чалу намеревался отвезти их всех на Маркизы и там отпустить, взяв с офицеров честное слово не участвовать в войне до тех пор, пока их не обменяют, если произошла ошибка и никакого перемирия на самом деле нет. Однако пленение, как я его представлял себе, было не более чем формальностью. Это я хотел сразу же подчеркнуть. Я не хотел изображать из себя этакого любезного малого, который станет вместе с тобой обедать и выпивать, а потом заявит: «Между прочим, не изволите ли отдать мне вашу шпагу». Поэтому при первой же встрече я объявил, что он военнопленный. Я произнес это со всей серьезностью — помимо всего прочего, он гораздо старше меня, у него седая борода. Я несколько переусердствовал, сказав, что не заставлю его последовать ко мне на корабль в тот же вечер и что его людей не закуют в наручники. К моему удивлению, он воспринял все это совершенно серьезно, и я тогда подумал, что дело тут нечисто. Вспомнил, что, когда впервые сошел на берег, мне показалось странным, что моряки с «Норфолка» не очень-то обрадовались, увидев нас: ведь война окончена, а мы выступаем в качестве их спасителей. И тут я почувствовал, что тут что-то не так, кто-то явно собирался вытащить нашими руками каштаны из огня.
— Скажите мне, Джек, а как он должен был отнестись к вашему заявлению, что он военнопленный?
— Делая это заявление, я должен был ожидать, что, как и любой морской офицер, он примется проклинать меня, правда в соответствующих выражениях, или, сцепив руки, станет просить не сажать их в трюм и не пороть чаще двух раз в день. Если бы, конечно, он действительно был уверен, что заключен мир.
— Браво, Джек, ваш слоновий юмор, столь характерный для представителей флота Его Величества, по мере удаления от родных берегов становится изящнее. Кстати, если и был обман, то не явилось ли его виновником британское китобойное судно? Ведь, в конце концов, «Вега» могла и таким способом избежать пленения.
— Возможно, и «Вега» приложила тут руку. Однако к этому времени я был настолько полон сомнений, что не стал говорить о доставке их на Маркизы и освобождении под честное слово или чем-то еще. Ведь если война действительно продолжается, то я должен был бы арестовать их всех. Уклонение от этого было бы грубейшим нарушением устава. Сомнение в том, что тут что-то не так, вызвала во мне не только его излишняя серьезность, но тысяча мелочей, да и вся атмосфера, хотя точную причину этого я не мог понять до конца. А затем, возвращаясь в хижину, я узнал, что среди экипажа у Палмера, помимо обыкновенных дезертиров, находится несколько бывших матросов с «Гермионы». Разве я вам не рассказывал про «Гермиону»? — спросил Джек Обри, видя ничего не выражающее лицо доктора.
— По-моему, такого не было.
— Вполне возможно. Если бы не славный конец, это была бы самая безобразная история за всю мою жизнь. В двух словах она заключается в следующем. Одному господину присвоили звание капитана первого ранга, хотя ему вообще не следовало бы присваивать офицерского чина. Затем его назначили командиром тридцатидвухпушечного фрегата «Гермиона», и он превратил корабль в плавучий ад. В Вест-Индии экипаж взбунтовался и убил командира. Кто-то мог бы сказать: «поделом вору мука!», но дело в том, что мятежники зверским образом убили трех лейтенантов и офицера морской пехоты, а также казначея, врача, писаря, боцмана и гардемарина, за которым гонялись по всему кораблю. После этого они привели корабль в Ла-Гайру и сдали его испанцам, с которыми мы тогда воевали. Мерзкая история от начала до конца. Но спустя некоторое время испанцы отогнали его в Пуэрто-Кабелло, где Нед Гамильтон, который в то время командовал милым «Сюрпризом» и имел превосходный экипаж, подошел к «Гермионе» на шлюпках и перерезал канаты, хотя она была пришвартована носом и кормой между двумя мощными батареями, а испанцы совершали регулярный обход на шлюпках. Помню, командирской шлюпкой командовал судовой врач — отличный малый по имени Мак-Маллен. Матросы «Сюрприза» убили множество испанцев, но большинство мятежников скрылось. Когда же Испания заключила с нами союз против французов, то многие из них бежали в Штаты. Кое-кто устроился на торговые суда, что было глупо, поскольку купцов часто подвергают досмотру. Когда кого-то из них находили, то его арестовывали и вешали: их точное описание, татуировки и остальные особые приметы были разосланы по всем базам, к тому же за их головы была назначена приличная цена.
— И среди матросов «Норфолка» находятся эти несчастные?
— Да. Один из них предложил указать на остальных, если ему разрешат стать свидетелем обвинения и выдадут награду.
— Доносчики. О, Боже, ими полон мир.
— Теперь получается совсем другая картина. В распоряжении у Палмера десятка два матросов с «Гермионы», не считая других дезертиров. Вслед за арестом им грозит виселица. Правда, если это иностранцы, то они могут отделаться полутысячей ударов плетью. Но матросов «Гермионы» ожидает верная смерть. Хотя наверняка это никчемный люд, долг Палмера защищать их, коли уж они ему служат. Даже в качестве номинальных военнопленных они все равно должны быть осмотрены, освидетельствованы и внесены в вахтенный журнал. Почти наверняка беглых бунтовщиков опознают, закуют в кандалы, и они будут сидеть в тюрьме до тех пор, пока их не повесят. Если же рассматривать этих людей как спасенных, потерпевших кораблекрушение во время мира, то их смогут погрузить на корабль вместе с остальными. По-моему, он рассуждает именно так.
