Годунов. Святой отец Дионисий, надобно короновать Федора Ивановича немедля.
Дионисий. Ныне, глубокой ночью?
Годунов. Так, глубокой ночью. Вначале бояре и следом вся знать должна принести присягу государю Федору. Вся церемония – за шесть-семь часов, чтоб поспеть к утру. Утром, как откроется Боярская дума, чтоб царь уж был коронован, объявить о том народу.
Дионисий. После коронации и присяги в Успенском соборе утром отпою по усопшему царю великий канон.
Федор. Святой отец, чтоб был по батюшке звон в церквах. Велю, и сам звонить буду.
Годунов. Исполним, как велишь, государь! (Кланяется Федору.) Объявить, чтоб все сбирались в Кремль, в Успенский собор, для принятия присяги.
Шереметьев. То, Борис Федорович, исполним. (Уходит.)
Годунов. Да чтоб от всех сословий были. Также иные иноземные послы.
Никита Романов. Чтоб короновался публично!
Бельский. Для бережения от бунта поставлю кругом Кремля двенадцать тысяч стрельцов. (Федор в сопровождении митрополита Дионисия, Годунова, Бельского, Романова и прочих уходит.)
Николка. Дядя Петля Лобов, вишь, торговые мужики заволновались?
Петля Лобов. Их, Николка, торговых, сиречь площадных, мужиков площадь питает, улица кормит, всякая брань, разбой и бунт. А мы, калики-странники, богомольцы нищие, питаемся подаянием Божьим. Когда случится царю от сего света переселиться на волю и покой, то бывает от нового царя и царицы нам, богомольцам, милостыня деньгами и подарками, и подарки платяные, и подачи – яства и питья. А мужика-вора смертью карают, главы им отсекают. (Ест хлеб и пьет из бутылки.)
1-й мужик (возле торгового ряда). Народ православный, в Москве слухи – царя отравили али удушили.
2-й мужик. Истинно, звонят в един колокол изредка, чтоб все ведали, что царь мертвый. Нет на Руси царя!
Посадский. Как нет, ночью сын короновался, Федор Иванович!
2-й посадский. Я чул, короновали младенца царевича Дмитрия, а Нагие в покровителях.
Купец. Не то несешь! Когда по столице разнеслась весть – царь Иван скончался, и сделалось волнение, в ту полуночь после смерти бояре велели отправить малолетнего Дмитрия с матерью и их родичами и всех Нагих в Углич. Схвачено также несколько лиц, которым царь Иван перед смертью оказал милость.
2-й мужик. Кто так велел?
Купец. Борис Годунов так велел да Богдан Бельский. У них власть. Прежде всего Бельский Нагих удалил. В ночь, когда еще труп царя Ивана не был положен в гроб, арестовали Нагих и отдали их за приставы.
Посадский. Свое государь старшему сыну оставил. Второй еще в пеленцах, то его услали. Так ли то?
1-й мужик. Сапожник Тит, добрый человек, скажи, как знаешь!
Сапожник Тит. Как мыслю, перед смертью царь постригся в иноческий чин, завещал большому сыну. Однак царевич не доехал до Углича, младший сын Дмитрий. Предвидя, что Борис с Бельским могут со временем погубить царственна ребенка, подменили другим ребенком. Увезли, чтоб воспитать в глубокой тайне, тогда как все будут думать, что в Угличе растет настоящий сын царя Ивана Васильича. А велел то тайно боярин Никита Романов.
2-й посадский. Я чул, что Нагие покушались на нового царя и Бориса Годунова. И сжечь Москву.
Тит. Брешут, Бельский желал воцариться. Он извел царя, и Годунов с ним. Ирину в монахини постригли.
Василий Блаженный (появляется, крестясь). Некрещеная изба, некрещеная изба, некрещеная изба! Хозяин в доме, что дьявол в аду! (Плюет во все стороны, проходит.)
1-й мужик. Юрод кричит на улице, не к добру то! (Крики: «Про то вопим! Не к добру! Не к добру!» Через площадь в сопровождении слуг проходят боярин Иван Мстиславский, Никита Романов, Шереметьев, Голицын и прочие.)
Иван Мстиславский (стучит в ворота). Повелеваю отворить!
Стрелецкий голова. Не велено из-за бунта.
Иван Мстиславский. Как не велено?! Я, первый боярин Думы Иван Мстиславский, иду в Кремль!
Стрелецкий голова. Не велено никого пускать начальником кремлевской стражи Богданом Бельским.
Посадский (кричит). Богдан Бельский – всему злому начальник!
Никита Романов. Я – боярин Никита Романов. Али Бельский затворил Кремль, чтоб знаменитых бояр устранить? (Стучит в ворота. Стрельцы у ворот оттесняют бояр. Схватка, крики.)
1-й мужик (кричит). Бельский погубит наших господ!
2-й мужик (кричит). Бельский хочет погубить или уж побил наших бояр.
