Я их всегда, как маленько выпью, смотрю со своей бабой. Она, понятное дело, дура, плачет, переживает, иногда подпевает по-ихнему-то, по-басурмански. А мне тоже ихние песни нравятся, ну и танцы еще. Шмыг – туда, шмыг – сюда. Там всегда танцуют, хоть хорошо, хоть плохо на душе. Прям как ханты в тайге летом. Кругом благодать, чего бы не потанцевать…
Я улыбнулась.
Мы молча направились к чуму. На душе у меня сразу же сделалось невероятно мерзко от выпитой крови. Тошнило.
– Ну наконец-то ты пришел, – обратилась хозяйка к мужу, – уже гости должны приехать, а ты все еще не переоделся. Старик ей что-то грубо ответил и направился к старому комоду надевать новую рубашку и брюки, на такой пустяк, как носки или же галстук, он не стал обращать внимания и ходил всю свадьбу без них, правда, этого, похоже, никто не заметил.
Северные люди редко на детали обращают внимание. Для них главное в человеке – глаза и взгляд, по ним они определяют душевное состояние, намерения и интересы, а остальное не так уж важно.
– Идут! Идут! Идут к нам! – закричала ворвавшаяся разом в чум ребятня. – А Тэтамбой, нарядный такой, сразу и не узнать, в кожаной куртке, галстуке. В руках очки еще эти… против солнца.
– Коко! К себе быстро! Сиди там, пока не позовем! – скомандовала мать.
Мы, женщины, помогавшие по хозяйству, стали в ряд вдоль по правую сторону чума. Только тут я разглядела в дальнем углу в полумраке шамана, он курил трубку и разговаривал сам с собой, при этом образно жестикулируя. Хотя я могу и ошибаться, шаманы ведь общаются не только с видимым. Тот невидимый, похоже, о чем-то с шаманом спорил, потому что последний то и дело что-то доказывал.
В чуме пахло багульником и жженым мраморным мхом и от этого у меня начала кружиться голова, в ушах появился странный звук, больше похожий на треск весеннего снега, по которому едет упряжка. Показалось, что я далеко-далеко от происходящего.
Я жалобно попросила у хозяев пить.
– Счас-счас, журналисточка, ты моя хорошая, счас, счас-счас, погоди, – засуетилась с приветливой улыбкой мать невесты, – чуток погоди, я нацежу тебе добротного морса из княженики, помнишь, мы тебе ее в город мороженую посылали, когда ты в больнице лежала, сказали, тебе понравилась…
Она убежала за печь и вернулась оттуда с ковшиком прохладного кисловатого голубого морса. Я закрыла глаза от блаженства и прислонилась к стене. Что может быть лучше морса из княженики?
– Возьми! – Я испуганно посмотрела вбок.
Хозяин чума протянул мне нож, я, ни о чем не спрашивая, сильно схватилась за рукоятку, мне внезапно полегчало. Голова перестала кружиться, мысли стали ясными, откуда-то пришли силы и уверенность в себе.
По местному преданию, когда у человека появляются слабость и головокружение, это в него вселяется недобрый дух, нужно резко схватиться за рукоятку ножа, и тогда он немедленно выйдет.
Разговор с вечностью
Есть месяцы в году, когда сама природа велит влюбляться. Когда зацветает все вокруг и солнечные лучи не обжигают, а только приятно греют. Эти месяцы установлены для самой интенсивной жизни: рождения детей, сдачи экзаменов, бурных свадеб и не менее бурных дней рождений. И было бы непростительной ошибкой проводить их как-то по-другому, уклоняясь от природного графика.
В эти месяцы почему-то быстро находятся поводы, оправдания и алиби и даже непроходимые пессимисты начинают немного добреть… Стоило мне подумать только об этом, как свадебная церемония была уже у порога. Помимо Тэтамбоя и его многочисленной родни, пришли также московские гости, как довольно путано пояснил тамада родственникам невесты, это ученые из столичного географического общества, которые разыскивают снежного человека. Хлопот с ними хозяевам предостаточно.
Они, во-первых, совсем не знают местного языка, а во-вторых, без спросу везде ходят, разглядывают, все трогают.
Поэтому родня Тэтамбоя решила их взять с собой, чтобы ученые случайно не забрели на священную гору или в овраг лесного духа, да и просто чтобы элементарно не навредили по хозяйству. Мало ли? Москвичи сразу же решили сесть рядом с разостланным на полу ковром с угощениями, однако хозяева им жестом дали понять, что пока этого делать нельзя. Ученые отпрянули в сторону и стали наблюдать за происходящим, самый молодой из делегации достал видеокамеру и направил ее на выступившего посреди чума раскрасневшегося Тэтамбоя.
Кто-то из родни попробовал объектив камеры заслонить рукой, однако ученый повернулся в другую сторону и стал снимать развешанные по стенам песцовые шкуры. Тут решила вмешаться я.
– Извините, пожалуйста, – я подошла к делегации, – здесь не принято снимать.
Сразу же я стала объектом всеобщего внимания.
– Скажи русакам, – обратился ко мне хозяин, – чтобы убрали камеру и не злили Тэтамбоя. Если он рассвирепеет, а сегодня ему можно, то вся делегация здесь останется навсегда!
