— Здравствуй, Генрих, — пропела она делано ласковым тоном.
Раньше, она помнила, белобрысенький тонконожка смущался по всякому поводу, и ничего не стоило вогнать его в краску. Теперь же было не так: смотрит прямо, почти с улыбочкой, даже покровительственно, как бы говоря — ну чего тебе, дуреха?
Станиславе обязательно надо было его как-то уязвить, иначе что ж это!
— А ты чего Жабковских своих обижаешь, не заглянешь? Дела, скажешь, да?
— Сегодня, сегодня, Стася, прямо по твоим словам и загляну.
Он помнил, что она ненавидит, когда ее Стасей называют.
Светской беседе не суждено было продолжиться, появился Витольд Ромуальдович.
Бричка стояла уже у ворот. Михась кормил лошадку хлебом с руки. Похлопывая холодное мотоциклетное сиденье, Скиндер сказал, что заедет на минуту к своим, так что пусть Витольд Ромуальдович с Михасем едут прямо во Дворец. Там ждут. А я догоню. Витольд Ромуальдович ничего не сказал, хотя поведение переводчика вызывало смутное неудовольствие. Все он делает чуть как бы вкось, невнятно. Впрочем, чего от него ждать, от мозгляка, он всегда был какой-то лишь вполовину парень, белая тень среди молоди. Ничего, там, прямо в разговоре с обер-лейтенантом…
Стоп! А переведет кто?
Мысль эта пришла в голову Витольду, он только открыл рот…
— Не бойтесь, я догоню. Я только на минуту, и догоню.
Витольд Ромуальдович и Михась переглянулись. впрочем, в сыне староста умственной поддержки найти не рассчитывал, он трясся перед встречей с обер-лейтенантом.
— Езжайте, езжайте, я правда скоро, — с вымученной уверенностью в голосе настаивал Скиндер.
Порхневичи что-то медлили. Витольд медлил. Что-то чует, гад.
— Мы будем у Сивенкова, если что.
— Я догоню, но можно и у Сивенкова, — неприятно, узкогубо улыбался переводчик.
Витольд приподнял вожжи.
Скиндер одним движением дрожащей ноги завел мотоцикл.
У моста разминулись.
Удаляясь, Витольд Ромуальдович оглянулся.
Кати, кати!
У Жабковских страшных собак на дворе не было, заливистого цуцика можно было просто отшвырнуть голенищем.
Семейство ужинало. Скиндер поморщился: все время какие-то осложнения. От злости заговорил резче, чем собирался.
Они сидели молча — и его мать, и старик, и даже Моника, — с протянутыми к горшку ложками, но не решались туда их окунуть. А он им объяснял, что прямо сейчас — очень скоро — здесь, в хате, будет заседать немецкое военное командование и всем придется убираться вон.
— Куда ж? — спросила мамаша, не в том смысле, что не хотим из своего дома, а именно интересовалась, в какое место отправляться.
— К Коникам хоть. В гости. Отнесете им конфет. — Скиндер достал из принесенного мешка кулек с маленькими шоколадками и карамельками в цветных бумажках — немецкий подарок.
Бросил на плечо матери платок — знал, что женщинам лучше всего дарить платок, и подарил. Деду на стол под нос — коробку папирос. Монике что? Где-то там глубоко были бусики, бижутерия.
— Доедайте, и чтоб быстро.
Они сидели тихо, можно сказать, осторожно. Скиндер оглядывал бревенчатые стены, тусклые занавески на окошках, стол без скатерти, пол хотя был и прибран, но как-то природно нечист. Пахло вареной капустой — это, понятно, из горшка. Обстановка конечно же как раз для «немецкого командования».
— Доели?!
Старик медленно сбирал в ладонь крошки со стола тяжелой ладонью с негнущимися пальцами. Моника примерила бусики, но действовала с неловкостью медведицы, деликатная немецкая нитка треснула, поддельные жемчужины разлетелись по полу. Дура в рев. Скиндера аж судорога проняла наискосок через весь организм.
— Собирайтесь!
Полез в мешок, там еще что-то было. Да, еще одни бусы, этой чепухи он правильно что напихал побольше. Сунул матери в руку:
— Там ей отдашь.
Медленные, хотя и суетливые, сбивчивые, дерганые сборы завершились впихиванием дедовых ревматических ног в растоптанные валенки.
— К Коникам, вот отдадите им. И вот — это мармелад, вкусно. Чай там пейте, и чтобы тихо. Если что — немцы, они за свое командование головы пооторвут. Всё, пошли.
Когда они кое-как вывалились на вечерний двор, Скиндер достал из своего мешка бутылку шампанского, еще несколько каких-то соблазнительного гражданского съедобного вида коробок и банок, расставил их на столе. Кроме того, букет бумажных цветов, заоглядывался — во что бы сунуть. Какая тут может быть ваза! Хоть бы столик.
Ладно. Выскочил следом за своими.
Начинало темнеть.
Скиндер безжалостно наблюдал, как караван обалдевших родственников со вздохами и всхлипами пересекает двор по направлению к воротам. Обогнав их, опять с ходу завел еще теплую машину, крикнул через плечо:
— Скоро вернусь! Чтоб в хате никого! Понятно?
Им было понятно.
Бричку он догнал на липовой аллее. Уже совершенно стемнело. Это к лучшему, нечего сюда еще и Сивенкова путать.
В «мастерской» обер-лейтенанта горел яркий свет — специально привезенные керосиновые лампы.
Вдохновленный морозцем и ездой, переводчик весело крикнул молчаливым, настороженным Порхневичам:
— Сейчас доложу.
Витольд Ромуальдович сел на лавку в том же предбаннике, где отирался несколько битых часов в прошлый раз. Михась сел рядом.
— Чего ему надо? — не удержавшись, спросил Михась.
— Говори то, что говорил Гапану. Попал в плен, отпущен как не враг великой Германии. Предложат в полицию — соглашайся. Да я тебе все уже обсказал. Не трясись.
Скиндер выскочил из «мастерской», виновато хлопнул себя по бокам ладонями:
— Извините. Придется подождать. — Развел руками. — Ничего не поделаешь.
Витольд Ромуальдович закрыл глаза, чтобы сдержаться. Никакого смысла изливать неудовольствие на этого червяка не было.
— Тут тепло. — Скиндер мягко стукнул кулаком по печным изразцам. Перед дверцей, за которой гудел огонь, на прибитой железке лежали чуть заснеженные поленья.
— Подбросишь! — подмигнул переводчик Михасю и выскочил в другую дверь, на улицу.
Не открывая глаз, пан Порхневич тихо выругался. Михась же был скорее рад: значит, дело не срочное и, скорее всего, не слишком важное.
Скиндер подбежал к мотоциклу. Зепп и Вилли стояли рядом и лениво, находясь в состоянии приятного, не обременительного еще для губ опьянения обменивались мнениями на технические темы. Вид механизма будил в них работу мысли.
— А-а, — дружелюбно закричали они, увидев товарища, водки которого напились. — Куда? Опять?!
— Я еще не поговорил с любимой тетей, — объяснил Скиндер. — Помогите.
Мотоцикл залетел в сугроб колесом коляски, Зепп и Вилли, конечно, помогли, высказываясь в том смысле, что без хорошего разговора с любимой тетей жизни не может быть никакой.
— Хочешь, мы придем к тебе в гости и тоже поговорим с тетей? — поинтересовался Зепп.
— Мы знаем, куда идти: от моста третий дом! — успокоил Вилли на тот случай, если Генрих волнуется, что они не найдут его.
— Я был бы рад, но мне не хочется, чтобы вы беспокоились.
Он укатил, сразу скрывшись в темноте. Вскоре там потонул и треск двигателя.
— Пойдем выпьем, — предложил Вилли.
Зепп согласился с тем, что это хорошая мысль.
Скиндер пронесся по аллее, качаясь, как на волнах, на утоптанном, укатанном снегу. Он не так давно научился водить мотоцикл, но сейчас ему было не до осторожности. Пока карточный домик его даже не дерзкого, а безумно наглого замысла хоть и покачивался, но стоял, удерживая все новые головокружительные этажи. Главное, не думать, что потом. Если он сейчас попробует представить себе, как станет глядеть в глаза Порхневичей, когда вернется… не будет он этого представлять. Пусть себе сидят и преют у печки. Они всего лишь примитивные местные Порхневичи, и всё!
В Гуриновичах его встретили и всю дорогу провожали собаки. Иван Иванович вышел на крыльцо, чтобы рассмотреть, что это за мотоцикл шныряет туда-сюда перед штаб-квартирой.
У кузни на спуске переводчик потерял управление, его развернуло боком и юзом понесло вниз по склону, к мосту. Повх посыпал сажей склон, но мотоцикл сыскал голую наледь. Ни на часть секунды не потерял Алексей Скиндер своего преступного вдохновения, и Бог решил его помиловать. Так боком его трехколесник и вполз на мост, ни обо что не шарахнувшись. Попыхтев немного, ефрейтор придал ему нужное направление, не вырубая мотора, и ворвался в примерзшую к берегу Чары деревню.
Завернул крутой вираж перед крыльцом когда-то родимой хаты.
Теперь главное, чтобы Янина не задержалась. Тут было одно из тонких мест плана. Во-первых, она должна решиться второй раз войти в одну и ту же церковь. Обмануть оставшихся в доме баб. Или уговорить. И сделать это до того, как у изнывающих в предбаннике отца и брата раздражение и страх станут заменяться подозрениями.
Огляделся.
Никого.
Даже цуцика куда-то дели.
Тишина, только слышно, как свиняка вздохнула за стеной хлева.
Янина, скорей, Янина! Он прислушался, рассчитывая расслышать звук приближающихся шагов.
Сзади скрипнула дверь.
— Мирон?!
Сивенков нервничал. Обошел с Гришкой и Фомкой территорию. Проверил замки. Осмотрел строительство навеса, сюда будут складировать стройматериалы, уже через неделю, а может, и раньше прибывает техника, для бригады срочно ремонтировался дальний флигель, где навалом лежали никому не нужные, ломаные остатки обстановки барского дома, тряпки, всяческий мусор, для чего-то сберегавшийся. Дело начинается большое; если доказать свою нужность, можно хорошо укрепиться на какой-нибудь реальной немецкой должности. И тогда…
На обратном пути заглянули в предбанник «лаборатории», там чувствовалась какая-то жизнь. Тю, Витольд Ромуальдович с сынком.
— Что это вы на ночь глядя?
Старший Порхневич кивнул в сторону лабораторной двери:
— Чего-то захотел поговорить.
Сивенков заволновался. Зачем это господину офицеру? Да в неурочное время, так приглашают по серьезному поводу или по срочному делу. Конечно же мысль — это против него, Сивенкова, обход! Может, рано он задумал становиться на крыло — Порхневичу почему-то больше доверия?