3-й мужик. Слышь, кричат: Бельский побил Мстиславского и иных бояр?! (Кричит.) Народ православный, не дадим так умышлять!
Сапожник Тит. Народ православный, дело сие у кремлевских стен на площади Пожар, где всегда толпа у торговых рядов. И ныне на глазах у толпы православной такое творится. То потребно, чтоб на шум стал сбегаться народ.
Посадский. Пойдем всей толпой во главе с сапожником Титом.
1-й мужик (кричит). Кончилось наше терпеньюшко!
Посадский. Все пойдем! Мы, молодшие посадские люди, купцы да торговые площади мужики!
Стрелецкий голова. Ежели умножилось разбойство, то не потерпим. Стрельцы, бейте бунтующий народ! (Стрельцы бьют народ.)
Никита Романов (стрелецкому голове). Черный народ всколебался. Не лучше ли нас, бояр, пропустить, чтоб утихло?
Стрелецкий голова. Пропущу только тебя, боярин Никита Романов, да боярина Ивана Мстиславского. (Пропускает их в Кремль.) А ты иди, народ, бояр уже пропустили.
Сапожник Тит. Прошли только Мстиславский, сам-третий, да Романов, сам-друг, браты государя троюродный да двоюродный. А и иных пропусти!
Купец. Как бы чего с боярами не сделали!
1-й мужик. Народ православный, крик поднимай, боясь, что Бельский их погубит! (Кричит.)
Посадский. Особо же за боярина Никиту Романовича Романова боимся!
2-й мужик. Пропусти народ в Кремль боярина Никиту Романовича охранять!
Посадский. Добудем ворота, ломай!
Стрелецкий голова. Стрельцы, товьсь! Фитиль, залп! (Выстрелы. Некоторые падают. Крики: «Народ православный, убийство! Приступом возьмем Кремль! Добудем большую пушку с Лобного места да вышибем вон Спасские ворота. Пойдем громить арсенал, там оружия и пороха вдоволь. Громи лавки!» Выстрелы, крики, шум. Ползет, все застилая, едкий пороховой дым.)
Мстиславский. Первое после государя Ивана Васильевича думное сидение при таком настроении. Меня, главного боярина, да дворецкого боярина Никиту Романыча Романова, да иных бояр стрельцы кремлевские в Кремль не пускали. А пустили лишь меня и Никиту Романыча. Не по твоему ли, Бельский, наущению!
Бельский. Ворота Кремля велено закрыть из-за бунта. Черный народ всколебался.
Василий Шуйский. Все то – непрочность престолонаследия. Непрочность престолонаследия чувствуется народом. Из двоих сыновей старший не способен к самостоятельному царствованию, а меньший – еще младенец.
Романов. Боярин Василий Шуйский, знаешь ведь, разрешилось в пользу Федора. Федор Иванович был провозглашен царем.
Василий Шуйский. Кого б ни провозгласили царем, все равно власть находится в иных руках, не в царских. Сия мысль охватила русский народ, когда по столице разнеслась весть: «Царь Иван Васильевич скончался». Оттого сделалось волнение.
Петр Шуйский. И ныне, при первом думном сидении, царский трон пуст. Где царь?
Годунов. Царь с царицей с раннего утра пошли молиться в кремлевской Благовещенской церкви.
Василий Шуйский. Государству не инок на троне, царь потребен! Царь перед смертью по своему желанию и по свершению над ним предсмертного обряда принял монашество. Назвался Ионою, оставив своему сыну Федору царский венец, тебе же, Борис Годунов, – царскую власть. Ты, Борис, с Бельским да Нагим прежде содержали власть. Кто теперь власть содержит? Царь лишь волхвами да оборотами солнца интересовался, а вы ему потакали. Хотел перед смертью жениться на англичанке и отдать власть католику, а вы всему потакали, как и мучительствам прежним.
Годунов. Мучительствам не содействовал никогда. Царь Иван Васильевич, верно, меня любил. Показывал на пальцах, что Федор, Ирина и я, Борис Годунов, равны для него, как три перста. Однако ж под конец и на меня косился. Может, плохо бы мне пришлось, если бы царь не умер внезапно.
Василий Шуйский. То-то, что внезапно! Ходят слухи, что отравлен или удушен.
Щелкалов. Ходят темные слухи, будто царь отравлен ближними людьми. Уж и за рубеж пошли те слухи. Надо те слухи опровергать. Царь умер оттого, что давний недуг обострился.
Бельский. На меня говорят как на палача. То неправда. Мы, временщики, возвышенные государем, со страхом ждали его гибели, с которой неизбежно все должно перемениться. И я дрожал перед желаниями тирана, и от его злодейских замыслов негодовал на царя, который столько крови лил. Мы ж должны были делать то под страхом смерти.
Боярин Шереметьев. Ты-то, Бельский, особо страшился! Ты, Бельский, целых тринадцать лет был известным любимцем царя и спал в его опочивальне и мылся с ним в мыльне, а говорили на тебя – «человекоядный зверь», как в сыске людей пытал!