— То-то, — выдохнул Петруха и обмяк, а Жора уж подсовывал ему гармонь:
— Народ песню желает, уважь?
— И-и-эх! — растянул мехи Петруха, будто отдушину отыскал. — Как за черный Ерек, как за черный Ере-е-е-ек…
Меж тем Орлик, заметив перед ним пустой стакан, налил его и заговорщицки кивнул — давай, мол, тяни. Лешка выпил.
Потом голосил вместе со всеми про Ерек, клялся в любви и преданности всем подряд, за что в награду получил чью-то благодарную и пьяную слезу, и наконец, дерзко глядя в Настины широко открытые от недоумения глаза, пообещал Петрухе подарить завтра ружье.
— Да зачем завтра! Бери сегодня, пока я добрый! — заорал он и недвусмысленно показывал на Орлика. — А то завтра поздно будет…
Что было потом, не помнит. Помнил только, как, ослепший от ночи, цеплялся руками за что попало, пытаясь поспеть за Петрухой, но того как ветром сдуло. И темнота…
Очухался в поле. Густая и короткая майская ночь редела.
В глазах мельтешили блестки. Но все это было уже признаком жизни — сознанием, памятью, мыслями, вернувшимися к нему, в коих защелкало, как по морзянке: Настя. Ружье. Петруха. Орлик. Все это переводилось тут же на ощущения: и яростной безысходной обиды, и жажды мщения, презрения, и снова обиды. Он вдруг вспомнил Петруху, рухнувшего в ночь, вспомнил его зловещее обещание — ну, сейчас я вам устрою тот еще тир! И мир потерял смысл, кроме одной, пронизывающей, как пуля, мысли — свершилось непоправимое…
Лешка бежал к общежитию. Вот и коридор, обитая дерматином дверь комнаты, кровать… Вот и ружье в чехле…
А вот патронташ. Четыре патрона заряжены картечью. Все на месте, как вчера.
Утро. Как медленно оно заступает и как до последнего сизо-черного вздоха сопротивляется ночь.
Сидит Лешка на обочине улицы, в коленях зажато ружье, и совсем не дождь капает на вороненую его сталь. Небо в это утро выдалось ясным, словно ничего под ним не произошло.
Степь просыпалась. Спешили к бригадной машине люди. Все: и дядя Вася, и Жора, и Петруха…
И Настя. Вот она протянула Петрухе термос с чаем, и тот привычно перекинул его дяде Васе. Вот что-то сказала, и все трое захохотали…
И в этом их смехе, в привычных жестах и напутствиях проглядывалось нечто сильное, прочное, что единило их личные жизни в одну общую главную жизнь, какой у Лешки не случилось. Иначе не заострял бы он внимания на мимоходных страстишках, на случайных промахах людей, подводя поспешную черту и навязывая им чужие — не их характеры. Не доводил бы он своего воображения до абсурда, где померещилось ему даже кровопролитие…
Из столовой меж тем выходили последние механизаторы. Торопились, зубоскалили по пустякам. Настя снова подошла к Петрухе, застегнула верхнюю пуговицу на его рубахе… И, разглядывая все это и наливаясь до бровей ярким стыдом, Лешка зыркнул по кустам, собираясь кинуть в них навсегда свое ружье…
«А ведь действительно ничего не произошло. Просто я дурак», — подумал Лешка. И не успел он на этот счет ни порадоваться, ни огорчиться, как перед ним вырос бригадир:
— Сегодня станешь на сеялку. Пошевеливайся.
Солнце медленно накалялось. Степь казалась оранжевой и млела от тишины и покоя. Машина набрала скорость.
Остановились у сеялочных агрегатов на меже между распаханным полем и нетронутой степью. Продрогшие, спрыгивали прямо в степную благодать. Пахло травами и железом. Остро. Стойко.
Что-то величественное виделось Лешке в ковыльной целине. Он жадно вдыхал ее запахи, и тело набирало необычайную легкость. Хотелось, как в детстве, бежать, прыгать, кувыркаться. Но Лешкиным напарником на Жорином агрегате оказался пожилой и неразговорчивый казах Тулиген — не распрыгаешься. Пока Жора готовил трактор к запуску, они смазали и проверили рабочие узлы своих сеялок. Тулиген все делал молча и по-хозяйски уверенно. Лешка украдкой копировал его действия. Выходило.
Подъехал зернозаправщик, загрузил сеялки зерном.
Но вот взвизгнул пускач одного трактора, второго, третьего. Агрегаты вошли в загонки, и начался сев.
…Когда ветерок дул навстречу, еще терпелось. Всю пыль от гусениц и сеялок относило назад. Когда же трактор пошел по ветру, в пору надеть противогаз. Настерпимой жарой бьет от перегретого двигателя.
