– Что они здесь делают?
– Их мужья и сыновья несправедливо содержатся в заключении, поэтому они собираются здесь, вопя истошными голосами и рыдая перед охранниками, чтобы те выпустили арестантов.
Саймонс вздохнул:
– Ну, мне кажется, я испытываю в отношении Пола и Билла те же самые чувства, что и эти женщины по поводу своих мужчин.
– Да, и я тоже, я очень беспокоюсь о Поле и Билле.
– А что ты делаешь для них? – спросил Саймонс.
Рашид был захвачен врасплох.
– Я делаю все, что могу, чтобы помочь моим американским друзьям, – сказал он. Ему пришли на ум собаки и кошки. Одной из его задач в этот момент было заботиться о всех домашних животных, которых оставили эвакуированные сотрудники «ЭДС», включая четырех собак и двенадцать кошек. У Рашида никогда не было домашних животных, и он представления не имел, как обращаться с крупными агрессивными собаками. Каждый раз, когда ему приходилось навещать квартиру, в которую для кормления собрали всех собак, он был вынужден нанимать на улице двух-трех человек, чтобы те удерживали животных. Рашид дважды вывозил их всех в аэропорт в клетках, прослышав, что вылетает рейс, который сможет принять их всех, но оба раза этот рейс отменяли. Он думал рассказать Саймонсу об этом, но каким-то образом понимал, что эта деятельность не произведет на него должного впечатления.
Саймонс что-то задумал, пронеслась мысль в голове Рашида, и это не имело отношения к бизнесу. Саймонс произвел на него впечатление умудренного опытом человека – это можно было понять, просто взглянув на его лицо. Рашид не верил в опыт. Он верил в быстрое обучение. Революция, а не эволюция. Ему нравилось срезать углы и повороты, идти напрямую, нравилось ускоренное развитие событий и нагнетатели в двигателе. Саймонс был другим. Ему было присуще терпение, и Рашид, анализируя психологию Саймонса, предположил, что это терпение проистекает от сильной воли. Когда он будет готов, подумал Рашид, он даст мне знать, чего от меня хочет.
– Знаешь ли ты что-нибудь о Французской революции? – спросил Саймонс.
– Немного.
– Это место напоминает мне Бастилию – символ угнетения.
Хорошее сравнение, подумал Рашид.
Саймонс продолжил:
– Французские революционеры взяли Бастилию штурмом и выпустили всех заключенных.
– Я думаю, что здесь произойдет то же самое. По крайней мере, это возможно.
Саймонс кивнул головой:
– Если это случится, кто-то должен быть здесь, чтобы позаботиться о Поле и Билле.
«Обязательно. Это буду я», – подумал Рашид.
Они стояли вместе на площади Гаср, глядя на высокие стены, огромные ворота и причитавших женщин в черных одеждах. Рашид вспомнил принцип: всегда делай немного больше, чем «ЭДС» от тебя требует. Что, если толпы проигнорируют тюрьму Гаср? Возможно, ему следует позаботиться о том, чтобы этого не случилось. Толпа была, собственно говоря, всего-навсего скопищем людей вроде Рашида – молодых недовольных иранцев, которые хотели изменить свою жизнь. Он мог не просто присоединиться к толпе – он мог возглавить ее. Он мог возглавить наступление на тюрьму. Он, Рашид, мог спасти Пола и Билла.
Для него не было ничего невозможного.
II
Кобёрн не знал всего, что происходило в этот момент в голове Саймонса. Он не был осведомлен о разговорах полковника с Перо и Рашидом, а Саймонс ни с кем не делился информацией. Из того, что было известно Кобёрну, – три возможности – вывоз в багажнике автомобиля, перевод под домашний арест и похищение и штурм Бастилии – все выглядело довольно-таки туманно. Более того, Саймонс не предпринимал ничего, чтобы это произошло, но, казалось, был вполне доволен сидеть в доме Дворанчика, все более детально обсуждая варианты. Однако это никоим образом не беспокоило Кобёрна. Во всяком случае, он был оптимистом и, подобно Россу Перо, считал, что не было смысла порицать крупнейшего на свете эксперта по спасению.
В то время как все три возможности потихоньку дозревали, Саймонс сосредоточился на путях выезда из Ирана – той проблеме, о которой Кобёрн думал не иначе как «улизнуть тайком».
Кобёрн искал пути организовать вылет Пола и Билла. Он совал свой нос в склады в аэропорту, обдумывая идею отправить Пола и Билла под видом груза. Он разговаривал со служащими в различных авиакомпаниях, пытаясь наладить контакты. В конце концов у него состоялось несколько встреч с начальником службы безопасности «Пан Американ», причем Кобёрн посвятил его во все, за исключением имен Пола и Билла. Они разговаривали о том, как протащить двух беглецов на рейс по расписанию в форме членов летной команды «Пан Американ». Начальник службы безопасности хотел оказать помощь, но ответственность авиакомпании в конце концов оказалась непреодолимой проблемой. Затем Кобёрн подумывал о краже вертолета. Он произвел разведку в районе вертолетной базы на юге города и пришел к выводу, что кража возможна. Но, учитывая хаос, царивший среди иранских военных, он подозревал, что за этим летательным аппаратом не было должного ухода, к тому же ни для кого не составляло секрета, что существовал дефицит запчастей. Затем, опять-таки, некоторые из летательных аппаратов могли быть заправлены загрязненным горючим.
