Могильщик быстро открыл свою дверцу и устроился на водительском месте.
— Он представитель народа, — пояснил он.
— Туда-то этот народ, — откликнулся Гробовщик. — К тому же сейчас главное не справедливость, а порядок.
До того как они успели отъехать, Ломакс крикнул им вслед с неприкрытым злорадством:
— А все-таки здорово они вас потрепали.
— Это только на первый взгляд, — огрызнулся Гробовщик.
— Заедем к ним с тыла, — сказал Могильщик, имея в виду сражающиеся отряды.
Единственная свободная полоса вела на север. Доехать до 130-й улицы, которая, он надеялся, открыта для движения, потом, проехав на восток, до Парк-авеню, снова выехать на 125-ю и с нее вернуться на Седьмую.
Но отъезжая от тротуара, он увидел в зеркальце военный грузовичок, за рулем которого сидел лидер движения за Братство всех народов. Грузовичок ехал по левой стороне Седьмой авеню. Въехав на тротуар, он двинулся прямо на большую витрину бильярдной. Зеваки и марихуанщики разбегались кто куда. Белая женщина, сидевшая сзади, судорожно вцепилась в спинку переднего сиденья.
Но детективам уже было трудно развернуться и прийти им на помощь. Могильщик поехал на север. Он лихо вырулил на 130-ю улицу, так, что завизжали шины, надеясь вовремя успеть обратно. В середине квартала между Седьмой и Ленокс-авеню они догнали грузовичок-фургончик. По привычке они прочитали то, что было написано на одной из стенок: «ЛУНАТИК ЛИНДОН. Я ДОСТАВЛЯЮ И УСТАНАВЛИВАЮ ТЕЛЕВИЗОРЫ В ЛЮБОЕ ВРЕМЯ ДНЯ И НОЧИ. Мой телефон…» Гробовщик оглянулся, чтобы посмотреть номер, но освещение было слишком скудное. Он лишь понял, что номер манхэттанский.
— Ну и народ, — сказал он. — Покупают телевизоры ночью.
— Может, он как раз забирает старый, — предположил Могильщик.
— Это одно и то же.
— Черт, этот лунатик не такой уж дурак. Днем люди работают, чтобы скопить на телевизор.
— Я не об этом. Я хочу сказать, что в Гарлеме все дела делаются ночью.
— Это понятно. Негры же черные. А вот белые свои делишки обделывают днем, когда уже они невидимы.
На это Гробовщик только хмыкнул.
Когда они выезжали на Парк-авеню, на 125-й улице начались грабежи магазинов. Рейд военного грузовичка вызвал такое смятение, что белые полицейские повыскакивали из машин и начали стрелять в воздух. Воспользовавшись неразберихой, предприимчивые молодые люди начали крушить витрины и хватать все, что плохо лежит. Увидев, как они бегут с полными охапками награбленного, окружающие в испуге бросились врассыпную.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
— Правильно. Белый сукин сын сунулся сюда в поисках развлечений, его зарезали, а мы, представители низшей расы, ломаем головы, кто же его укокошил, — размышлял вслух Могильщик, возвращаясь со своим напарником в участок в своей личной машине.
— Жаль, на этих извращенцев нет закона, — отозвался Гробовщик.
— Ладно, ладно, Эд, будь терпимым. Нас самих народ считает извращенцами, потому как мы легавые.
Пересаженная кожа на лице Гробовщика стала дергаться в тике.
— Так-то оно так, но мы по крайней мере не половые извращенцы.
— Ладно, Эд, не будем рассуждать о морали, — сказал Могильщик миролюбиво, щадя чувства своего друга. Он знал, что гарлемцы называли его черным Франкенштейном, а Могильщик очень переживал. Если бы он не лез из кожи вон, чтобы сыграть крутого парня, тот подонок никогда не смог бы плеснуть в лицо Эду кислотой. — Пусть себе живут и помирают, — закончил он.
Накануне они разъехались по домам прямо из «Кози Флэте» и с тех пор не виделись. Они понятия не имели, что случилось с техником-смотрителем Лукасом Кови, которого они чуть не забили до смерти.
— Небось, люди из этой самой «Акме» его уже вызволили, — сказал Гробовщик, словно отвечая на их общие молчаливые раздумья.
— Ничего, он уже сказал все, что мог.
— Джон Бабсон! Это что, настоящее имя? По-моему, Кови просто валял дурака.
— Очень может быть.
Без десяти восемь вечера они появились в раздевалке полицейского участка, чтобы переодеться в черные костюмы, в которых обычно работали. Лейтенант Андерсон сидел за столом капитана. Как всегда, он выглядел обеспокоенным. Отчасти это объяснялось тем, что Андерсон большую часть времени работал в помещении и оттого кожа его приобретала нездоровый бледный оттенок, а отчасти и тем, что лицо у него было слишком выразительным для полицейского. Но они успели к этому привыкнуть. Они знали, что на самом деле лейтенант внутренне гораздо спокойней, чем кажется, и неплохо соображает, что к чему.
— Слава Богу, комиссар терпеть не может педерастов, — сказал он вместо приветствия.
— Что, котел закипел? — кротко осведомился Могильщик.
— Побежал через край.
— Кто стал возникать? — спросил Гробовщик.
— Фирма «Акме». Их адвокаты раскричались про рукоприкладство, произвол, жестокость, беспредел и все такое прочее. Они подали официальную жалобу, и если полиция своими силами не наведет порядок, обещали обратиться в суд.
