А может, сходить туда, воды вроде попить?
Тут дверь с треском распахнулась, и, вращаясь вертушкой, вылетела из нее граненая кожаная кепка. Лешка знал, в каких ситуациях вылетают здесь головные уборы, и вмиг беспокойство сменилось злорадством: так ему, так! Молодец Настя!
Хлопнула дверца, машина рванула с места и… только пыль да бензиновая гарь остались от Орлика.
Лешка торжествовал. Теперь он наверняка придет вечером на кладбище, потому что наверняка придет Настя.
Он сегодня немного взбалмошный, хочется куда-то спешить, что-то делать, но день и не думает сматывать удочки, а от Настиного дома с корявой лавочки манит знакомая старушка:
— Подойди-ка, парень… Вижу, что торопишься. Молодые старых обходят, некогда им нынче, да и нечего с нас взять-то, со старых.
Лешка подошел, и та ухватила его цепко за рукав:
— Может, и старые умное слово знают.
Лешка заскучал: «умное слово» растянется теперь на полчаса. Старушки молчат так молчат, а если прорвет — не остановишь.
— Покороче, бабушка, а то мне…
Старушка сердито цыкнула:
— Не будь тороплив, будь памятлив. Может, видел когда вихряки в степи? Того дня один сюда налетел, двух цыпляток унес, чтоб ему покоя не было.
Лешка видел эти вихряки — степные смерчи — и слышал от других, как однажды в этой степи пронесся такой силы смерч, что закрутил и унес в поднебесье грузовик вместе с шофером. И потому, наблюдая даже издали за невеликим смерчем, он всегда испытывал панический страх, какой испытывали допотопные граждане, наблюдая первый огонь.
— Налетит на человека, — продолжала старуха, — закрутит, весь покой из него вытрясет в мешок. А человеку беда. Порченый он, но не понимает, что творится с ним. А все куда-то его тянет, гнетет, места он не находит. Кто начинает что-то искать, кто изобретать, вон, как стебанутый Жора — того тоже вихряк крепко покрутил, а третий сам не знает, что ему не хватает, за собственной тенью гоняется.
На то рассказываю, что не знаю, как ты, а Настя наша такая же. Еще дитем ее вихряк до того козла протащил. Стала я после примечать, что не так она растет, как все нормальные дети. То бегает хихикает целый день, а то забьется в угол и притихнет, как мышка…
Лешка мало вникал в болтовню старушки, но когда она коснулась Насти, напрягся и замер: здесь каждое слово имело для него глубокий смысл. Даже не сами слова о Насте, а только их звуки складывались в замечательную музыку.
— Так стала я примечать, что ты у нашего двора часто без дела шлендаешь, — водянистые глаза старушки выжидающе глянули в самую его душу и смутили.
— А правда, что Петруха разводится с Настей?
Вот уж действительно: плюнешь — не проглотишь, молвишь — не воротишь. Со всеми потрохами выдал себя Лешка. Но старушка осуждать его не спешила:
— У них по семь пятниц на неделе — как расходятся, так и сходятся, только тебе от этого никакого проку. Толкую ж битый час — порченая у нас Настя. Сегодня так посмотрит, завтра по-другому, а ты останешься с носом. Молодой да красивый… Будет еще у тебя всяких и разных девок — хлопот не оберешься. Плюнь на нее и разотри и иди своей дорогой, — старушка сурово поджала морщинистые губы. — Или шторы у тебя на глазах? Не видишь, ребенок у нее, муж, какой-никакой, а законный, богом даденный. Ей с ним жить.
— А как же Орлик?
Бедная старушка лицом переменилась. Затопала ногами, засучила тщедушными кулачонками, как гусак, злобно зашипела:
— За Орлика Насте ответ перед богом держать. Я не раз ей о том говорила. А ты если под окнами появишься — вилами запорю!
Злоба так и клокотала в старушке, будто трясучая на нее напала. Лешка боком, боком и за угол.
«Почему все всполошились? Ведь ничего нет, — недоумевал он, а сердце кричало: — Есть! Есть он, и есть Настя. А это главное».
Мысли вихрились, и казалось порой, что он обитает не в реальном мире, где сырость от близкой речки мешается с горячим духом железа, где суетятся в бригаде люди, а в неразгаданном сне, где все ново, необычно, и оттого сильно колотится сердце — что-то будет…
А было все просто: молодой организм требовал новых ощущений и отыскивал их во всем: в дяде Васе, в Петрухе, в необычном для свежего глаза ровном пространстве степей и, конечно, в Насте. Во всем том, что составляло в этот момент Лешкино бытие, которое, как известно, определяет сознание. Эти ощущения оседали в его душе на долгие годы, как оседают они, наверное, в душе каждого человека в юности, чтобы поманить потом своей первозданностью издалека — а помнишь?
Лешка, конечно, об этом не думал сейчас — он ждал свидания.
После обеда взвизгнули пускачами, ожили три трактора — надежда бригадира. Он решил начать сев все-таки завтра с утра. И, чтобы не терять попусту время, перегнать сеялочные агрегаты на отдаленные поля сегодня. Туда же перетащить и передвижную топливную заправку, водовозку, передвижную ремонтную мастерскую. Бригадир, хорошо зная современные методы сева, пытался придать своему звену хотя бы видимость комплекса, где все неожиданности предусмотрены.
