После двухнедельной паузы группа армий «Центр» 15–16 ноября возобновила наступление на Москву. Враг нанес сильные удары, намереваясь обойти ее с севера через Клин, Солнечногорск и с юга — через Тулу, Каширу. На полях Подмосковья вновь развернулись кровопролитные сражения. Битва за столицу вступила в решающую фазу. Угроза ей еще более возросла. Несмотря на большие потери в ходе октябрьского наступления, фашисты по-прежнему сохраняли перевес над войсками Западного фронта в живой силе и технике, за исключением авиации. Подбадриваемые близостью цели, гитлеровские полчища рвались вперед. Им удалось потеснить оборонявшихся и достичь в районе Яхромы канала Москва — Волга, овладеть Крюковом и Красной Поляной. На некоторых участках враг приблизился к советской столице на 25–30 километров.
Хорошо помню день, когда и наша разведывательная эскадрилья особенно почувствовала всю остроту нависшей над Москвой угрозы. Ее личный состав был разбит на небольшие группы из 3–4 человек, которым в случае прорыва немецких войск в район Монино приказывалось самостоятельно отходить на восток. Время было настолько тревожное, что мы спали урывками, не раздеваясь. И все-таки о возможной сдаче врагу Москвы старались не думать. Боевая работа на аэродроме не замирала ни днем, ни ночью. Экипажи готовы были вылететь на разведку в любую более-менее подходящую для этого погоду. Авиаторы эскадрильи делали все от них зависящее для того, чтобы Ставка Верховного Главного Командования непрерывно имела свежие сведения о противнике у стен столицы.
Тогда же эскадрилья неожиданно пополнилась еще одним «петляковым» и новым экипажем. Путь к нам летчика старшего лейтенанта Ивана Суворова был настолько необычен, что о нем хочется рассказать особо.
Еще в первые дни войны из состава Высшей штурманской школы в Рязани был образован 1-й дальнеразведывательный авиационный полк, в котором пилот Суворов летал на бомбардировщике ДБ-3Ф. В период летних оборонительных боев и непрерывного отступления наших войск полк активно вел воздушную разведку. Редкий вылет на боевое задание обходился без потерь, и вскоре в полку осталось всего семь самолетов.
В то время на тыловые аэродромы нередко садились самолеты, экипажи которых по разным причинам уже не имели возможности вернуться в свои авиационные части. Обычно их называли «приблудными». Один такой самолет оказался и на аэродроме дальнеразведывательного полка. Это был «Петляков-2». Старший лейтенант Суворов сразу же заинтересовался новым бомбардировщиком, о существовании которого в нашей авиации он даже не слышал. Постепенно сдружился с пилотом К. Степановым, и тот охотно стал знакомить с тактико-техническими данными бомбардировщика, не скрывая все его недостатки. Особенно подчеркивал, что этот самолет очень строг к тому, кто сел за его штурвал, — не прощает малейших ошибок в пилотировании.
За короткое время Суворов изучил самолет, ему даже разрешили прогревать моторы. А в начале декабря Степанова вызвали в Москву, и он уехал туда на поезде. Между тем фронт на Московском направлении приблизился к аэродрому, на котором базировался полк. Тогда и поступил приказ перебазироваться. Поскольку Пе-2 не мог использоваться как дальний бомбардировщик, его решили передать нашей эскадрилье в Монино. Но встал вопрос о пилоте, который смог бы перегнать Пе-2. Ведь никто из летчиков полка никогда не поднимался на нем в воздух.
В конце концов командир полка приказал перегнать Пе-2 Суворову. Позже тот первый свой взлет на пикирующем бомбардировщике Суворов вспоминал со смехом. А дело было так. На старт вместе с командиром полка пришли комиссар и представитель особого отдела. Когда Суворов запустил моторы, он решил опробовать поведение машины на рулежке. Дал газ, и «петляков» вдруг понесся прямо на начальство. Оно бросилось врассыпную.
Несколько раз подводил Суворов самолет к месту старта, разгонял его и гасил скорость, возвращался назад. Командиру полка это, видимо, надоело, и он сам взял в руки стартовый флажок, отчаянным жестом показал, что пора, дескать, взлетать. Но все повторилось. Суворов разогнал машину, а где-то на середине взлетной полосы сбросил газ, развернулся и подрулил к командиру полка. Выключив моторы, он вылез из самолета.
Командир от злости буквально потерял дар речи. Комиссар был более терпеливым, но и он не выдержал, сердито прокричал:
— Ну что ты носишься туда-сюда как сумасшедший? Раз приказали — дуй в поднебесье! Тоже мне герой!
— Герой не герой, а в такой вот обувке да в мороз далеко не улетишь, — ответил Суворов и показал на унты, у которых из огромных дыр на пятках проглядывали белесые портянки.
И всем стало ясно, что эти пробежки по взлетной полосе были не чем иным, как хитростью пилота. Комиссар, тяжело вздохнув, снял свои унты, протянул их Суворову и сказал:
— На, вымогатель! И чтобы через пять минут на аэродроме и духу твоего не было!