— А что сказал старик?
— Сказал, что разберется и подмигнул окружному прокурору.
— Бедные мы, несчастные, — сказал Могильщик. — Стоит нам нежно коснуться кого-то из граждан костяшками пальцев, адвокаты начинают выводить: «Беззаконие!… Беззаконие!», словно греческий хор.
Андерсон опустил голову, пряча улыбку.
— Только не играйте роль Тезея, — сказал он.
Могильщик с удовольствием покивал головой, но Гробовщик думал об иных материях.
— Они, надо думать, захотят, чтобы нашли убийцу, — сказал он. — Раз уж человека зарезали в их доме.
— Кто он, кстати? — встрепенулся Могильщик. — Его уже вычислили?
Да, это некто Ричард Хендерсон. У него квартира на Пятой авеню, около Вашингтон-сквер. — Андерсон вдруг сделался очень сухим и официальным.
— Неужели он не мог отыскать то, что хотел там, по соседству?
— Женат, — продолжал Андерсон, словно не расслышав. — Детей нет.
— Не удивительно.
— Ставит пьесы вне Бродвея. Для этого нужны деньги.
— Тем больше причин им хотеть, чтобы нашли его убийцу, — задумчиво сказал Могильщик.
— Если под словом «им» вы имеете в виду комиссара или окружного прокурора, то безусловно. Если — хозяев трущоб, то у них есть возражение. Им не хочется, чтобы в процессе нахождения убийцы убивали их сотрудников. Им это ни к чему.
— Что ж, босс, как говорят французы, чтобы сделать рагу, надо порубить мясо.
— Это не значит, что его надо перемалывать в фарш.
— Чем тоньше перемолоть мясо, тем быстрее оно прожарится. Наш приятель, похоже, был прожарен как следует.
— Это точно. Они добились его освобождения из-под стражи. Кажется, его отправили в какой-то частный госпиталь.
Оба детектива уставились на лейтенанта.
— Вы не знаете, в какой? — спросил Могильщик.
— Нет, да и знал бы, не сказал. Оставьте его в покое. От него одни лишь неприятности.
— Такая уж у нас профессия. Неприятности и ничего больше.
— От него неприятности всем вокруг.
— Ничего, ребята из «убийств» его достанут. Он им пригодится.
— Займитесь другими свидетелями.
— Не надо нам бросать кости, босс. Если кто-то из задержанных вчера что-то знал, они разбежались и постарались это забыть.
— Кроме того, есть люди в красных фесках.
— Послушайте, лейтенант. Большинство гарлемцев, которые ходят в красных фесках — это черные мусульмане, а они-то как раз очень против этого самого… Или же они притворяются черными мусульманами и с риском для жизни бегают по улицам с украденными штанами.
— Может, да, а может, нет. По крайней мере, действуйте тихо. Не разгребайте слишком много грязи.
У Могильщика набухли вены на шее, а щека Гробовщика задергалась в тике.
— Послушайте, лейтенант, — глухо сказал Могильщик. — Этого белого сукиного сына убивают в наше дежурство, а вы хотите, чтобы мы все спустили на тормозах.
— Я вовсе не говорю, что надо спускать все на тормозах, — сказал Андерсон, порозовев лицом. Просто чем меньше трогать дерьма, тем меньше вони.
— Понятно, босс. Белые не воняют. Мы пойдем в парк и будем смотреть, как там цветут анютины глазки.
— Не удобренные навозом, — добавил Гробовщик.
В девять вечера детективы сидели в баре-закусочной отеля «Тереза», и смотрели, как гарлемцы снуют туда-сюда через перекресток Седьмой авеню и 125-й улицы.
— Два сэндвича с бифштексом, — заказал Могильщик.
Женоподобный бармен с блестящими локонами посмотрел на них и поморгал ресницами. До гриля было всего два шага, но он ухитрился повилять бедрами. У него была изящная тонкая шея, гладкие шоколадные руки, и полная задница в белых джинсах в обтяжку. Он поджарил два гамбургера и, положив каждый между двумя половинками булки, поместил на бумажные тарелки и поставил их перед клиентами.
— Капуста или кетчуп? — осведомился он, соблазнительно прикр!ыв длинными черными ресницами влажные карие глаза.
Могильщик посмотрел сначала на гамбургеры, потом на длинные ресницы бармена и сказал агрессивным тоном:
— Я заказывал бифштексы.
— Это и есть бифштексы, — сказал тот, и его ресницы снова затрепетали. — Только рубленые.
— А я хочу натуральный бифштекс.
Бармен бросил на него оценивающий взгляд.
— Мне нужен хороший говяжий бифштекс, — сказал Могильщик. — Без всяких фокусов.
Бармен посмотрел на Могильщика в упор широко раскрытыми глазами.
— У нас нет натуральных бифштексов, — сказал он.
— Не серди его, — предупредил Гробовщик бармена, на что тот ослепительно улыбнулся и сказал:
— Понял.
— А раз понял, так тащи кетчуп и черного кофе, — буркнул Гробовщик.
Когда бармен, виляя бедрами, отошел, Могильщик подмигнул партнеру и сказал громко, чтобы отвлечь внимание бармена:
— А мы правильно сделали, что зашли сюда на площадь Малькольма Икс.
— Ты бы еще сказал площадь Хрущева или улица Кастро, — отозвался Гробовщик, подключаясь к игре.
— Нет, Малькольм Икс — чернокожий и мученик дела черных.