Бельский. Государь, мы уж потщимся в твою защиту.
Иван. Тяжко мне. Сам я сокрушил свое будущее. Люблю я ездить по земле в объезды. В нынешний объезд увидел на дереве птичье гнездо. (Плачет.) Прослезился. Тяжко мне: кому уподоблюсь я? Не птицам небесным – они плодовиты, не зверям лесным – и они плодовиты, и даже не водам – и они плодовиты. Они играют волнами, в них плещется рыба. Взглянул на землю – Господи, и земле я не уподоблюсь. Вернувшись в Москву, почну советоваться с боярами, кому царствовать после меня на Русской земле, на всех городах и пределах, ибо сын мой Федор не имеет детей.
Нагой. Государь, неплодную смоковницу отсекают и выбрасывают из виноградника.
Иван. Истинно, в браке с Ириной Годуновой царевич Федор не имеет детей. Я, царь, помышлял спасти будущее династии и помышлял развести сына. Но после гибели царевича Ивана остерегаюсь на крутые меры к младшему.
Нагой. Государь милостивый, как родич царицы, готовый флевы, сиречь жилы свои, на растерзание за твою царскую особу отдать, хочу воспользоваться случаем и заметить тебе, царю, что Борис притворяется больным и удалился от царских очей.
Бельский. Видно, он, Годунов, выжидает, как повернется и не возьмет ли над тобой, грозным государем, Дума верх.
Иван. Ах, ежели он безгосударной еси человек, я, царь, сам отправлюсь в дом Бориса, чтобы убедиться, болен ли он. Ты, Нагой, пойдешь со мной. Про Думу же я помыслю. С Думой согласия нет. Мстиславские не любят Шереметьевых, и все вместе не любят Шуйских и прочее тому подобное. Для успокоения общего надобно им подкинуть пряник медовый. Опричнина зиждилась на доносах и сыске. Я, царь, пообещаю оградить знать от доносов. Надобно, чтоб по моей хартице, сиречь грамотке, Дума приняла закон о строжайшем наказании лиц, подающих ложные доносы.
Бельский. Как же, государь, без ябед сыск вести?
Иван. Сей указ ныне снарядить. А ты уж, Бельский, веди сыск по умению своему. Во всем, милые мои, потребно умение. Поскольку я сызмальства царь, то не только лишь помазан, но и знаю ремесло царское: как, когда что надо. Блюдите заветы Божии, и Бог, смиряючи нас, наказуя, приводит нас на спасенный путь. (Крестится и уходит в сопровождении Бельского и Нагого.)
Годунов (стонет). Лекарь Строганов, болезненно делаешь!
Строганов. Уязвлен ты, сиречь ранен, шибко. Целебно зелье, сиречь исцеляющие заволоки, на месте ударов потребны. Терпи уж. (Делает заволоки.)
Годунов (стонет). Богу помолюсь ради чаемого исцеления. Который уж день в нужде лежу, то попрошу Иисуса, чтобы меня, как Иоанна Святого, Иисус обрел в церкви здрава. (Стонет.)
Федор. Жалко мне тебя, Борис! (Плачет.) То тебя батюшка истязал?
Годунов. То мои грехи меня истязали. (Стонет.)
Ирина. Не говори, Федор, неразумные речи, молись со мной за Бориса исцеление. К тому молись так: «Се исцели еси, ино грешный, славя и хваля человеколюбца Бога и его угодника великого пророка Илью».
Федор. Се исцели еси… Лекарь, отчего брат Иван преставился?
Строганов. От болезни, от лихорадки.
Федор. А я чул, его батюшка палкой побил. Ты, Годунов, был при том, скажи, как было.
Годунов. Было от Божьего недуга. Государь же батюшка лишь учил, указывая на грехи с любовью.
Федор. Жалко мне брата Ивана, что от сего света переселился в оный покой. А при погребении в един колокол звонили изредка, чтоб все люди видели, что то погребение. При веселье же во множество колоколов звонят. И гроб был красив, в среди обито бархатом вишневым, а сверху – червчатым. Батюшка сам отпел по мертвому великий канон. И множество народу мужского и женского полу все вместе без чина рыдали и плакали. (Плачет.) Тело брата Ивана поставили близ алтаря, а на алтарь не внесли, и учали отпевати погребальным пением, а отпев, погребли в той церкви Михаила Архангела в землю и прикрыли каменною плитою. Не видать уж более брата Ивана николи. (Плачет.)
Ирина. Уймись, Федор. Бог так пожелал. Утрись ширинкой. (Подает платок.) Говори в послушестве Господне слово для облегчения души, а в горней выси брата увидишь.
Федор. Иринушка, ладушка моя! (Целует Ирину.) Знаю я, что увижу брата. Ведь когда-либо и мне надо преставиться. Сказано от Божественного Луки: «Се мертв бе, и оживе». То на небе уж обретем, и ради небесной сладости кутью едим с сахаром. Как почал митрополит над кутьей говорить молитву и кидать ладаном, а потом кутью есть, ложкою поднося батюшке государю и царице Марии, и мне, царевичу, и большим властям, боярам, и всякого чина людям, то полегчало. И, сотворя погребение, все пошли восвояси. Красиво было. Свечи для провожания. Восковые свечи витые и простые. (Плачет.)
