Я разжег костерок под старым дубом и при свете огня да полной луны стал записывать в дневник, что видел, что слышал, что вынес в своем сердце из этого уголка. Зашуршала изморозь, и из темноты выбежал Валдай. Он свалился у огонька и стал зализывать лапы, а глаза его, светлые и умные, смотрели на меня, просили корочку хлеба. Я сходил в избушку и принес для собаки глухариную голову и немного хлеба.
Вскоре явился Денис. По его лицу трудно было понять, с чем его поздравлять. Я еще не знал, что у него скрыто в пестерике, а видел только беличьи шкурки, понатыканные под домотканым кушаком. Их было порядочно. Считать я не стал. Из пестеря Денис выложил несколько белок, двух куночек, трех белых, что первая пороша, горностаев.
— С удачным полем! — громко сказал я, радуясь за Дениса.
Денис нахмурился, исподлобья, но тепло посмотрел на меня:
— Не особо удачно. Левую обувку суком пропорол, да и заноза порядочная в ногу заладилась. Там, в лесу, не стал ее вынимать, ночь в избу заторопила. В потемках-то занозу не скоро ущупаешь.
Однако Денис сразу не стал вынимать занозу, а приступил к ужину. Ел он бойко, с аппетитом.
— Добро сварил, добро, — хвалил он меня за похлебку, — скусно и воложно.
Опорожнив кружек пять горячего чая, Денис, не торопясь, выкурил цигарку, думая о том, куда ему завтра сунуться, побольше добыть зверька. Потом освежевал куниц и горностаев, надел их на правила-самоделки и, развесив их на жердочки, укрепленные под потолком избы, стал раздевать сапоги. С правой ноги Денис снял сапог сам, а с левой мешала боль. Я помог ему раздеть сапог. Денис поднял штанину до колена, и я увидел узкую ранку, которая мне сначала показалась пустяшной.
Занозу он удалял с помощью охотничьего ножа. Это, видимо, стоило ему немалых усилий.
— Хирургия окончена, — сказал он, обтер с лица крапинки пота, прищелкнул языком: — Ведь никогда наперед не узнаешь, откуда свалишься, на что наткнешься? Белку убил, а она не захотела на землю падать, на еловых лапках задержалась. Я так и этак, а она не валится. Елка толстая, в мой обхват, рубить ее из-за мелочишки жалко, а сшибить белку невозможно, оставлять на лапках тоже жалковато, ведь заряд пороха да дроби истрачен, да и Валдай из-за нее охрип, ну, стало быть, я и полез за белкой-то. Снял ее, стал сам слезать, да тут сук обломился, а я на другой, крупный сук и напоролся. Давай-ка, милок, спать да утро подтягивать.
Проснувшись поутру, я увидел Дениса в полной охотничьей готовности. Он заметил, что я пробудился, сказал:
— Можешь понежиться, это твое дело, а у меня, брат, забота: с планом надо справиться и совесть свою не подвести.
Ушел Денис, растворился в сумерках утра.
Я выпил чаю, поел оставшегося супу и тоже отправился в Дальние Ломи раскрывать лесные тайны.
Морозец землю загвоздил, бочаги и лужицы замостил, и только проворная река Пербово все еще по-осеннему играла в белых берегах. Ночью на застывшую землю выпал снег, прикрыл собою всю неуютность и шероховатость лесных перелесков, пожен и полянок, раскрыл передо мною страницы снежной книги, которую я стал читать, как только отошел от зимовья Спорного лога.
Стадо лосей утром приходило к реке на водопой и той же тропой ушло в густой ельник. Пошел по их следу. Далеко они увели меня за шиловские глади, а там большой густой кряж и, по всей вероятности, их дом. Следы мне рассказали, сколько лосей проходило, где останавливались и что в пути делали. Я подошел к ним от болотной опушки на малый перешеек, стрелять с которого была бы полная удача. Пять матерых лосей спали, а один, навострив уши, прислушивался, сторожил покой остальных. Раздвинув ветки ели, я прицелился и стал стрелять кадрами фоторужья, они услышали мои шорохи, бойко снялись с лежки и кинулись в густой ельник.
В полдень погода изменилась, стало теплее, мягче. Небо отпускало на землю, словно по норме, легкие пушинки снега, подаст порцию, чуть-чуть облагородит тайгу и снова остановится. Ветра не было, и лесные перелески, одетые в новье зимы, выглядели торжественно нарядными и волнующе живыми. Черныши стаями мостились на березках, шелушили почки. Кем-то напуганные куропатки с криком перелетали от перелеска к перелеску.
Я шел к реке Пербово густой еловой порослью и думал: «Кто же нарушил покой куропаток?» С большой осторожностью стал пробиваться между елок к опушке полянки, которая одним концом упиралась в пербовские перелазы. Не доходя до опушки на метр, я раздвинул кусты еловых лапок и сразу увидел нарушителей тихой благодати этого мирка. Метрах в двухстах от меня мышковали лисовин и его подруга. Чудная пара. Вот бы нарисовать такую картину! Я взялся за фоторужье.
Насытившись полевками, пушистая пара разминулась. Лиса побежала в овраги, а лисовин проводил свою подругу взглядом, перекатился по снегу два раза, очистил шубейку, побежал к перелеску, где я притаился. Мне не хотелось стрелять в лисовина, думал: пусть его добудет сам Денис, но не утерпел, прицелился, выстрелил. Удар был точен. Дробь перебила у лисовина передние ноги, а на задних он не ходок, сдался.
Возвратился с охоты в потемках. Денис был уже в избе. Он лежал на нарах, упершись пятками в каменку. Вся его добыча — несколько белок — покоилась на столе, а ружье лежало под самодельной скамьей, в неположенном месте, и только бородатый глухарь оттаивал на перекладине, где сушилась растопка. Валдай легонько взлаивал под моим топчаном: и во сне гонялся за белкой.
Я снял с плеча лисовина, положил на стол перед Денисом, в шутку сказал:
— Обманщика добыл у пербовских перелазов, теперь-то он без притворства мертв.
Денис осторожно снял с каменки правую ногу, потом, поддерживая руками, опустил левую, сел к столу. Я посмотрел на него и, правду сказать, испугался. Денис весь горел, широкий лоб был покрыт крапинками пота.
— Заболел? — осторожно спросил я его.
— Ничего, паря, с другими бывает хуже, — он поморщился, добавил: — До обеда добро бродил, боли в ноге не чуял, кой-что добыл, а вот после обеда хоть караул кричи. Сперва залихорадило, а потом звездочки перед глазами, знаешь, махонькие, махонькие… Ну, думаю, значит, простуда проступила. Повернул до избы и насилу дошел. Левая-то нога будто не моя стала. С батогом пришел-то. Этого еще со мной не бывало. Помню, под Яссами у меня осколок по ягодице проехался и чуть не половину ее оторвал. Ничего. Товарищи перевязали, и я сразу в атаку пошел. Ну, после той заметины я еще две заметины получил, и все сносно обошлось. Но ведь то была война, без заметин на ней нельзя. У кажинного солдата должна быть заметина. У одного она на груди блестит, а у другого каждую погоду чует. А сейчас? Вроде бы охота — отдых для человека, а тут нате-ко, нога разболелась. Может, это к ненастью, аль как? — Спросил он меня.
— Может, и к ненастью, к нему кости здорово ломает. — Стараясь приободрить старика, мягко ответил я и сразу добавил: — А лисовина-то я все ж перехитрил.
Денис осмотрел лисовина, потрогал его шубку, сквозь свою боль улыбнулся, заговорил:
— Умный всегда становится дураком, хлебнув радости через край. Без этого тебе, Григорич, его не ухрястать бы. Наверное, с подружкой был?
