Или, к примеру, сам я учу теперь своего паршивца. Тоже походя учу. А ведь ничего не могу добиться. Не ругайся, говорю, сукин сын! Молоко ведь на губах еще не обсохло! А он мне: «Сам походя матюгаешься, а мне и выругаться нельзя». Ну и приходится прикладывать руку. Повадились, варнаки, по праздникам ходить с дробовиками по речке за утками. Брось, говорю, не ходи. Не доведет, говорю, тебя эта охота до добра. Куды там… Разве теперя отцов-то слушают… Шлялись там как-то один раз. Весь день под дождем. До костей промокли. Перемерзли… Ни одной утки, конечно, не застрелили. Идут обратно, еле ноги волочат. Мой-то сзади за другими тянулся. Шел, шел, поскользнулся и упал. А дробовик-то у него как бахнет! Так весь заряд и всадил в зад Петьке Худякову. Нас же и заставили потом везти парня в больницу в Новоселову, выковыривать у него эту дробь. Ну, постой же, думаю, сукин сын. Не я буду, если не доведу тебя до дела. И повел его в школу. Так и так, говорю, Павел Костентинович, учи сына уму-разуму, а то совсем, стервец, от рук отбился. Грамматику ему, рихметику эту обсказывай и все, что надо. Да за уши его, поганца, дери почаще. Так что вы думаете? Походил, походил мой Колька недели две в школу и заартачился. Не пойду, говорит, и баста. Уж мы с Акапеей и так и этак его, и добром просили, и перетягой я его вразумлял. Ничего не выходит. Заладил одно: не пойду, говорит, и не пойду. Хоть кол у него на голове теши. Бился я с ним, бился, недели две уговаривал каждый день, а потом махнул рукой. Будь что будет. Сам, думаю, ведь таким был. Не лучше. А то убежит еще куда-нибудь, вроде меня. Вот тебе и наука… Не так-то все это просто.
Один раз, уж после страды, ехал Финоген с пашни домой. День был хороший. С вершины Шерегеша навевал прохладный ветерок. Финоген сидел на возу с сеном и изредка понукал своего Пеганка, который лениво плелся по дороге. Финоген никуда не торопился. Хлеб на пашне был, слава богу, убран, сено на покосах огорожено, другие работы на поле тоже закончены.
Перед спуском с Погорелки Финоген слез с воза. Поправив на Пеганке шлею и седелко и подтянув перетягу, он хотел уж влезть на воз, как неожиданно увидел на боковой тропинке у дороги таракана. Он шустро бежал под гору в направлении деревни. «Что за хреновина, — удивился Финоген. — Таракан?.. На поле?.. Осенью?.. За деревней?..»
Финоген остановился и стал смотреть на таракана. А таракан бежит и бежит себе по тропинке. «Неужто в деревню лупит? — подумал Финоген. — Не может быть. Скотина, та понятно — тянется домой к хозяину. А эта тварь? Неужто тоже к человеку стремится?..»
Тем временем таракан уж скрылся из виду. Финоген прошел вперед и снова увидел его на дорожке. Таракан как ни в чем не бывало бежал своей дорогой в направлении деревни. «Откуда он бежит? — задумался Финоген. — Может, на лето уходил на пашню, на приволье? Ишь как чешет. Может, в самом деле к холодам в деревню торопится? Соображает, что ему зимой на поле верная гибель».
Пока Финоген думал да рассуждал о судьбе таракана, тот уверенно продолжал бежать в деревню. Много раз Финоген уходил от него, чтобы сесть на свой воз с сеном и ехать домой. Но каждый раз неодолимое любопытство заставляло возвращаться и отыскивать его на тропинке.
В таких наблюдениях да рассуждениях Финоген дошел за тараканом почти до самой деревни. К вечеру, когда солнце стало опускаться к мохнатой вершине Чертанки, Финоген увидел на дороге в деревню Никиту Изотова и Фому Селенкина. Увидев подъезжающих мужиков, Финоген стал усердно подзывать их к себе. Когда те остановились на дороге, он подвел их к тропке и, показывая на бегущего таракана, многозначительно спросил:
— Видите?
— Видим.
— Что видите-то?
— Таракана видим. Бежит по дорожке. А что еще?
— Бежит по дорожке… А откуда бежит и куда бежит, соображаете?
— В самом деле, откуда он бежит?..
— То-то и оно. С пашни чешет. В деревню!
— Неужто с пашни? — удивился Никита Изотов.
— С самой Погорелки за ним еду, а он все бежит и бежит без передышки. И прямо в деревню. Вот и соображай для чего.
Мужики ошалело посмотрели сначала на Финогена, потом на таракана, который продолжал бодро бежать тропинкой.
— А все говорят — неразумная тварь, — продолжал Финоген. — Вот тебе и неразумная. Понимает, что зима на носу.
— Ты чего же, Финоген, неужто с самой Погорелки за ним едешь? — спросил Фома Селенкин.
— С самой Погорелки. Слез у поскотины с воза шлею на коне поправить. Гляжу, а он бежит по дорожке. И вроде как бы в деревню. Ну, я и решил поглядеть за ним. А он, видать, дивствительно перебирается на зиму в деревню.
— Прокурат ты, Финоген, каких мало, — осуждающе сказал Селенкин. — Целый день за тараканом ехать.
— Значит, антирес человек имеет, — возразил Селенкину Никита Изотов. — Кому что, а его, значит, всякая умственность занимает. Природа науку или, к примеру, наука природу. Солнце крутится али, скажем, земля вертится. А теперь, значит, таракан с пашни в деревню на зимовку тронулся. Это тоже не шутка. Планида такая у человека. А мы с тобой что… Темнота!