Я все перевела. Ученые поняли и, совещаясь, отошли в дальний угол чума, как раз к тому месту, где сидел шаман и разговаривал. Правда, они на него не обратили особого внимания. Собственно, он на них тоже.
Примечательно, но со мной хозяева старались говорить пусть и на ломаном, но русском языке, когда же в чум вошли москвичи, они все дружно, не сговариваясь, перешли на родной язык. И мне пришлось внимательно вслушиваться в разговор, к своему стыду, я язык ханты не так уж хорошо знаю. К тому же у березовских ханты довольно своеобразный диалект.
А между тем начиналось довольно интересное зрелище, на середину чума вышел наряженный сват и сказал:
– У нас есть очень хороший молодой человек, и некому шить и чинить его обувь и одежду, некому стряпать лепешки и варить уху, может быть, отдадите свою дочь-красавицу за него?
– Ну если будет ее всю жизнь кормить-поить, одевать-обувать, беречь и приумножать стадо, которое даем в приданое своей девочке, то почему бы и нет? Можно и отдать, – согласился отец невесты. – И, главное, чтобы хорошо берег ее, не выгонял на улицу в мороз, не шибко бил, особенно когда беременная или детишки малые, или это дни очищения случаются. Баба, она тепло и заботу любит. Пусть он помнит, что Нина – моя единственная и самая любимая дочь, а если обидит ее не по делу, пусть знает, на нашем стойбище завсегда хватит мужиков разобраться в случае чего…
После этих слов женщины затянули жалостливую песню про чужую суровую сторону, там северное сияние неяркое, как дома, дальнюю зимовку, где мало ягеля, а потому слабые и неторопливые олени.
В песне были слова, которые даже постороннего человека не тронуть не могли. О том, как с молодой невесткой плохо обращаются муж и свекровь, она, плача, убегает в родной чум, но тут же за ней приезжает муж и забирает ее. Отец невесты говорит жениху, чтобы берег его дочь, а потом, плача, напевает:
– Если ты мне друг, о мой дорогой зять, – постарайся понять меня, если ты мне враг – постарайся понять меня. Если ты просто так – извини…
А к утру умирает от горя и тоски…
Женщины не успели допеть, как вышла нарядная Коко, несмотря на относительно теплую для севера погоду, она обула новенькие кисы, обшитые соболем, и надела разукрашенную малицу. В этой одежде она была похожа больше на живую игрушку, чем на невесту. А на милый ободок из бисера была прикреплена фата. Признаться, я первый раз в жизни видела невесту, которой фата была очень некстати.
Но Коко считается цивилизованной и очень модной девушкой, пожалуй, самой модной в этом стойбище. Потому, видимо, и надела фату, чтобы показать всем, насколько она современно может выглядеть. Наряд произвел потрясающий эффект на жениха, он восторженного взгляда не сводил с невесты целый вечер. Шаман осторожно взял молодых за руки в специально украшенный угол чума. Там была заранее заготовлена арка и жертвенник.
Под аркой молодым предстояло пройти три раза, взявшись за руки, затем три раза их обходил, окуривая, шаман. После чего они вместе с гостями слушали длинный монолог о генеалогическом древе своих родов, которое, согласно версии шамана, когда-то было единым.
Я добросовестно перевела москвичам рассказ. На что те отреагировали довольно своеобразно:
– Какое генеалогическое древо может быть у людей со здешними обычаями, которые подставляют своих баб под первого встречного. Ну откуда, спрашивается, откуда местный мужчина – хозяин чума, может знать, какой ребенок от него, а какой нет?
– Не все же так делают, – заступилась я за северян, – и, во-вторых, любимую жену не отдаст ни один таежник, но это так, частности. Вульгарный, на наш взгляд, обычай продиктовала сама эволюция, только подобным образом можно защититься от кровосмешения и как следствие вымирания рода. Да и не в крови дело, а в духе.
В духе Севера. Национальная принадлежность мало что определяет. Есть человек, и есть земля, на которой он живет. И эти взаимоотношения для ханты куда важнее всего остального. У русских тоже так случается, что не все отцы воспитывают родных детей, ну и какая разница?
Завязался спор. Я отошла от москвичей и прислонилась к стене, рядом с жертвенником. Лучше все-таки слушать шамана, чем ученых. Хотя, признаться, свадьба меня начала уже утомлять.
И когда уже начало казаться, что свадебная церемония будет длиться по меньшей мере до позднего утра, шаман дал молодым выпить настойки из сухожилий белого оленя, надрезал легонько запястья, помазал им поочередно лбы кровью медведя и торжественно объявил, что с этого времени они муж и жена. Молодых наперебой начали поздравлять, Тэтамбоя с почестями усадили за ковер со снедью, а Коко женщины отвели в свою комнату, раздели с жалобным песенным плачем и по обычаю народа ханты накрыли семью покрывалами. В день свадьбы невеста не должна ни есть, ни пить – это вековой закон Севера. Зато на следующий день ей достанется самое вкусное – правое легкое свежеубитого оленя.
Так вышло, что мое место оказалось рядом с учеными, и я была вынуждена им переводить происходящее и его тайный смысл, потому моя строганина так и осталась на деревянном блюдце почти нетронутой.