Жора, Петруха и дядя Вася подогнали тракторы к агрегатам и занялась сцепкой. Наблюдал за ними Лешка издали и удивлялся: куда девались безалаберность и чудачество? В выражениях их лиц, в несуетливом молчании, в расчетливых движениях, в понимании друг друга без слов сквозила какая-то торжественность, какая-то непонятная ему значимость…
И вот один за другим агрегаты вырулили на дорогу и покатили на отдаленные поля. Мерный рокот тракторов растворялся в просторах.
Лешка выполнил сегодня норму, установленную бригадиром по сбору металлолома, но тому некогда — укатил по раздрызганной дороге в правление. Не пришел, не проверил. Кому Лешка теперь нужен со своим мусором? Знакомая обида, как в детстве, когда он старался обратить на себя внимание, а его не замечали, щемила в горле.
С полей потянуло влагой. Машина подвезла к столовой запыленных механизаторов. Они спрыгивали с бортов и, пыля комбинезонами и устало разминаясь, спешили кто домой, кто к умывальникам, а оттуда 6 столовую. Настя, не выделяя никого, покрикивала на нетерпеливых, а Лешке казалось, что она сама торопится, боится опоздать на свидание…
Как лихо она «отшила» Орлика. А из-за кого? Конечно, из-за Лешки. Теперь вот этих едоков надо накормить. Ну, скорее вы, скорее глотайте свою кашу, ее и разжевывать не надо. Раз, два и вылетай из-за стола. Ведь ей еще небось и мыть за вами.
Эх, если бы можно было тарелки самому помыть! Тут Лешка насторожился: «Я ведь железно люблю, раз посуду мыть собрался…» Сладко ужаснулся он, ничуть не подозревая, что желание это было продиктовано не столько любовью, сколько бездельем, томившим его уже которые сутки…
Неожиданно в бригаде появился «газик» с центральной усадьбы, но не с бригадиром, а с молодой пухлой кассиршей. Зарплата! Новость облетела бригаду, и люди заспешили в конторку…
Петрухину зарплату получала Настя, а дядя Вася расписался в ведомости собственноручно и хрустнул перед Петрухиным носом новенькими десятками. Заманчивый их хруст до тоски смутил Петруху, заставил ощутить «обкраденный» карман, и он преданно, почти любовно взглянул в глаза дяди Васи…
Когда пригасли последние блики заката, вернулся бригадир. Ровно медведь-шатун, метался он по бригаде, сразу же и четко сообразив обстановку:
— Какая сволочь напоила дядю Васю?!
Днем раньше Лешка и сам испугался бы такого гнева, но теперь близость свидания с Настей вытеснила все. За окном быстро темнело. Пора! От волнения он не заметил, как оказался на улице. Он припустил к заброшенным постройкам, за которыми располагалось кладбище.
Вот и скирда прошлогодней соломы, где они расстались. Он торопливо обогнул один за другим четыре ее угла. Никого. Насти не видно.
Не пришла! Разгоряченный бегом и волнением, Лешка не мог уняться. Не мог примириться с тем, что ее нет. А может, опоздала? Мало ли что выкинет Петруха? А может, спряталась и наблюдает сейчас за ним, смеется?
Он еще раз обошел скирду, но ничего не обнаружил. И как-то сразу стало ясно, что Настя не придет. Темнота и безмолвие подступили к нему, и он отчетливо осознал, где находится: ночь, степь, скирда, рядом кладбище… И, стараясь не слушать вдруг пробудившейся тишины — жутких вздохов, шорохов — и не сдерживая больше расходившегося сердца, он ринулся сквозь ночь напролом к общежитию.
И вот в темноте полыхнули огни из окон столовой. Яркие, праздничные… Лешка не поверил глазам — с чего бы это? Но уж дальше бежал им навстречу, позабыв о страхе.
В столовой дымно, тесно, душно — празднично. Механизаторы гуляют. И Настя как ни в чем не бывало сидит себе за столом, от смеха давится…
Лешка побелел и с ненавистью, заменившей вмиг недавнюю любовь, взглянул на Настю. Вскоре в поисках места он был притерт дружескими плечами прямо к Петрухе и Орлику…
Тот лихо тряхнул смуглыми кудрями, раскинул руки, будто душу всем распахнул:
— А я что говорю?! Работать так работать! Гулять так гулять! — В глазах Орлика светило озорство и какая-то затаенная уверенность:
— Как живем-можем?
— Мы-то живем, а вот ты можешь ли? — озорно глянула на Орлика Настя.
Петруха меж тем разгомонился, облапил Орлика за плечи:
— Ты послушай, мил человек, напраслины не скажу. Хороша у меня жена, а?
— Хороша! — откликнулся Орлик за спину Пет-рухи и подмигнул Насте. Она распрямила плечи от этой похвалы и загадочно улыбнулась.
— А ты хоть и хитер, как цыган, да борода-то у тебя рыжая, — невесть к чему сообщал Петруха. — Издалека заметна. Мишень. А у нас, между прочим, ружье имеется. Самое настоящее, осечки не дает… Скажи, Лешка?
Лешка молчал, не знал, что ответить на неожиданный вопрос, удивляясь и негодуя на окружающих — над чем это они смеются. А Петруха тянулся к Лешке, настойчиво теребил его за рукав:
— Нет, ты скажи! Имеется у нас ружье или я вру? — В глазах озорство.
— Хватит, Петруха, — это добродушный Жора. — Имеется ружье, успокойся, — и к Лешке: — Не бери в обиду. Понимать должен.