Станислава вышла из лагеря на рассвете. Знала тропинки и поэтому расположенные между лагерем и пепелищем секреты обошла легко, между кладбищем и маленьким ручьем. Там хлопцы круглосуточно бодрствовали, всем было понятно: рано или поздно за разгром полицейского участка будет им карательная акция. Тут важнее всего было заранее углядеть скопление сил, тогда срочным перебазированием гражданского табора на уже подготовленные площадки в глубине пущи, за цепочкой лесных болот, можно выйти из-под удара без потерь. А минометы, сколько их ни поставь на опушке, не добьют до землянок.
Куда она направлялась? В деревню, которой нет. Не напрямую, хоть и короче, но и заметнее. Она не боялась, что кто-то из чужих увидит, да, впрочем, миновав посты, не боялась, что из леса углядят и свои. Ну что, скажут отцу, он что, посадит под арест?
Скрывалась в основном потому, что хотела скрытно приблизиться к хате Стрельчика. Для этого был отличный укромный маршрут — вдоль Чары, в тени ив. Густая плакучая зелень непреднамеренно обеспечивала отличную скрытность передвижения.
Если бы у Станиславы спросили — чего она для себя хочет там, на дворе у свинаря, она пришла бы в ярость. Никакого, даже притворного, дела у нее не было, она не могла ничего придумать, или все придуманное выглядело таким придуманным, что она с отвращением отвергала его. Там, на месте, само определится, как себя вести.
Вода замедленно струилась по левой стороне ее несчастного движения, обдавая холодом и изредка звуча журчанием. Длинные подвижные ветви перебирали друг друга от малейшего ветерка, так все текуче и неустойчиво, только камень тоски под сердцем никуда не девается, только иногда становится тяжелее, и тогда Станислава присаживалась на бревно или кочку и начинала шумно выдыхать воздух, вместе с ним выгоняя темное и тяжкое. Легчало на душе, она шла дальше. Если не легчало, опять-таки шла.
На маршруте было одно по-настоящему опасное голое место — мост. Если кто-то сейчас смотрит в эту сторону, обязательно заметит, как женская фигура пересекает открытое пространство.
Плевать.
Могут выстрелить?
Да ну их!
Вот перешла, и даже не бегом, бежать показалось Станиславе и бессмысленно, и унизительно.
Сразу за мостом лежали осевшие кучи пепелищ на тех местах, где были хаты Ивана Данильчика и Ивана Михальчика. Тут даже трубы разобрали ради построек во Дворце. На торчащих из мусора обгорелых бревнах сидело там и там по вороне. Мелькнула кошка, вороны посмотрели в ее направлении презрительно. Станислава на всю эту сложную жизнь внимания не обратила. Сразу за Михальчиками были владения хромого изменщика. Она опустилась чуть ниже, к самой реке, прошла еще шагов тридцать и остановилась. Теперь у нее была хорошая точка обзора. Сказать по правде, она была тут не в первый раз. Была ночью, была перед закатом, оба раза помня о необходимой скрытности. Сегодня она о ней не думала. Хотела, чтобы ее увидели? Нельзя сказать с уверенностью, ей просто хотелось вот так, среди ясного утра, открыто посмотреть, поглазеть на чужое отвратное счастье.
При всей своей рукастости и свободном времени, полностью старую свою, завидную, с наличниками и пристройками, хату Вася Стрельчик восстановить не смог. Да, наверно, и не стремился. Зачем дразнить гусей! Хатка в два небольших окошка, в окошках занавески, это она, Агатка, наводит уют. Забор. Забор не от людей, а для свиней. Свиной дворец мало уступает по размерам людскому. Сколько их там? Штук шесть. Пару, как известно в отряде, Стрельчик заколол штыком неделю назад. Вот откуда свежина на столе командного состава в лесу. Полторы хрюхи пошло в госпиталь. Стрельчик так умел нарубить мясо, что немецкие повара считали, что получили двух полновесных свиней, а не полторы всего лишь.
Солнце заливало идиллическую утреннюю картинку.
Отсвечивали окошки счастливого быта, посверкивали пятаки двух кабанов, что норовили выскочить на свободу, расталкивая дверные доски. Они чуяли гостью, не собаки, а все ж. Появился давешний котейка и свернулся на лавочке у входа, на самом теплом пятне. Кот был окончательным свидетельством полнейшего здешнего, противоестественного благополучия. У Станиславы заныло левое плечо. Она хотела присесть, но тут распахнулась без всякого предупреждения дверь дома. Двигаться было нельзя. Расстояние шагов тридцать, не больше. Агатка, в ночной рубахе, с голыми, подлыми плечами, с умилительной улыбкой на шепчущих какие-то ласковости губах, несла на руках завернутый в серое кулек. Он издавал привычный капризный звук. Мать положила сыночка на лавку, согнав кота, и нырнула обратно — одеваться.
Решение пришло к Станиславе внезапно — никогда бы она не смогла о таком задуматься заранее, отвлеченно. Только сейчас, при виде этого невыносимого, преступного благополучия за ее счет, она… она быстро подошла к лавке, глянула в отвратительно орущее личико с беззубым ртом и подняла задвижку на двери свинарника. После этого вернулась в тень.
