовлена большая охапка дров. Каменку сразу же, конечно, затопили. И хотя в избушке было довольно дымно, тем не менее меня так приморило, что я почти моментально заснул на нарах.
Проснулся я довольно поздно. Посредине избушки на большой сосновой чурке теплился жировик. Каменка уже не топилась. На ночь ее прокалили, весь уголь выгребли и выбросили на улицу, чтобы не угореть, а дымоход в стене над дверью заткнули сеном. Плотно прикрытые двери покрылись в притворе куржаком.
Охотники уже спали на нарах непробудным сном. Один дяди Гарасим сидел около жировика и посасывал трубку. Увидев, что я проснулся, он подозвал меня к огоньку и поставил передо мной котелок со щами.
— Будили тебя, будили… Тимка даже табак в нос совал. Так и не добудились. Хлебай щи-то… Весь день ничего ведь не ел…
Хотя я был очень голоден, но набросился прежде всего на чай и сразу выпил несколько чашек. А потом завел разговор с дядей Гарасимом насчет наших охотников… Куда они завтра отправятся за своими маралами и далеко ли отсюда Сисим и Урю-Сисим, о которых они все время что-то толкуют? Но дяде Гарасиму, видать, было не до разговоров со мной. Не успел я оглянуться, как он уж захрапел возле каменки, и я остался один около тусклого жировичка. Избушка утопала в темноте. На нарах слышалось тяжелое дыхание охотников. Я попробовал о чем-нибудь думать. Но ни о чем почему-то не думалось. Тогда я решил выйти ненадолго из избушки. Снаружи здорово загвоздило. Отвесная сопка над нашим зимовьем, высокие горы, покрытые лесом, как бы оледенели от мороза. Над всем стояла тишина, совсем не похожая на тишину летом.
Деревья летом в тайге все-таки живые и трава живая. Иногда прошумит слабый ветерок, прокричит ночная птица, как выстрел, раздастся резкий звук сломившегося сучка. А здесь все как бы умерло и обледенело… Только редко-редко снег беззвучно упадет с пихтовой или еловой ветки. И хотя наше зимовье было в глубокой распадине между высоких гор, но казалось, что мы находимся здесь где-то высоко-высоко под самым небом, а наш теплый уютный Кульчек лежит далеко-далеко внизу, за пределами бесконечного заледеневшего леса.
Потом я сходил и посмотрел наших коней. После тяжелой дороги они дремали, стоя у коновязей. Даже сено не ели. Я подошел к своему Гнедку и потрепал его по шее. Он приветливо заржал и стал тереться о меня головой.
Дальше мне около лошадей делать было нечего, и я пошел обратно в избушку. Теперь я с аппетитом очистил весь котелок со щами, потом забрался к тятеньке на нары и моментально заснул.
Проснулся я еще до свету, но в избушке уж никто не спал. Дверь зимовья была настежь открыта. Снаружи, прямо против дверей, весело горел большой костер, и неутомимый Тимка готовил на всех какое-то варево. Остальные охотники проверяли свое снаряжение и вразумляли дядю Гарасима, как надо делать здесь «побег» для марала, которого они поймают в тайге. Потом они наказали дяде Гарасиму непременно надрать поблизости на ельнике мху для маралов. Потому что к нашему деревенскому корму зверь первое время не притронется. А мох для него самый подходящий корм. И еще настойчиво просили устроить нарты на санях… Может быть, в самом деле бог даст добыть зверя, так чтобы его можно было вывезти отсюда на этих нартах.
А дядя Илья все беспокоился насчет своего Рыжка и просил меня почаще присматривать за ним, потому что он конь еще молодой, несноровистый, как бы не заступил в повод да не завалился в снег, да еще чего-нибудь не наделал. Долго ли до греха.
Перед самым выходом в дорогу, когда уже все встали на лыжи, Тимка вдруг подозвал меня к себе и препоручил мне свою винтовку.
— Может, глухаря тут подстрелишь… Вот было бы хорошо, если бы подвалил к нашему приходу…
— Дядя Гарасим не даст стрелять, — выразил я сомнение насчет своей будущей охоты на глухарей.
— Как это не даст! По какому такому праву? А если он прилетит сюды да сядет против вас вон на ель? Что же вы, смотреть на него будете? Ты, дядя Гарасим, смотри, не прекословь. Так что, в случае чего, запросто стреляй. Может, и в самом деле подвалишь индюка.
— Нашел тоже стрелка, — проворчал отец. Потом подумал немного и добавил: — Ладно уж… Пусть стреляет… Только чтобы чьего-нибудь коня вместо глухаря не подстрелил…
Мне было обидно на тятеньку за такие слова. В самом деле… Как будто я не умею стрелять. Всегда он говорит такое…
Но вот наконец все тронулись в путь-дорогу вверх по Ямной… Впереди всех, конечно, Тимка. Он ведь парень яровый. За ним Федот Саетов, затем мой отец, потом дядя Илья. Последним шел Елкин. Кроме общего снаряжения, Тимка и Елкин взяли с собой еще по топору.
Мы с дядей Гарасимом проводили их за избушку на пригорок и долго смотрели им вслед, пока они не скрылись за поворотом речки. Нам жаль было их. Мало ли что там на охоте может приключиться. Но и себя нам тоже было жаль. Их все-таки пятеро. И народ все взрослый. Не то что мы — старый да малый. Остались здесь вдвоем, как Робинзон с Пятницей на необитаемом острове. Конечно, тайга — это не океан. Но все-таки она на океан чем-то похожа. Кругом, может, на тысячу верст ни живой души, ни путей, ни дорог. Только одна наша дорога — в Кульчек, да и ту за ночь так замело, что и не выберешься…
Но думать да сокрушаться об этом было некогда… Солнце с грехом пополам вылезло на тусклый небосклон, и нам пора было приниматься за дело.
— Чем же мы сегодня займемся? — спросил меня дядя Гарасим. — Дрова будем пилить, нарты делать или этот самый побег сооружать? — Потом подумал немного и решил: — Давай начнем побег. Может, в самом деле бог даст фарту и привезут нам зверя, а то и двух… Во-он видишь на бугорочке две сосны. Там и будем его делать. Беги, принеси из избушки топор да котелок для воды…
Около выбранных сосен я стал перво-наперво обтаптывать снег, а дядя Гарасим делать на высоте в рост человека на сосне зарубки в ладонь шириной и в заветь глубиной. Потом я принес из речки котелок воды, и мы стали осторожно поливать это углубление, чтобы оно как следует обледенело. А потом он сплел из вожжей в углублении толстое кольцо с петлей, и мы смочили его водой. В общем, все сделали так, как обсказывал Толоконников. И у нас получался хороший побег. Таким же манером мы сделали второй на другой сосне. И проваландались с этим делом до самого вечера. А на другой день мастерили из наших саней нарты. Потом нарубили пихтовых веток и устлали ими нарты. Чтобы зверям по дороге в Кульчек мягко было лежать на этой подстилке.