И чем хуже обстояло с рулёжкой, тем сильнее волновался Абрамов, а чем больше волновался, тем хуже шло дело. Получился заколдованный круг!
— М-да, так шаром и катаемся… — ворчал инструктор. — Так «рулят» разве лишь в цирке! Вылазь, Абрамов, всё равно дела не будет.
Вылез. Обмяк весь, головой поник. Ночью в общежитии не мог уснуть: перебирал в памяти правила грамотного руления и всё думал: может, зря он взялся за такое дело? Не быть ему лётчиком.
Долго он мучился сомнениями и понимал, что лётная судьба его висит на паутинке.
… Юноша прислушался: товарищи его уснули. В спальне тишина. Пётр откинул одеяло, натянул на себя летний комбинезон и босиком, ступая осторожно, по-кошачьи, вышел из общежития. На его счастье самолёт для рулёжки стоял близко и не охранялся.
Неслышно залез он в кабину, положил на ребристые прохладные педали босые ноги и мысленно представил себя во время рулёжки.
«Значит, так: если самолёт уводит влево, я нажимаю вот на эту… нет, на правую педаль. А если я хочу развернуть самолёт вправо, то надо нажимать… гм… тоже на правую педаль! Но почему в обоих случаях на одну педаль?! Ах да, потому что в том и в другом случае я хочу отклонить машину вправо! Так… А газом я, значит, буду работать следующим образом…»
Часа два пробыл Пётр в самолёте, усваивая основные правила рулёжки, а главное — привыкая к кабине, к расположению в ней секторов и рычагов управления и приборов, к смешанному запаху авиационного лака, бензина и масла, к самой мысли, что ему действительно доверят управление самолётом и хотят научить его летать, если только он окажется подходящим человеком.
И чем больше свыкался со всем этим Пётр, тем живее шевелилась и крепла надежда в его смятённой и поколебленной первыми неудачами душе, а на смену сомнению приходила уверенность.
Дня два Пётр тайком тренировался в кабине, с неослабеваемым интересом смотрел, как рулят другие курсанты, и перечитывал курсантскую «библию» — «Курс учебно-лётной подготовки», всё глубже вникая в каждую строчку, в каждую страницу. И тут выяснилось: то, что остальные понимали с первого чтения, Петру надобно было перечитывать по нескольку раз. Не часто приходилось ему раньше самостоятельно работать с книгой…
Сжалился Дядечко и ещё разок пустил Абрамова в кабину:
— Давай попытайся, всё равно машину добивать: старьё… А если и сейчас будешь куролесить — оставайся, друг, на земле!
Самолёт, хотя и узкой «змейкой», всё же побежал по прямой.
— О! Видать, ты получился малость, — обрадовался инструктор. — Скажи, пожалуйста, чудеса какие. А я уже хотел списывать тебя с корабля на берег… Так, так, давай ещё!
… К концу дня Абрамов освоил упражнение и стал рулить один.
Та же история повторилась и в первых вывозных полётах. Пока Пётр находился на земле, всё помнил и знал, что надо делать в полёте, а как только садился в самолёт и взлетал с инструктором — все знания «оставались на земле».
Впрочем, так казалось самому Абрамову, и он обвинял во всём свой «неавиационный характер». В какой-то мере и Дядечко разделял его мысли и без особого энтузиазма думал о лётном будущем своего ученика.
Смущало инструктора только следующее обстоятельство: у Абрамова не ладилось со взлётом и посадкой, а вот расчёт на посадку у него почему-то получался сносно, хотя всем известно, что способности лётчика-курсанта, пожалуй, ярче всего проявляются именно в расчёте на посадку…
В чём же секрет?
Конечно, проще всего было представить Абрамова на отчисление, но жаль было парня. Да и за него стоял горой авиатехник группы Коля Симченко.
— Честный он курсант, товарищ инструктор, — говорил Симченко. — Лучше всех работает на матчасти, машину протрёт до блеска, мотор вымоет, капоты, да и соображает по устройству мотора. Обвыкнется малость — и летать будет…
— Ладно, — махнул рукой Дядечко. — Подождём ещё.
Прошло несколько дней, на протяжении которых Абрамов неустанно занимался по теории полёта, а Дядечко давал ему летать, но немного.
И когда, подучив остальных курсантов, инструктор снова взялся всерьёз за Абрамова, последний сделал совсем недурно три полёта подряд. Дядечко воспрял духом и теперь громко и лихо покрикивал в переговорный аппарат:
— А ну держи направление, чёрт такой! Крен убери… Скорость!
После посадки, когда зарулили на старт, Абрамов отстегнул привязные ремни и вылез из кабины.
— Ты куда? — удивился Дядечко.
— Пойду в квадрат, — хмуро ответил Абрамов.
— А кто разрешал?!
— Разве ж это полёты? — обидчиво произнёс курсант. — Коли до ругани дело дошло, то, значит, из меня толку не будет…
— Так ведь я это, чтобы подбодрить тебя, — воскликнул Дядечко. — Если в человеке порох есть, то для него крепкое словцо, что искра!
— Ну, вот я и взорвался.
— Гм… — задумался инструктор. — Скажи, пожалуйста, что получилось… Хотел лучше, а оно другим кончиком обернулось. Ну ладно, садись, рванем ещё разок, но уже я тебя провезу по другой методике.
Абрамов подумал и вернулся в кабину.