Строганов (Годунову). Болят ли заволоки?
Годунов. Сейчас менее.
Строганов. Я их камфорой смазал.
Федор. Борис, сколько тех свечей пойдет при погребении?
Годунов. Больше десяти берковеск, государь царевич.
Федор. Уймища! То ж до шти недель помышления и поставления. Кутьи, и свечи, и прочее. Кто ж даст те деньги?
Годунов. В монастыри и по церквам на помин денег дают из городских доходов, да дается из царской казны митрополиту сто рублев. Архиепископам и епископам – по семьдесят, архимандритам и игуменам и самым большим попам – по пятьдесят, а иным попам и дьяконам – рублев по двадцать, и по десять, и по пять, смотря по человеку. Когда преставится царь, то более дают, когда преставятся царевич али царица, то дают с убавкою.
Федор. Брата Иоанна, измыв теплой водою и возложив на него срачицу[40] и порты и все царское одеяние, в гроб положили. А корону на гробе не положили. То душе брата досада.
Годунов. Корону лишь царям кладут.
Федор. Брат Иван шибко хотел быть царем вместо батюшки, оттого батюшка осерчал. А я монархом быть не хочу, я монахом быть хочу. И слышать про трон не желаю! Тягостно быть царем.
Годунов. Грех так говорить, государь царевич. Монарха почет подобен Богу. Перед ним в земном поклоне падают ниц, обнажив голову, на пирах пьют перву государеву чашу, вставая из-за стола. Выход царя – под колоколы. Стража следит, чтоб внутри дворца и вокруг была благоговейнейшая тишина, а кто в опале, то ему запрет посещать дворец и видать очи государевы. Такой-то почет.
Федор. Нет, в монастыре лучше. Ежели ты, Борис, любишь царство, то будь сам после батюшки царем, а я с Иринушкой в монастырь пойду.
Борис. То ты, государь царевич, из рода Калиты, тебе Бог велел царствовать. Я же – из татар.
Федор. Все одно, будь после батюшки ты царь, Борис, я ж в монастырь. Хочешь ли в монастырь, Иринушка?
Ирина. Хотела бы, да государь-батюшка не позволит.
Федор. Господи, как любо мне ездить по монастырям, особо глухим, лесным. Господи, красота какая! Высокие затейливые башни, а кругом – лес, реки, озера синие, зеленые дали летом, бело-голубые, искрящиеся под лучами солнца зимой… Господи, там бы мне и помереть тихо, не так, как брат Иван. Помирясь в ссоре, целуя всех, и всем мир и прощение дам, и, перекрестившись трижды, обвив четки около руки своей и сказав последнее слово: «Слава Богу всех ради. В руки твои передаю дух мой. Аминь». (Крестится.)
Годунов. Молод ты еще, государь царевич, про смерть мыслить. То грешно. Про жизнь мысли.
Федор. И жизнь в монастыре, Господи, как хороша! В монастыре терпение и смирение.
Годунов. Государь царевич, терпение и смирение необходимо человекам, отказавшимся от мирской жизни, но в миру люди живут не по монастырскому уставу. В миру не терпение, а закон потребен, сиречь правда. Долготерпение в людях без правды добро разрушает и дело народное ни во что изводит, злые нравы в царство вводит.
Федор. Кто блюдет ту правду? Человек может ли? Лишь Бог может.
Годунов. Бог на небе, на земле ж – его помазник, царь.
Федор. Разве царь естеством не человеку подобен?
Годунов. Царь естеством есть всем человекам подобен, а властью же подобен есть высшему Богу.
Федор. Нет, я хочу батюшку упросить, чтоб меня в монастырь отпустил Соловецкий, где игумен был отец Филипп, али иной, какой батюшка пожелает. Жил бы с Иринушкой вместе, как брат и сестра.
Годунов. Такое монастырский устав запрещает. Вы ж с Иринушкой в супружестве наследника должны родить государю и отечеству.
Федор. Нет нам на то, Борис, благословения Божьего. Уж иной раз ропщу за такую опалу.
Ирина. Не роптать надо, а с кротостью и смирением переносить опалу и другие беды. Все напасти от Бога. Поминай грехи свои, трепещи, молись и благодари Владыку Христа.
Слуга (входит). Государь Иван Васильевич!
Годунов (испуганно). Неожиданно приехал! Не быть бы беде! (Крестится.) Господи, сохрани и спаси! (Входят царь Иван и Нагой.)
Иван. Что ж ты, Борис, скрываешься от царских очей?! Ныне сам пришел тебя посетить. И ты, Федор, давно уж на очи мне не являлся.
Федор. Батюшка, Борис расхворался и долго лечится, а я ему соболезную.
Иван. Строганов, истинно Годунов расхворался?
Строганов. Истинно, государь милостивый. Делаю ему заволоки от нагноения.
Годунов. Государь, все время после несчастья сижу тут, в своем доме за Неглинной.
Иван (Нагому). Что ж ты, Нагой, наговорил на Бориса?