Вот и закончилась наша беседа. Я выходил из кабинета проректора института по эстетическому воспитанию в перерыве между лекциями. Всюду звучала искристая музыка. Гершвин. В программе это называется музыкальной паузой. На двери одной аудитории висела табличка: «Тихо! Зачет по музыке». Возле двери толпились будущие горняки, металлурги, строители.
Скоро институт построит танцевальный зал, студенческий клуб, Дом культуры, выставочный зал…
Хорошо, когда есть такие замечательные энтузиасты, как Геннадий Гун.
День был на исходе. Я спешил в гостиницу: вечером центральное радио должно было передавать концерт камерного оркестра магнитогорских студентов — лауреата Челябинской областной комсомольской премии «Орленок». Им дирижировал Геннадий Гун.
Я очень сожалею, что не успел рассказать ребятам в бытовке о Геннадии Гуне. Ведь в каждом из нас свой сплав. И очень нужно, чтобы он состоялся.
М. КленоваМОЛОДОЙ, НО ПАРТИЙНЫЙ ПО НРАВУ
…Поэзия только тогда и достигает подлинных высот, когда питается неиссякаемыми источниками трудового подвига народа.
В растущем, устремленном в будущее городе есть улица с четкой геометрией новостроек. Эта улица носит имя Бориса Александровича Ручьева, почетного гражданина Магнитогорска. Здесь открыта мемориальная квартира-музей Великого уральского поэта.
Борис Александрович в Магнитогорске жил с того дня, когда еще «весь берег Урала до самого подножия горы Магнитной был усеян походными палатками из белого, трепещущего на ветру брезента. Жили в них первые строители Магнитогорска, большая половина которых, самая юная по возрасту, только начинала свою рабочую жизнь.
«Это и было мое поколение… — подчеркивает поэт в своей автобиографии. — Мы поверили в то, что непременно построим здесь самый огромный и самый совершенный мировой завод. Построим небывалой красоты город и превратим долину в цветущий сад… Эта единая неистребимая вера и суровая работа во имя исполнения общих желаний сделали меня стихотворцем».
Юному Борису Кривощекову (позднее Ручьеву), комсомольцу 30-х годов, здорово повезло. Он жил в глубине России. И он не только все видел своими глазами, а и руками своими, как и его ровесники, закладывал первый камень легендарной Магнитки.
Вот откуда его познания души рабочего человека, вот откуда сильная сторона его творчества. Поэт жил одной со своим героем жизнью…
Он проходил ее науки у строителей Магнитки, которым суждено было стать объектом индустриальной истории. Они тогда уже носили в себе ее зиждительное начало.
И Борис Александрович пел об этих людях, стал их летописцем. И никогда не сомневался, что комбинату быть большому кораблю, которому суждено большое плавание. Как человек даровитый, он еще тогда услыхал ту Великую победную музыку будущего, звуками которой уж была наполнена гора Магнитная.
Оттуда, собственно, и лилась его вера. Ее, этой веры, хватило Ручьеву до конца жизни.
Магнитогорск — город его трудовой юности — действительно сделался достоянием истории, за которой несся настоящий циклон душевных движений, вызванных великими в стране социалистическими преобразованиями.
Со словом «Магнитка» наша память не случайно хранит имя Ручьева.
Это имя венчает собою триумфальное шествие рабочих поэтов в литературу, характерная особенность которых, по словам Ф. Гладкова, состояла в том, что они не были «пассивными наблюдателями со стороны», а являлись «активнейшими участниками всех дел и событий в стране».
Организовав при редакции газеты «Магнитогорский рабочий» в конце 1930 года литературную группу «Буксир», постоянным членом которой был и Борис Ручьев, молодые литераторы стремились найти в искусстве выражение тому, что сделало их героями на стройке; стремились художественными средствами вскрыть духовные глубины удивительных свершений, стать властителями духовных сокровищ эпохи первых пятилеток.
Бурным потоком бросились навстречу всему тому новому, что принесла с собой Великая Октябрьская революция, патриоты Магнитки. Трудовой энтузиазм пробудил в них неисчерпаемые творческие силы. Он дал им всю полноту власти быть самими собой, жить осмысленно, целеустремленно и принадлежать обществу вырвавшихся из оков рабства людей.
Первые поэтические голоса рабочей Магнитки были, по существу, первыми голосами художественного творчества свободного народа, рожденного Великой Октябрьской социалистической революцией.
Рождался и формировался новый человек. Рождались и формировались новые взаимоотношения людей.
И главной в творчестве молодых рабочих поэтов стала тема современности, разъяснявшая исторический смысл революции, тема труда. С этой темой прочно связал свою творческую деятельность Борис Ручьев.
