В общем, подшивка бумаг двигалась у меня довольно медленно. Перед окончанием занятий Петька заглянул ко мне в комнатку и остался очень недоволен моей работой.
На другой день я тоже больше читал, чем подшивал свои бумаги, и закончил работу только на третий день. Теперь Петька поручил мне наделать ему побольше конвертов для отсылки бумаг сельским старостам. Он принес пачку чистой бумаги и показал, как можно сразу за один прием сделать десять заготовок для конвертов и моментально их склеить. И опять оставил меня одного.
Эта работа была нетрудная. К тому же здесь мне не приходилось отвлекаться на чтение разных интересных бумаг, и я быстро сделал Петьке двести с лишним конвертов. Он даже удивился.
Через некоторое время Петька доверил мне записывать бумаги во входящий и исходящий журналы. Во входящий полагалось вписывать не только номер поступившей бумаги и от кого она получена, но и о чем она написана. А написаны они были иногда так, что их трудно было понять, а не только записать. В этих случаях я обращался за помощью к Петьке. Он внимательно прочитывал такую бумагу, долго думал о чем-то, потом возвращал ее мне и говорил: «Запиши как-нибудь».
А потом мне начали подбрасывать работенку Иван Фомич, Павел Михайлович и даже Иван Осипович.
— Вот перепиши-ка этот циркулярчик о борьбе с грызунами, — говорил мне Иван Фомич. — И напечатай его на гектографе.
— А теперь таким же манером сооруди вот этот приказ о борьбе с лесными пожарами, — говорил он в следующий раз и вручал мне длинный циркуляр высшего начальства, который обязывал сельские власти принимать самые неотложные меры к тушению возникающих летом лесных пожаров.
Потом я графил разные отчеты и ведомости, переписывал сводки о состоянии посевов, о взимании окладных сборов, о наличии хлебозапасных фондов в волости и все такое.
Иван Осипович поручал мне снимать копии со статейных списков на ссыльнокаторжных, присланных на поселение в нашу волость. А Павел Михайлович приспособил меня писать и печатать ему на гектографе повестки с вызовом заинтересованных лиц в волостной суд. Даже сам Иван Иннокентиевич стал поручать мне иногда кое-какую работенку, главным образом переписывать разные статистические отчеты.
Теперь я был в волости уж постоянно при деле, и Иван Иннокентиевич положил мне даже жалованье — три рубля в месяц. На такие деньги можно было уж жить на свой счет и не быть в тягость дяде Якову и тетке Татьяне.
Когда я принес ей деньги, она даже расплакалась: «Никакой платы нам от тебя не надо! Спасибо, что живешь с нами. А деньги эти мы пошлем твоей матери. Порадуем ее первым твоим заработком».
Один раз, когда я довольно быстро и аккуратно переписал для Ивана Иннокентиевича какой-то отчет, он подмахнул его не читая, немного подумал о чем-то и позвал к себе Ивана Фомича.
— Меня очень беспокоит наша книга для записи арестантов, — сказал он Ивану Фомичу. — Ведется она у нас неаккуратно. Случись ревизия — опозоримся с этим делом на всю губернию. Может быть, поручить вести ее Иннокентию? Дело несложное. Пусть парень приучается к самостоятельной работе.
Иван Фомич подумал немного и одобрил намерение Ивана Иннокентиевича. С этого дня я стал вести арестантскую книгу на заключенных в комской волостной тюрьме.
Отбывающие в волостной тюрьме отсидку арестанты все свое время проводили в сторожке. В ней они и дневали, и ночевали, и кормились на своих харчах — варили на плите у дедушки Митрея щи, жарили сало, кипятили чай. Дедушко Митрей был в волости единственным тюремщиком и держал своих арестантов в большой строгости. В случаях неожиданного появления начальства — пристава или крестьянского начальника — они должны были немедленно прятаться в свои камеры. Но с большим начальством бог как-то миловал. Даже урядник, в общем-то для арестантов человек вредный, в сторожку не заглядывал.
Вместе с арестантами в сторожке проводили время приезжавшие в волость старосты. Здесь находились дежурные ямщики, здесь предпочитали проводить время старшина и заседатель. Они чувствовали себя тут начальниками, были окружены почтением и не сидели с закрытыми ртами, как у нас в канцелярии.
Теперь я стал аккуратно записывать в арестантскую книгу всех мужиков, отбывающих по решению волостного суда или по приговору мирового судьи отсидку, и выписывать их по истечении положенного срока. Тут для меня самым важным был прием арестанта, приведенного под конвоем деревенского десятского. Его приводят ко мне со двора, и я записываю его в арестантскую книгу с точным указанием времени прибытия на отсидку. С этого момента он становился уже нашим арестантом.
Делать это мне почему-то было неловко, так как арестант смотрел на меня как на волостного тюремщика. Получалось, что это я делал его арестантом. А потом десятский уж по моему приказанию отводил его в сторожку и сдавал дедушке Митрею.
По истечении положенного срока я выписывал его из своей арестантской книги, и он становился вольным человеком и отправлялся домой.