Он довел все это до сведения Саймонса. Полковник уже испытывал недоверие к аэропортам, а подводные камни, обнаруженные Кобёрном, утвердили его в этих предубеждениях. Вокруг аэропортов всегда кишели полицейские и военные; если что-нибудь пойдет не так, скрыться не представлялось возможным – аэропорты были спроектированы таким образом, чтобы помешать проникновению людей туда, где их нахождение не предусмотрено; в аэропорту вы всегда отдавали себя в руки других. Более того, в такой ситуации вашими худшими врагами могли оказаться сами беглецы: им следовало быть чрезвычайно хладнокровными. Кобёрн считал, что Пол и Билл обладали достаточной отвагой, чтобы пройти через нечто подобное, но не было смысла говорить об этом полковнику: Саймонс всегда должен был произвести собственную оценку характера человека, а ему не доводилось встречаться с Полом или Биллом.
Итак, в конце концов, команда сосредоточилась на вывозе по автомобильной дороге.
Набралось шесть вариантов.
На севере находился СССР, отнюдь не гостеприимная страна. К востоку располагался Афганистан, равным образом негостеприимный, и Пакистан, чья граница отстояла слишком далеко – почти за тысячу миль, по большей части проходящая по пустыне. На юге находился Персидский залив с дружественным Кувейтом, всего за пятьдесят или сто миль водным путем. Это выглядело обещающе. На западе лежал недружественный Ирак; на северо-западе – дружественная Турция.
Кувейт и Турция были местами назначения, к которым они отнеслись наиболее благосклонно.
Саймонс попросил Кобёрна найти надежного иранского служащего компании, чтобы проехать до самого Персидского залива с целью разведать, является ли путь проезжим, а местность – мирной. Кобёрн обратился по этому поводу к Мотоциклисту, получившему эту кличку потому, что он носился по Тегерану на мотоцикле. Системный инженер-стажер вроде Рашида, Мотоциклист, примерно двадцати пяти лет от роду, был невысок ростом и являл собой самого настоящего лихача. Он обучался английскому языку в школе в Калифорнии и мог болтать с каким угодно местным американским выговором – южным, пуэрториканским, любым. «ЭДС» приняла его на работу, невзирая на отсутствие степени, присуждаемой по результатам обучения в колледже. Дело в том, что он набирал примечательно высокое количество баллов в тестах на проверку способностей. Когда иранские сотрудники «ЭДС» устроили забастовку, Мотоциклист удивил всех, неистово порицая своих коллег и высказываясь в пользу работодателей. Он не делал секрета из своих проамериканских настроений, однако же Кобёрн был совершенно уверен в том, что Мотоциклист связан с революционерами. Однажды он попросил у Кина Тейлора автомобиль. Тейлор предоставил таковой в его распоряжение. На следующий день он попросил еще один. Тейлор оказал ему такую любезность. Однако же Мотоциклист всегда разъезжал на своем мотоцикле. Тейлор и Кобёрн были стопроцентно уверены, что эти автомобили были взяты для революционеров. Им это было безразлично: главное, что Мотоциклист теперь оказался в долгу перед ними.
Таким образом, в оплату за оказанные в прошлом любезности Мотоциклист поехал к Персидскому заливу.
Молодой человек вернулся несколькими днями позже и сообщил, что нет ничего невозможного, если у вас есть деньги. Можно было добраться до залива и купить или арендовать катер.
Но он не имел представления о том, что произойдет, если вы высадитесь в Кувейте.
На этот вопрос ответил Гленн Джэксон.
Являясь охотником и баптистом, Гленн Джэксон был еще и ракетчиком. Сочетание первоклассных математических мозгов и способности сохранять спокойствие в стрессовой ситуации привели его в отдел контроля полетов Центра управления полетами НАСА в Хьюстоне в качестве диспетчера полетов. Его задачей было проектировать и управлять компьютерными программами, которые рассчитывают траектории для маневрирования в полете.
Невозмутимость Джэксона была самым жестким образом испытана в день Рождества 1968 года во время последнего полета, над которым он работал – облет Луны. Когда летательный аппарат вышел из-за Луны, астронавт Джим Ловелл снял показания приборов, обозначил данные, которые показывали Джэксону, насколько летательный аппарат был близок к его запланированному курсу. Джэксон перепугался: данные вышли далеко за пределы приемлемых границ погрешности. Джэксон потребовал, чтобы оператор связи космической службы попросил астронавта вновь снять эти показания для двойной проверки. Затем он заявил руководителю полета, что, если эти данные были подлинными, трем астронавтам грозила неминуемая смерть, ибо в наличии не было достаточного количества горючего для корректировки такого огромного отклонения.
Джэксон попросил Ловелла снять показания приборов в третий раз, сверхтщательно. Они оказались точно такими же. Затем Ловелл заявил: