Коням сена подавай, у нас Тиму не пугай.
(Целует младенца, смеется.) Чадо мое любимое, Тимушка! Фаина, то радость великая, что имею сына единородна, суща младенца. Однако тоскую сердечно, что нужда его в селе хоронить и не со мной он постоянно.
Фаина. Анница, ко времени ли велела ребенка из села привезти? Государь во всякое время сюда, в царевы вышивальные мастерские, приехать может. А застанет младенца – так быть беде.
Анница. Фаина, шибко скучала, не могла уж без него долго терпеть. Хоть ненадолго погляжу, хоть ненадолго покормлю молоком своим. Молока, вишь, много, грудь велика, а перегорает молоко материнское. Ешь, Тимка! (Дает младенцу грудь. Тот жадно сосет.) Вишь, как присосался, баловень! (Целует младенца.) Чадо мое возлюбленное, утроба моя, Христос помилуй тебя от всякой беды. Ради великой своей милости и для всякой службы Божественная покроет тя милость Его.
Фаина. Анница, государь Иван Васильевич благоволит к тебе, велел дать тебе в мастерской отдельную хоромину как лучшей вышивальной мастерице и уж прислал спрашивать, вышито ли тобой надгробное покрывало Кирилла Белозерского и Никиты Переяславского для вклада в монастыри.
Анница. Кончаю шить, на неделе кончу. Ныне ж желаю с Тимушкой моим позабавиться. (Поет.)
Баю, баю, баю-бай, приходил к нам Тарабай,
Приходил тот Тарабай, просил: Тимушку отдай!
А мы сказали: не дадим, Тима надо нам самим! (Целует младенца.)
Фаина. Анница, а как же, что не крещен младенец? Знаешь ведь, некрещеные младенцы все равно что обменыши, дети, подмененные нечистой силой. Обменыш, он же прокленыш, полуверец, скитающийся по свету, отвергнут от людей.
Анница (испуганно). Сохрани и спаси Господи! (Крестится.) Страшно мне его в церковь нести для крещения. А дознаются, что без отца законного? Страшно, Фаина! Как исхитриться, не ведаю.
Фаина. Одно остается: подкинуть младенца. В селе мужа мого знаю я мужа добродетельна и богата, именем Георгий Осорин, уж достигшего шестого на десять лет, да бездетного с женой своей. Он возьмет и окрестит. Крещение от сущего там попа, Потапия именем, в церкви праведного Лазаря.
Анница. Нет, Фаина, как же Тимушку, утробу мою, чужим подкину?
Фаина. То грех, Анница, ради радости своей душу младенца губить. Без крещения кто же научит его правилам Святых Отцов, Закону Божию?
Анница. Я сама учить буду.
Фаина. То в исступи ты ума говоришь. Не хочешь в село – подале отдадим. На остров рыбачий отдадим. Знаю я рыбаря Давида и его жену Улиту, бездетны. Покладем младенца в коробя, или лучше в крошню, плетену корзину заплечну, и крошню ту в лодицу малую, и положим в ту лодицу под голову младенца золото, а под ноги – фунт серебра, и лист написанный: «Кто обрящет сего отрока, да окрестит его, а за то возьмет себе злато да серебро, хранить ему в научении грамоте и закону Божию». Рыболову же лодицу ту к хижине его причалим, к берегу. Рыболов в виде человек благородный, не старый еще.
Анница. Нет, Фаина, как утробу свою отдам? (Плачет, целует младенца.) Сыне мой милый, горе мое окаянное! Соблюди, Бог, младенца моего праведно заповеди ради Матери Его и моего ради смирения и правды!(Крестится и плачет. Младенец тоже начинает плакать.)
Фаина. Вишь, сама растревожилась и младенца растревожила. Как бы не услыхал кто. Ишь, кричит! И ты с ним! (Сердито.) Да и мне достанется – кнутом, али в темницу, что потакала. (Слышен шум.) Чую, приехал кто-то. Не дай Бог, государь! (Выбегает.)
Анница. Затихни, Тимушка, чадо мое любимое! (Укачивает, поет.)
Баю, баю, баю-бай, приходил к нам Тарабай,
Приходил к нам Тарабай, просил: Тимушку отдай,
А мы сказали: не дадим, Тима надо нам самим!
Баю, баю, баю-бай…
Фаина (вбегает). Государь со свитой уже в сенях! (Хватает плачущего младенца, сердито.) Обменыш проклятый, не ори! Стянула б тебе пасть!
Анница (испуганно). Фаина, милая, заради Бога, сховай Тиму подалее!
Фаина (испуганно). Подалее уж не выйдет! (Сердито.) Бери, дура, надгробный покров вышивай и проси ты прощения у Господа Бога о своем согрешении! (Убегает с младенцем.)
Анница (берет покров, шьет). Гость нежданный. Сказано в заповеди христианской, чем меньше нравится гость, тем больше дай ему. (Шьет. Входят царь Иван Васильевич, царевичи Иван, Федор, Богдан Бельский, художник Алампий. Анница встает и кланяется.)
Иван. Здравствуй, заря-зарница, красна девица! (Целует Анницу.) Приехал с сынами поглядеть твою работу и художника привез для его поучения. Художник, сделаешь ли краской, как она нитью делает?
Алампий. Исхитримся, государь. А пелена истинно хороша.
Иван. Замышлением и потружением сшита пелена. Как сшила святу пелену?
Анница. Государь милостивый, пелена шита шелками и золотой нитью.
Алампий (смотрит покров). Как к основе крепишь?
Анница. Золотые нити прикрепляю к основе разного цвета. То шитье вприкреп. А есть и шитье в раскол, плотно, как сшит убрус, полотенце на икону Грузинской Божьей Матери, в Покровский Суздальский монастырь.
Иван. Покажи тот убрус, Анница!
Анница (показывает убрус). Шито в раскол. Новый стежок. Орнамент – свободно раскинутые ветви дерева, обнизаны жемчугом.
Царевич Федор. Основа красива, батюшка.
Алампий. То, государь царевич Федор, шито по италийской камке с крупными цветами именем куфтерь. Так ли, мастерица?
Анница. Истинно так.
Алампий. Краски Девы Марии и Младенца хороши.
Иван. Про краски скажи, Анница.
Анница. Государь милостивый, на Деве Марии – коричнево-малиновый мафорий[27], лицо обрамляет голубой чепец, нимб золотой нитью, швом в клопец сделан. Одежда на Младенце шита золотой нитью, узорным швом вприкреп.
Иван. Красива пелена! Фон – желто-лимонной расцветки. (Смотрит.)
Алампий (тоже смотрит). Красива. Лишь с чепцом, государь, не согласен, что на Деве Марии.
Иван. Так на образце и на иконописи повсюду. Рублев и Дионисий так писали!
Алампий. На иконописи так, государь милостивый, но противоречит постулатам христианства. Убрус – оброс – имеет общий глагольный корень «обросити» – остричь, когда жены во время свадебного обряда обрезают волосы. По древнему византийскому обычаю замужние закрывают волосы. Однако ведь Дева Мария оставалась и после рождения Христа девой! Не может она изображаться в женском головном чепце. Вот таковое меня одолевает.
Иван. Ты, Алампий, новгородец, а новгородцы все разумом живут, а не каноном и послушанием. Так ли, художник?
Алампий. Так, государь. В церкви Спаса на Нередице, как расписывал с дружиною алтарную икону под именем «Деисус», сиречь «Моление», так замыслился и впал в сомнение. Ежели смотреть на образец, канон, по сторонам Христа должны находиться Иоанн Предтеча и Богоматерь. Я же, не желая Деву Марию в убрусе или чепце писать, вместо Богоматери в той нередицкой росписи святую Марфу изобразил. Страдал да мучился, не искажаю ли, однак ктиторам, сиречь заказчикам церковной росписи, то по душе пришлось. А подновляю уж немалое я время, ныне на Варваринском крестце, икону Варваринской святой Матери по митрополичьему заказу, да замыслился – не знаю, как писать на той почитаемой чудотворной иконе Богоматерь: в чепце али без чепца.
Иван. Милые мои, всеми делами своими должны служить мы отечеству, а служа отечеству, служим и православной церкви. Перед православной церковью и я, царь, лишь послушник. Хорошо быть послушником православия! Тому учат издавна покровители Руси и царствующего града Москвы – святые Николай Мир Ликийских, московские митрополиты Петр и Алексей, также Сергий Радонежский и другие игумены главных русских монастырей: Кирилл Белозерский, Варлаам Хутынский, Никита Переяславский, Димитрий Прилуцкий, святой Александр Невский – то Божье. А непослушание и своеумие – от дьявола. Божью Матерь по канону в чепце изображали всегда, так и изображать надобно.
Царевич Иван. Батюшка, всегда ли в чепце? На пелене «Надгробный плач», где святые скорбят и плачут, то Божья Матерь и Мария Магдалина простоволосы.
Иван (недовольно). Знаю я, Иван-сын, ту пелену. Та пелена сделана в вышивальной мастерской князей Старицких, соперничавшей с нашей царской, у княгини Евфросиньи, матери князя Владимира Андреевича Старицкого, которого изменные бояре хотели вместо меня на престол. А в той пелене – портретны черты. А скорбят по своей печальной судьбе последнего рода удельных князей, мечтавших о дроблении отечества нашего, о том скорбят! На такое их изменные бояре подвигали. И тезка их – дьявол. Милые мои, все непослушание и своеумие – от него. Он ли тебя, художник, к своеумию зовет?
Алампий. Истинно он, государь, черт! Когда в храме Спаса на Нередице расписывал западную часть храмовой стены картиной Страшного суда, то впервые приходить стал ради соблазна.
Иван. Знаю, милые мои, он, бес, лучше всего к красоте липнет. Красив храм Спаса на Нередице. Люблю я его! Крестокупольная постройка. В куполе Спаса – Вознесение, ниже в барабане – пророки, в подпружних арках – медальоны: сорок мучеников на стенах, и на сводах евангельские картины. А на западной же стене – бесы. В семейной церкви нашей Благовещенского собора также много писано Апокалипсиса и Страшного суда. Велю тебе, Алампий, кое-что подновить.
Царевич Иван. Батюшка, не было бы от него, сего художника, нашей семейной церкви порчи. Он с Сатаной знается!