Мужики возвратились на дорогу, посмотрели на Финогена, который все еще стоял над своим тараканом, и покачали головами. Потом сели на свои телеги и не торопясь поехали домой.
Случай с тараканом, как это ни странно, лишний раз подтвердил за Финогеном славу башковитого мужика, а его самого обогатил новой темой для рассуждений о том, что не только человек имеет умственное соображение и выдумал разные науки, но даже такая тварь, как ничтожный таракан, и та кумекает, что к чему. Ведь это надо же сообразить отправиться летом на пашню, а к зиме возвращаться в деревню. А легко ли ему найти обратную дорогу? Нам это просто. Все видно как на ладони. А что видит таракан? На три вершка вперед. А все-таки держится правильной дороги. Как будто кто ему все это обсказал. А кто его будет учить? Сам до всего дошел. От природы понимает, что к чему… Не хуже нас.
Когда пришло время сменять очередного старосту, общество почему-то выбрало Финогена. Старостами выбирают у нас обыкновенно мужиков справных или богатых, которые держат у себя работников. У такого мужика и домашность от общественной службы не пошатнется, и в случае пропажи казенных денег с него будет что востребовать. Ну, и вес такой староста в деревне имеет, и начальство относится к нему, понятно, лучше.
А Финоген хозяйство имел небольшое. Работников в семье раз-два, да и обчелся. Сам, жена Акапея да сынишко Колька. Не очень-то распыхаешься с такой семейкой. А вот выбрали его все-таки, сколько он ни отбояривался. Пристали, как с ножом к горлу, послужи да послужи обществу. Человек ты, дескать, бывалый, на приисках работал, правду-матку любишь, гласником на волостной сход ездил, с начальством обойтись сумеешь. Не нам чета. А разориться мы тебе не дадим. Поможем и жать, и косить.
Так Финоген сделался старостой и стал править всей нашей деревней. Собственно, деревней заправлял Иван Адамович. Финоген только состоял при нем. Но так было до Финогена и после Финогена. Все старосты состояли обычно при писарях. И Финоген состоял при Иване Адамовиче нисколько не хуже тех богатых и справных мужиков, которых выбирали до него в старосты.
Видя мое старание у Ивана Адамовича, Финоген относился ко мне с большим одобрением. Возможно, ему первому пришло в голову, что я скоро так поднаторею у Ивана Адамовича в писарском деле, что сам потом сделаюсь писарем. Особенно уверился он в этом после того, как мы съездили с ним по поручению Ивана Адамовича в Шерегеш и Сингичжуль проверять поскотину.
Поскотина у нас огромная и тянется вокруг деревни верст на пятнадцать, если не больше. Внутри поскотины пасутся на приволье табуны лошадей и коров. А за ней пашни и покосы.
Наша нынешняя поскотина поставлена очень давно. Вероятно, когда Кульчек выделился из комского общества в самостоятельную деревню. И наши деды по дурости провели ее по самой вершине Шерегеша, где и сейчас-то ни пройти ни проехать. Настоящая тайга… Там только волкам водиться. А поскотину там все-таки поставили, и теперь приходится за ней наблюдать.
Весной, перед самым вознесеньем, Иван Адамович попросил меня съездить с Финогеном по тем местам и проверить эту поскотину, в какой она исправности.
— Поблизости-то мы с Финогеном все осмотрели, — сказал он, — а дальше надо поглядеть как следует. Поезжайте завтра по холодку.
На другой день Финоген еще до чая подъехал к нам и привел для меня оседланную лошадь. Тут вышел от Сычевых сам Иван Адамович и вручил мне список домохозяев, которых нам следует проверять.
— У кого поскотина не в порядке, — сказал он мне, — ты ставь тем кресты. Мы вызовем их потом на сборню и взгреем как следует.
Проверку мы с Финогеном начали с того места, до которого он вчера доехал с Иваном Адамовичем. Дальше поскотина шла густым лесом прямо на Шерегеш.
— Начнем с Бедристовых, — сказал Финоген, когда мы с ним подъехали куда надо. — Я буду говорить тебе, чья поскотина кончается, а ты смотри в свой список и говори, кто там идет дальше. Кто там у тебя после Бедристова?
Я посмотрел в список Ивана Адамовича. После Бедристова шла поскотина Скрипальщиковых.
— Правильно! Рядом с Бедристовыми дивствительно огораживались Скрипальщиковы. Ну, теперь поедем дальше. Не перепутать бы только.
Мы медленно поехали вверх прямо на Шерегеш и стали проверять по списку каждую делянку. Поскотина тянулась густым лесом и в большинстве случаев была исправная. Однако некоторым хозяевам нам пришлось поставить в списке кресты.
— Вот что значит она, грамота-то! — радовался Финоген. — Ну, что я тут без тебя сделал бы? Как ни поверни — все равно чурка с глазами, хоть и староста. Сколько пришлось бы гнать сюда народу, чтобы каждый показал мне свою городьбу. А с тобой у нас все ясно, как на ладони. Так!.. Значит, проезжаем поскотину Демидовичей. А дальше кто?
— А дальше у нас идет Кузьма Тимин, — отвечаю я, глянув в свой список, и сразу замечаю, что поскотина Тиминых очень плохая: осиновые колья совсем подгнили, переплетки на них оборвались, первое прясло лежит на земле.