— С ней, — ответил я Денису. — Только она в обратном направлении побежала, а лисовин на меня…
— А зачем ему за ней бежать, коль они уже досыта намиловались. Подружка его в овраги убежала, а его послала за добычей.
Я освежевал лисовина, на правила натянул шубку, а в хвост заладил гладкую и тонкую спицу из березовой ветки.
С вечера Денис не спал, все ворочался с боку на бок, но ни разу не простонал, не охнул, хотя ему было очень тяжело. В полночь он разбудил меня:
— Дружок мой, Григорич. Проснись, батенька. Что-то мне малость дурновато. Налей-жа, Григорич, немного спирта, может, дурность-то уляжется.
Я налил Денису спирту, разбавил его водой и, подавая ему, посмотрел на рану в ноге. «Не от простуды у тебя, старик, такой жар в теле, а от проклятой занозы». Подумал, а Денису об этом не сказал. Нога у него распухла, рана загноилась. Надо было действовать, удалять из раны гнойник. Я посоветовал Денису сейчас же разрезать нарыв, основательно промыть рану и посыпать ее стрептоцидом, который был у меня в аптечке.
Две недели я ходил с Валдаем вдвоем на охоту. Денис залечивал рану и оставался в избе. Валдай скоро ко мне привык. Очевидно, и он понимал, что в эти дни мы должны работать за троих. Но, несмотря на наше упрямство и охотничью сноровку, добывали мы все же мало, никак не могли угнаться за Денисом. Возвращаясь усталыми в избушку, выкладывали на стол беличьи шкурки и оба с Валдаем волновались, ожидая от Дениса упреков, но он, как всегда, молчал, улыбался и только один раз заметил:
— Не туда, паренек, метил, шкурку изрешетил, ее надо выкинуть, брак.
К концу второй недели мне удалось убить черную выдру. Нашел ее Валдай с утра. В береговой вымоине пряталась, а когда собака выгнала ее из укрытия, перебежала в старую мельницу, затаилась под полом. Ни собачий лай, ни моя изобретательность выгнать ее оттуда не могли. Пришлось пойти на хитрость. Спрятавшись за мукомольными жерновами, мы просидели более двух часов, но выдра не показывалась: «Да тут ли она? — подумал я. — Может, потайными путями оставила мельницу, а нас в дураках?» Такое бывает. Умный зверек. Бывало, Дениса больше месяца за нос водила, а убить ее он так и не мог. Об этом Денис рассказывал. Только я припомнил это, как увидел, что на хребте у Валдая вздыбилась шерстка, он явно подготовился к прыжку. Я ружье в руки взял, курки взвел, прицелился туда, откуда, по моим предположениям, должна вылезать выдра. Но Валдай прыгнул не к норе, куда я целился, а в водосливный лоток, настиг выдру, когда она пробивалась к пусковому окошку, и вцепился в ее мягкое тело. Выдра ударила Валдая хвостом, вырвалась от него и побежала в открытые настежь двери. Я нажал спусковой крючок, но выстрела не было, осечка.
Заливаясь лаем, Валдай шел по свежим следам, загнал выдру в реку, под лед. Я понимал, что Валдай кинется в конец каменистого перебора, откуда должна выйти выдра. Долго под водой она находиться не могла. Но частенько на охоте случается так, что ожидаешь там, где не надо. Выдра вынырнула из воды на метр позади меня, снова ушла под воду и там, у береговой ледяной отдушины, затаилась. Пришлось топором рубить лед. Долго мучился я, да и Валдай слышал запах зверя, выл, метался с льдины на берег, совал морду в воду и, наконец, с разбегу прыгнул в середину омута, настиг выдру, за хвост вытащил ее на каменный перебор. Там, на песчанике у береговой отмели, началась настоящая драка. Выдра вырвалась из зубов Валдая, ударила его по морде плавником хвоста так, что Валдай взвыл, отскочил от выдры, а я, улучив минуту, выстрелил и уложил зверька между протокой и береговой отмелью.