И, смахивая пригоршнями пот с лица, выжимая, Казалось, последние силы, Лешка тянул на себя фрикцион…
«И он докажет! Раз доверили сделать пару кругов на тракторе — докажет». От пыли не видно следа маркера, да и самого маркера не видно, и Лешка, вглядываясь до рези в глазах, вел трактор, иногда почти интуитивно угадывая колею…
— Эй, Алеша, может, добавки?
Оказывается, уже обед. И он, оказывается, уж проглотил свой гуляш, не оценив даже умения Насти. И тут же повалился на землю.
И сон — долгий, знойный, пыльный, где снова и снова рябило, укачивало от бесконечной борозды, где ломило уши от рабочих шумов, а в огромном, похожем на лишай солончаке, словно временный обелиск, окаменел Жорин трактор. И они — Жора, Лешка и Тулиген — расцепляют и вытаскивают сеялки из грязи, каждую в отдельности…
Наконец взревел трактор, ожил и двинул напролом к свободе. И вмиг стянуло дыхание — взыграли, забились в Лешкином сердце сильные огни, толкнули вперед за трактором. И стальные гусеницы, ломая на повороте целину, загораются солнцем…
И так десять дней. И сон, и явь — все перепутается в Лешкином сознании, и лишь крепкие толчки дяди Васи будут оповещать его о новом утре.
Всему рано или поздно приходит конец. Придет к концу и посевная. Засеянные поля дадут всходы. Земля преобразится. Добрый, видать, подымется урожай! И от общей этой радости засмеется, наверное, и Лешкина душа…
Возвращаясь в последний раз с поля не на машине, а на своей сеялке с поднятыми сошниками, и не по пыльной пахоте, а по укатанной дороге в бригаду, Лешка припомнит и тот случай как забавный эпизод, каких было много за две самые длинные в его жизни недели: радости, огорчения, обиды и снова радости…
Лешка обозревал доступное глазу пространство, и что-то близкое чудилось ему в степной шири.
Эх, и красива степь на рассветах!
Она дышит…
Словно сотнями дыханий, оставивших ей последнее «прости», дышит она, и не смутить ее ничьими страстями, ничьими судьбами. Она сама их вершит. Все так же, как и вчера, как и тысячи лет назад, зависнет над ней вечный жаворонок, подхватят его песнь травы, и до самого горизонта зазвучит тогда тихая и сильная музыка жизни.
Вон, у самой дороги, на обочине, выскочил росточек. Прозрачный пока, слабенький… Но к жизни пробился — озирается… Десятки ботинок пробухали рядом, а он знай себе — тянется ввысь, трепещет на легких ветрах. И не нашлось такой ноги, чтоб раздавила, втоптала в грязь крохотное, но живое это трепыханье. Малое да беззащитное само напрашивается на людскую доброту.
И вырастет, быть может, из оберегаемой этой былинки жесткий репей. Намертво вопьется корнями он в землю. Встанет среди дороги, загородив ее людям. Будет рвать одежду, ранить в кровь ноги…
А может, напротив? Редкой, может быть, красоты цветок вызреет из того росточка? И сполна отблагодарит он людей за их бережливость к нему, озарит лица их радостью.
Кто знает…
INFO
Степан Герасимович ЗАЛЕВСКИЙ
НА ЛЕГКИХ ВЕТРАХ
Ответственный за выпуск С. Лыкошин
Редактор В. Кукушкин
Художественный редактор В. Недогонов
Технический редактор Н. Александрова
Корректоры В. Назарова, Т. Пескова
Сдано в набор 06.11.81. Подписано в печать 14.01.82. А06417. Формат 70х108 1/32. Бумага типографская № 1. Гарнитура «Школьная». Печать высокая. Условн. печ. л. 2,8. Учетно-изд. л. 2,8. Тираж 75 000 экз. Цена 20 коп. Заказ 1904.
Адрес редакции: 125015, Москва, А-15, Новодмитровская, 5а.
Набрано и сматрицировано в типографии ордена Трудового Красного Знамени издательства ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия». Адрес типографии: 103030, Москва, К-30, Сущевская ул., 21.
Отпечатано на полиграфкомбинате ордена «Знак Почета» издательства ЦК ЛКСМУ «Молодь». Адрес типографии: 252119, Киев-119, Пархоменко, 38–42. Заказ 2977.
FB2 — mefysto, 2022
В очередных выпусках «Библиотеки журнала ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия» читайте:
Анатолий ПШЕНИЧНЫЙ. Орлиный камень. Стихи
Алексей ЛОГУНОВ. Куликовские притчи
Валентина КАЛАШНИКОВА. Имя земли. Стихи
Сергей АЛЕКСЕЕВ. Тайна третьего кургана. Повесть
Александр ДАНИЛЬЧЕНКО. Один на один. Повесть