Когда «петляков» взлетел и скрылся за горизонтом, комиссар, улыбнувшись, показал командиру ноги в дырявых унтах:
— Летать в них нельзя. Это точно! Но и ходить, пожалуй, тоже. Так что выручай комиссара…
Суворов потом вспоминал, что первое впечатление от полета на пикирующем бомбардировщике было такое, как если бы он вдруг оседлал быстро несущееся бревно. Постепенно успокоившись, он осмотрел кабину. Внимание привлек красный огонек на приборной доске. Оказалось, что не убраны шасси. Сделал вроде все необходимое для этого, они так и не убрались. Суворов понимал, что выпущенные шасси обязательно удлинят время в пути, а горючее при заправке самолета было отпущено строго по предварительным расчетам. И когда стрелка бензиномера приблизилась к нулю, он не на шутку испугался.
Увидев внизу какой-то аэродром, Суворов спросил у штурмана:
— Где мы?
Недолго думая, тот ответил:
— В Монино!
Но, когда приземлились и стали искать отдельную разведывательную эскадрилью, выяснилось, что это Ногинск. Ну и досталось же штурману за ошибку! Хорошо хоть удалось без каких-либо проволочек заправить самолет горючим. Через десять-пятнадцать минут они сели в Монино. Опять обрулили все стоянки, но 215-й отдельной разведывательной эскадрильи не нашли. Между тем наступили сумерки и надо было подготовить «Петлякова-2» к ночной припарковке. Прежде всего требовалось слить с него воду и масло. Экипаж облазил весь самолет, однако сливные краны так и не обнаружил. Тогда Суворов отправился за помощью на командный пункт Монинского аэродрома. Дежуривший там офицер прислал к «петлякову» опытного механика, только и он ничем не смог помочь экипажу. Суворов попросил дежурного помочь ему отыскать эскадрилью.
Прибывший к месту стоянки пикирующего бомбардировщика комиссар эскадрильи Артемьев первым делом отругал экипаж за то, что допустили замораживание воды в радиаторах.
— Да мы этот самолет совсем не знаем. Потому что никогда на нем не летали, — оправдывался Суворов.
— Нашли время шутки шутить, — не поверил Артемьев. — Как же тогда сумели поднять его в воздух и тем более сесть?
— Всё на одном энтузиазме, — ответил Суворов.
А утром экипаж стал собираться в обратный путь, намереваясь добраться до полка поездом. В разведывательной эскадрилье не хватало людей, и ее командир капитан Берман срочно связался с представителем разведывательного управления ВВС, обрисовал ему ситуацию и попросил сделать все возможное для того, чтобы Суворов и прилетевшие с ним штурман капитан Тимофеев, стрелок-радист Карев остались в Монино. Когда в полдень Суворов явился в штаб эскадрильи за документами, Артемьев каким-то торжественным голосом объявил ему:
— Отъезд отменяется. Вот предписание начальника разведуправления, согласно которому вы и ваш экипаж отныне входите в состав нашей эскадрильи. Вопросы есть?
Ошеломленный Суворов молчал.
— Будем считать, что вопросов нет. Готовьтесь к боевому вылету.
Долго горевать по поводу нового места службы старшему лейтенанту не пришлось. Действительно, уже через сутки ему приказали вылететь на разведку. Штурман Тимофеев наотрез отказался занять свое место в Пе-2, мотивируя тем, что Суворов как пилот этого самолета пока никуда не годится. Дескать, перелет из Рязани в Монино — чистая случайность. За отказ Тимофеева взгрели, хотя по-своему он был прав. Нельзя было посылать летчика в тыл врага на самолете, который он путем не изучил. И только тяжелая обстановка на фронте могла подтолкнуть авиационное командование на такой безрассудный шаг. Вместо Тимофеева в экипаж был назначен штурман лейтенант В. Ястребов.
Первый боевой вылет Суворова прошел вполне успешно. Впрочем, как и все последующие. Воодушевленный удачами, он сам стал рваться на задания. И очень скоро Суворов зарекомендовал себя смелым и волевым летчиком.
Однажды он вылетел в тыл врага на единственном в эскадрилье «петлякове», снабженном лыжами. Поднял машину в воздух и обнаружил, что одна из лыж не убирается. Оказалось, что она развернулась перпендикулярно корпусу самолета. «Петляков» начал терять высоту. Это грозило серьезной авариен. Лишь благодаря высокому мастерству пилота машину удалось продержать в воздухе до тех пор, пока лыжа не встала на место.
Несмотря на неудачный взлет (что по негласным авиационным канонам — дурная примета!), Суворов решил не возвращаться на аэродром. Скоро вышли в район Вязьмы, где надо было сфотографировать железнодорожный узел. Выполнить здесь задание с первого захода помешали «мессершмитты». Суворов с резким набором высоты увел самолет в сторону солнца. Когда через несколько минут вернулись к железнодорожному узлу, истребителей там уже не оказалось. Разведчики спокойно сфотографировали цель, сбросили бомбы и двинулись на юго-восток.
На высоте четырех тысяч метров пролетели и отсняли цели в Рославле и Брянске. Последним объектом на пути домой была Жиздра. И хотя экипаж состоял не из новичков в воздушной разведке, знал, что полет в тылу врага всегда полон неожиданностей, над Жиздрой он чуточку расслабился. Вот почему внезапный и ураганный огонь зениток ошеломил. От близких разрывов самолет заплясал, как утлая лодочка на крутых волнах, стал неуправляемым.