— Возможно, это и есть та банда, о которой упоминает мистер Гилл в своем замечательном письме, которое мы нашли на пакетботе. Цитирую его по памяти: «Рай моего дядюшки Палмера, для которого у нас имеется несколько колонистов — людей, которые хотят поселиться как можно дальше от своих земляков».
— Можно войти? — спросил отец Мартин, остановившийся в дверях. На нем была брезентовая куртка; в одной руке он держал обруч от бочки, покрытый куском брезента, который служил ему примитивным зонтом. Другой придерживал ворот рубахи, куда он напихал кокосовых орехов и плодов хлебного дерева. — Прошу вас, возьмите орехи, пока они не упали, — произнес он и, когда Джек Обри отвернулся от отверстия, поинтересовался: — Вы еще не обнаружили корабль, сэр?
— Пока нет, — отвечал Джек. — Он никак не мог вернуться сегодня. Я настраиваю подзорную трубу с таким расчетом, чтобы, когда придет время, охватить как можно большую часть северо-западного горизонта.
— А нельзя ли прикинуть, через какое время фрегат сможет вернуться? — обратился к нему Стивен.
— Следует учесть много факторов, — отвечал Джек Обри. — Но если они смогли хотя бы на небольшое расстояние отойти к северу в конце первого дня, когда шторм немного ослаб, а затем повернули так, что ветер задул, скажем, от двух румбов с гакаборта, если им удалось уменьшить дрейф и проложить обратный курс на остров после третьего дня, то тогда, я полагаю, через неделю мы сможем рассчитывать на их появление. Отец Мартин, не одолжите мне свою куртку? Пойду взгляну на наших людей.
— Во время моей прогулки, вернее карабканья, я встретил мистера Бучера, — продолжал отец Мартин, услышав, как капитан Обри пошлепал по залитой дождем поляне. — У него тоже имеются башмаки, и он поднялся почти до самого истока ручья. Он очень подробно расспрашивал о вас, сказал, что в восторге от моего отчета и готов тотчас же прийти на помощь, как только у вас появится избыточное давление или состояние дискомфорта. Но он также говорил о корабле, причем таким образом, что мне стало совсем не по себе. Похоже на то, что где-то к западу есть гряда рифов или полузатопленных островов. Гряда имеет большую протяженность, что-то около сотни миль, и «Сюрприз», по его словам, не мог не налететь на нее.
— Возможно, мистер Бучер превосходный хирург, но он не моряк.
— Может, и так, но он ссылался на общее мнение офицеров «Норфолка».
— Я бы не стал предпочитать их мнение мнению капитана Обри. Ему известно о существовании этих рифов — он упоминал о них, когда мы обсуждали своеобразный характер прилива, — однако капитан вполне уверенно говорил о возвращении корабля.
— А мне и невдомек, что он знает о них. Для меня это утешение, большое утешение. Теперь я снова не тревожусь ни о чем. Позвольте мне рассказать о моей прогулке. Мне удалось достичь находящейся на склонах обнаженной почвы. Именно там, где можно перейти через ручей, текущий по узкому каменистому руслу из обломков обсидиана и трахита, я встретил мистера Бучера, который согласен, что остров явно вулканического происхождения. Именно там я увидел птицу, которую принял за водяного пастушка, не умеющего летать, хотя она, возможно, просто промокла.
На острове промокло все, все было пропитано влагой. Там, где на очень крутых склонах росли деревья, древовидные папоротники, подлесок, произошли оползни, и ручей превратился в широкую реку густой грязи и всякого мусора, которая впадала в лагуну.
Путь Джека Обри пролегал по ее левому берегу, заваленному стволами деревьев и вывороченным и подмытым кустарником. Вдалеке он увидел капитана Палмера. Сняв треуголку, британец воскликнул:
— Добрый день, сэр. — В ответ Палмер поклонился и сказал что-то о том, что «ветер меняет направление против часовой стрелки, и, возможно, снова пойдет дождь». Такого рода обмен мнениями, иногда повторявшийся два раза в день, был их единственным способом общения в течение последующей недели. В целом это была унылая неделя: шел проливной дождь, благодаря которому ручей стал полноводным, но надежды на рыбную ловлю не сбылись. Растительная пища, которую собирали поблизости, закончилась. Расколовшиеся кокосовые орехи и поврежденные плоды хлебного дерева стали быстро гнить из-за влаги и тепла. Моряки «Сюрприза» принялись распускать на пряди тросы и спешно изготавливать из них рыболовные снасти. Но лагуна превратилась в грязное болото, и большинство обитателей ее покинули, хотя некоторые из них, не успев во время убраться восвояси, теперь разлагались в зловонных лужах. Однако продолговатые серые акулы никуда не исчезли, что делало рыбную ловлю с помощью невода и наметки чрезвычайно опасной, поскольку у зубастых тварей была привычка заплывать в очень мелкие места. Впрочем, с помощью наметки не удалось поймать