Таков был порядок водворения арестантов в волостную тюрьму. Но этот порядок строго не соблюдался. Иногда привезенного арестанта сразу сдавали в сторожку дедушке Митрею, а мне приносили направление от сельского старосты. Оформлять заочно мне даже нравилось, хоть я и понимал, что это нарушение порядка, и на всякий случай ходил потом в сторожку посмотреть на арестанта.
Вести арестантскую книгу оказалось нетрудно. Изредка лишь привезут кого-нибудь из той или иной деревни на отсидку за драку или мелкую кражу. Запишешь его в свою книгу, а дня через три-четыре уж выписываешь. Редко-редко кого засудят на неделю. Так что с этим делом я вскоре хорошо освоился. Одно только тут меня пугало, как бы в волость не нагрянул крестьянский начальник. Я видел, как все его здесь боялись, и мне казалось, что если он приедет проверять волость, то начнет свою проверку с волостной тюрьмы и, значит, с моей арестантской книги.
К моему удивлению, я узнал от Ивана Фомича, что крестьянскому начальнику ревизовать волостное правление не положено. Ревизией волостей занимаются особые чиновники при губернаторе, когда он выезжает из Красноярска для обозрения губернии. Выезжает он для этого обычно летом, в хорошую погоду, на большом пароходе и делает остановки в волостных селах по берегу Енисея. Во время этих поездок сам он занят слушанием торжественных молебствий, встречами и обедами с местным начальством и купечеством, а его чиновники особых поручений тем временем ревизуют местные волостные правления.
После торжественных встреч и молебнов господину губернатору устраивают пышные проводы. Все довольны встречей с начальником губернии и с умилением вспоминают, где, когда и у кого он был, кому пожал руку, кому сказал ласковое слово. Только писаря в волости сидят повесив головы и ждут со дня на день позорной казни.
И действительно, через некоторое время в губернских ведомостях появляется приказ господина губернатора, в котором в назидание всей губернии он делает жестокий разнос волостным властям тех мест, которые соизволил посетить: в волостных правлениях грязь и беспорядок, волостные тюрьмы в антисанитарном состоянии, дороги плохи, мосты в неисправности, по податям большой недобор и недоимка… Ругают волостную администрацию, а отдуваться за все приходится писарям.
— Доведись такая ревизия у нас, — говорил Иван Фомич, — что возьмешь с нашего старшины или заседателя? Их никакой ревизией не прошибешь. Они рады будут, если их освободят от должностей. А нам беда. Прикажут сменить волостного писаря, подобрать новый состав помощников. Ивану Иннокентиевичу это как с гуся вода. Он перелетная птица. Снимут в Коме — он поедет в Ужур, в Знаменку, в Балахту, на худой конец, в Солбу али в Беллык. Будет там рассказывать свои анекдоты. А нам, брат, труба. Выгонят с белым билетом — куда пойдешь, кому пожалуешься? Так что будь осторожен и аккуратен. А то и сам засыплешься, и нам всем из-за тебя не поздоровится.
Глава 3 ПОСЕМЕЙНЫЕ СПИСКИ
После того как мои арестантские дела наладились, Иван Фомич вручил мне пачку метрических выписей Комского, Анашенского, Медведевского и Сисимского церковных приходов на новорожденных и умерших и велел разнести этих новорожденных и умерших по волостным посемейным спискам.
— Давай, брат, давай! Пора тебе по-настоящему входить в дело, — наставлял он меня. — Действуй. Но учти — к этой работе надо относиться особенно строго. Никаких помарок, никаких исправлений и тем более ошибок. Это ведь на людей, понимаешь, списки, а не на домашний скот к податным ведомостям. По ним составляются призывные списки на рекрутов. Тут нужна пущая осторожность.
Я и сам понимал, какое важное дело поручает мне Иван Фомич. Посемейные списки велись в волости на каждую деревню, на каждое село по отдельности. Это были толстые книги, изготовленные в Красноярске в типографии, и записи в них делались по строго определенной форме. Люди, проживавшие в волости, числились в этих списках семьями. Семьи у всех огромные, и в них трудно разобраться. У другого хозяина несколько сыновей и несколько дочерей. Сыновья уж все поженились, у них пошли свои дети. Старшие сыновья уж выделились и живут своим домохозяйством, а по списку числятся по-прежнему в отцовской семье. А дочери повыходили замуж в другие деревни, а отметок об этом тоже нет. Только записи об отношении мужчин к воинской повинности велись в этих списках более или менее исправно. И почти в каждой семье на мужчин можно было найти такие записи: «Призван в 19… г. на действительную военную службу», «Зачислен в 19… г. ратником ополчения первого (или второго) разряда», «Освобожден в 19… г. от военной службы по состоянию здоровья», «Убит под Мукденом во время русско-японской войны».
Хотя посемейные списки старались вести аккуратно, но все равно они были неточные и все время исправлялись и дополнялись. Неправильные записи или случайные ошибки правили красными чернилами. Тут надо было не семь, а семьдесят семь раз отмерить и проверить, прежде чем внести какую-нибудь запись.