«Другая методика» показала свое явное превосходство над первой. Чем ласковее объяснял Дядечко и чем больше подхваливал курсанта, тем правильнее летел самолёт.
Инструктор пришёл в восторг.
— Люблю гордых, — сказал он. — Молодец, всегда будь откровенен во всём. Не нравится — скажи. Ты — человек! А вообще, значит, к каждому из вас надо отдельный ключ подбирать… Учтём это для дальнейшего. Правду говорят, что дело не столько в том, кого учат, сколько в том, кто учит… и всё же до нормы ещё, как до луны!
В тот день вечером Абрамов опять не мог долго уснуть. С одной стороны, его поддерживал временный успех, а с другой стороны, снова стало терзать душу сомнение.
Думал о многом, вспоминал… А воспоминания, что пейзажи в перевёрнутом бинокле: все кажется далеким и маленьким…
… Есть в Кущёвском районе Краснодарского края село Полтавченское. Не на всякой карте его найдёшь, не с любой высоты увидишь, но много в нём жило и живёт замечательных людей с чистой душой и большим сердцем.
Взять хотя бы чету Абрамовых — Лукьяна Степановича и Пелагею Ивановну. Полвека вместе они прожили рука об руку. Всякое приключалось в их дружной семье, а всегда старались держаться рядом и никому не причиняли зла.
Не было вот только у Абрамовых детей. И немало лет назад они усыновили сироту — Петю Михайличенко и стало в их семье трое.
Вырос приёмыш на радость своим новым родителям, женился, сам отцом стал. Внука, по настоянию деда, тоже назвали Петром.
В 1917 году Пётр Лукьянович ушёл добровольцем в Красную гвардию и погиб в боях за Родину. Мальчик остался без отца.
Рано довелось маленькому Пете Абрамову познать труд. Лет с девяти стал он помогать деду в кузне и подолгу любовался могучим стариком. Лукьян Степанович был здоровый, русоволосый мужчина с энергичным лицом. Лет до шестидесяти боролся он даже с молодыми силачами и почти всегда клал их на лопатки.
Особенно нравилось Пете раздувать меха и смотреть на пламя горна…
Вот, смешно вздрагивая и кувыркаясь в сильной струе воздуха, обкатываются друг о друга смолисто-чёрные угольки и, накаляясь, меняются в цвете: становятся сизыми, затем синие жилки бегут змейками по тёмно-красной поверхности угольков, потом угли, разгораясь всё жарче, приобретают бледные оттенки, и пламя появляется вокруг них, как корона, с лёгкими подвижными зубцами. Гудит оно весело, пляшет в воздухе, готовое создать нечто новое, необходимое человеку, или уничтожить в мгновенье ока всё, что попадётся на пути.
Злая и привлекательная сила в кузнечном огне!
А дед, улыбаясь, кладёт прямо в его подвижную пасть кусок металла, и огонь, словно понимая, чего хотят от него, жадно облизывает холодный брусок и как бы вдувает в него какую-то фантастическую жизнь…
И кажется Пете, что стоит только сунуть в пламя бесформенную глыбу металла, как, повинуясь волшебной силе огня, через несколько минут превратится она в точно такой же трактор, что увидел Петя сегодня впервые в жизни на улице села.
— О чём задумался, Петюнька? — заботливо осведомился дед.
— О тракторе…
— Машина хоть куда, — соглашается Лукьян Степанович. — Каких только люди не придумали механизмов! Эх, Петро, купим мы с тобой мотоциклет, да поедем вдвоём по Руси-матушке технику изучать… А?
— Поехать бы, дедушка, — не то упрашивая, не то утверждая, говорит Петя.
— А что же, возьмём да и махнем! — подогревает дед мечтания внука. — А нет, так другое путешествие посмотрим…
— Какое? — настораживается мальчик.
Пойдёт скоро самая наипервейшая техника во все концы и в наше село заявится, — уверенно поясняет свою мысль дед. — Сама к нам придёт, как трактор! Ты учись только, Петюнька, всё тебе будет.
— Ох, дедушка, трудно учиться и неохота! — признался Петя.
Вздохнул дед: уже несколько раз так жаловался ему внук. И мальчика жаль, и ошибиться боязно. Сам-то дед без особой грамоты в люди выбивался, а как теперь оно будет, кто знает. Вероятно, иначе…
А несколько дней спустя пришёл Петя из школы, кинул книги на лавку и настойчиво произнёс:
— Не буду больше учиться!
— Это почему же? — испугалась Пелагея Ивановна.
— Тяжело в школе-то, бабушка.
— Неучем жить ещё тяжелее, — рассердилась Пелагея Ивановна.
— Ну и что ж… Не пойду больше в школу.
— Дед! Скажи хоть ты слово, — взмолилась Пелагея Ивановна.
Помолчал Лукьян Степанович, отвернулся, не хочет неволить ребёнка. Почувствовал Петя слабину и обрадовался: дело выиграно! Но по-настоящему цену такого «выигрыша» узнал после.
В 1929 году всей семьёй переехали в Батайск. Петя нанялся пасти колхозные табуны, а дед поступил в кузницу машинно-тракторной станции.
Машины по-прежнему привлекали воображение Петра, но он лишь мечтал о них. Просто думал о том, что вот, мол, какую интересную технику придумывает человек… А если бы ещё такие были машины, чтоб на луну полететь. Или, чтобы прямо с неба сеять. Или, чтобы — трах! — и средь засухи дождь пошёл… от-то б было дело!