По-прежнему еще полуголая мать выскочила наружу и сунула в рот крикуна капустную кочерыжку. Открытой двери она не заметила. И исчезла вновь, решив все-таки одеться. Станиславу она так и не увидела. Это было даже странно, но Станиславу устраивало. Она хотела было двинуться дальше, но что-то удерживало.
Дверка хлева отворилась. Дергая пятаком и поводя ушами, серо-грязная махина вывалила наружу — и к скамейке. Безошибочно. Двигая носом, покатила кулек по скамейке, пока он не свалился с другой стороны. Упал на спину, причем мальчик не выпустил изо рта кочерыжку.
Станислава замерла.
Хряк, упирая носом и шевеля им вправо и вперед, стал распаковывать пакет.
Станислава смотрела на свинью и на дверь, чуть переводя зрачки: успеет мать выскочить или нет.
Успеет?..
Наблюдавшая не знала, чего хочет.
Свинский нос расправился с тряпкой, что обнимала маленькое тельце, и пузцо мальчика блеснуло на солнце. Он заплакал. Свиное рыло замерло выжидающе. Потом ткнуло пятаком мясистый кусочек. Мальчик заплакал громче. Станислава быстро переводила зрачки с мальчика на дверь хаты.
Когда выскочит мать?!
Лицо Станиславы исказилось, с таким выражением человек вытаскивает из пальца занозу.
Хряк навис над младенцем, и с нижней, заостренной челюсти на пузо мальчику упала длинная капля.
Станислава вдруг тихонько завыла, едва слышно, и прижала к груди сцепленные ладони.
Раздался вдруг сильный, немладенческий вскрик, челюсти серого мясоеда сошлись на левой ножке мальчонки.
Станислава ринулась. Каблуком с размаху попала в ухо, что подействовало не слишком-то, хотя помогло. Чудовище чихнуло обеими ноздрями и выпустило схваченную ножку. Станислава подхватила на руки ребенка в распутавшейся, свесившейся до полу пеленке. В этот момент и появилась родительница, да еще вместе с отцом, оба с безумными лицами. Станислава с по-прежнему искаженной физиономией заорала:
— Ты где, дур-ра, бегаешь? Сожрет ведь!
Глава тринадцатая
Витольд не смотрел в нашу сторону, — смотрел на разложенную на столе карту и водил по ней заостренной палочкой, вроде как маленькой указкой, только нам было не видно, что он там указывает. Я был спокоен: командир не мной недоволен, а тем, как развивается ситуация. Зенон только что доложил наши наблюдения и мнение Антоника, который нас сменил на границе пущи и теперь вместе с Анатолем и еще двумя хлопцами держит в области повышенного внимания железнодорожный карман у Гибуличей.
«Парижской коммуны» наверняка больше нет. Судя по интенсивности и локализации боя, что мы во всей красе слыхали с Зеноном.
— А ты как считаешь? — Витольд Ромуальдович быстро поднял на меня взгляд.
Я сказал, что к доложенному Зеноном мне добавить нечего. Пожалуй, только вот что:
— Мы-то ускакали, а Антоник сейчас слушает, как навалились на «Орленка».
Немцы не глупей нас, поэтому догадываются, что мы не глупей их и готовим большой партизанский подарок их транспортному узлу.
Витольд поглядел на Зенона, парень кивнул. По делу у нас никаких противоречий с ним нет. Он хорошо соображает. Если немцы выяснили, где окопалась перед броском на станцию «Коммуна», почему ему не знать, где гнездо «Орленка»?
Командир задумчиво согласился, что информаторов в лесу больше, чем грибов. В мою сторону не поглядел, хотя я был готов к тому, что он поглядит.
Антоник вообще считает — наше счастье в том, что мы затянули с выдвижением. Свойственная «Комсомолу» медлительность идет ему явно на пользу. Но это такая мысль, которую лучше не озвучивать. Да и приказ о Гибуличах никто не отменял. В одиночку придется.
И тут выяснилось, что наши дурные вести — это не все дурные вести, что имеют место быть.
— Отдыхать вам не придется.
Ни я, ни Зенон никак на это не отреагировали. Какие тут отдыхи.
Доносят из Сынковичей — они появились!
Особая часть, что специализируется на искоренении партизан.
Есть еще малая надежда, что займутся они для начала поляками, окопавшимися в лесу, где-то напротив Новосад, но на это надежда маленькая. И мало что для нас меняющая.
— Так что нам, пан командир, делать?
— Смените на Тройном хуторе Якусика и Данильчика с Буслом. Они трое суток там. При первом же появлении — доносить.
Это ясно.
— Получается у нас, товарищи партизаны, хреновая картинка: клещи, как есть клещи.
Я с интересом теперь глядел на Витольда. С особым интересом. Редко когда выпадет наблюдать человека в совершенно безвыходной ситуации. Она еще только собирается сложиться, но можно быть уверенным — сложится. По-хорошему — надо всей тучей рвать на железку и спасать «Орленка», потому что потом в одиночку придется лезть на пулеметные вышки. Но тогда надо бросать табор, своими силами он не перемахнет через линию болот. Остается только надеяться, что у немцев пока нет точных сведений о местоположении лагеря. А если уже есть?!
— Идите.
Макарка был уже тут: в руках по котелку, а там каша с мясом, подбородком прижимает к груди полбуханки хлеба. Спасибо тебе, хлопчик. Мы молча разобрали с Зеноном еду.