Участвуя в строительстве Магнитки, работая землекопом и плотником, он не бился беспомощно на поверхности жизни, а имел возможность прислушиваться к самому сердцу молодой Советской Республики, дышать единым воздухом рабоче-крестьянского государства.
С трепетом Борис Ручьев пишет:
Хлеб делили, соль делили,
жизнь делили, как табак,
и по графику носили
разъединственный пиджак.
Каждый праздник, как награду,
получали от страны
то — рубахи из сатина,
то — суконные штаны.
По-молодому, с задором, с парнишьей залихватостью Борис Ручьев рассказывает о тех далеких годах, когда «синей осенью, в двадцать девятом, о руду навострив топоры», «обнесли забором дощатым» «первый склад у Магнитной горы».
Организованность, деловитость, способность принимать твердые решения, умение круто повернуть любой коллектив, направляя его работу служению общему делу, — все это стихотворец разглядел и по достоинству оценил в вожаках-комсомольцах Магнитостроя.
Принято говорить: поэты умирали рано, чтобы остаться во все времена молодыми.
Борис Ручьев умер, отпраздновав свое шестидесятилетие.
Но каждый раз, перечитывая его творения, чувствуешь, что тебя, словно река в свои воды, вбирает строка поэта и освежает волной молодости. Большой бессмертной жизнью живет в ней комсомолия Магнитки.
В. И. Ленин, выдвигая и обосновывая идею партийности искусства, имел в виду прежде всего направленность творчества, связь искусства с борьбой за революционное переустройство мира. И в этом отношении нравственная проблематика произведений Ручьева как сфера проявления партийности может быть образцом утверждения партийности в искусстве художественными средствами.
Личность и общество. Связь между человеком и человечеством. Соотнесенность судьбы человеческой и судьбы народной — вот тот круг вопросов, которые интересовали Ручьева как художника.
День за днем «артёлка» с новым вожаком (дельным, крепаком, что надо парнем, «КИМ отметинкой на груди») рождалась «наново», становилась «вроде б старше, думами строга», делалась бригадой.
И, запечатлевая этих сезонников, обреченных ремесленников в своих стихах, поэт, по существу, разъяснял вторжение революции в глухие уголки уральских кустарей-одиночек.
…Умерла последняя артёлка,
чтоб родиться лучшей из бригад.
А б р и г а д а — слово не водица,
главное, железное, одно,
это — боевая единица,
наступленья верное звено.
Диалектика становления новой жизни особенно четко прослеживается в поэме «Индустриальная история».
Не «я», противопоставленное другим, как это было у Любавы, а «я», слитное с другими, — вот то новое мироощущение, уловленное и усвоенное бригадиром первой домны Егором.
Чем-то всяк здесь становится краше,
а заместо т в о е да м о е,
чаще слышно по-здешнему н а ш е,
н а ш е слово и н а ш е житье.
Баня н а ш а, столовая н а ш а,
н а ш и планы, строительство, цех,
если к ужину пшенная каша,
так уж, будьте спокойны, — на всех.
Будто в праздник, для всех без талона,
все становится нашим сполна —
н а ш е солнышко, н а ш и знамена,
город н а ш и Россия-страна.
Поэт убежденно, зримо показывает, насколько изменился духовный облик героя, насколько сильны в нем революционные идеалы, проросшие в новом быту, в новом отношении к общественному долгу.
…Будто выдало время задаток,
чтоб ценой отработанных сил
жил и я под брезентом палаток,
под подушкой портянки сушил.
По гудкам поднимался до свету,
шел под бурями, щеки знобя,
кроме города, коего нету,
никаких городов не любя.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
И не счесть ни в кубах и ни в тоннах,
не упомнить, какое число
лесу, камня, земли да бетона
через руки мои перешло.
Сколько жару да хмельного пота,
силы сердца да мозга да рук
забрала и дала мне работа —
высший курс постройковых наук.
Егор бескорыстно служит общему делу, и это общее дело он воспринимает как свое личное. И тем утверждает собой человеческое достоинство, пустившее корни в повседневный образ поведения строителей.
…Двести душ городских коммунистов
вышли город от бури спасать.
А в подмогу им, повествует Ручьев, постройком отрядил пять сезонных ударных бригад. Егор подмечает:
Не простым, а партийным стараньем,
хоть и хвастаться нам не с руки,
вновь зажгли мы предутренней ранью
все погасшие в ночь огоньки.
Словно здесь в откровенье высоком
мы нашли ту державную ось,
и строительство, вздрогнув под током,
как исправный мотор, завелось.
Но когда, «с разрухою сладив», начштаба беспартийным предложил разойтись по домам, бригадир с Коксохима, что стоял за спиной у Егора, «будто мучаясь» одной с ним болью, ответил: