«в случае крайней нужды оставить литературу и пойти работать на топливо, на голод, на холеру бойцом или комиссаром… Эта готовность — основной залог успешности в литературной работе.
Без этой готовности и современности, — писал он, — живо станешь пузырьком из-под духов: как будто бы отдаленно чем-то и пахнет, как будто и нет… Со своим временем надо чувствовать сращенность и следовать не отставая — шаг в шаг…» (Курсив мой. — А. И.)
Уже в Москве, приступив к работе над «Чапаевым», окунувшись в безбрежное творческое море, он делился с дневником сокровенными своими раздумьями.
«Не хочу я славы, счастье жизни отнюдь не в славе, это заблуждение… но сам ты, сам — не будь скотиной только своего стойла, вылезай за тын своего огорода, живи общественной жизнью. Помни, что счастье и не в том, чтобы жить только личною, тем паче растительной жизнью…»
В 1923 году (уже после окончания «Чапаева») Фурманов пишет статью «Спасибо», как бы завершающую все его мысли о задачах искусства, которые были намечены в первых дневниковых записях еще десять лет назад:
«Настоящим, подлинным художником никак нельзя считать того, кто занят в искусстве разработкой элементов исключительно формальных… Настоящий художник всегда выходить должен на широкую дорогу, а не блуждать по зарослям и тропинкам, не толкаться в скорбном одиночестве… Художник лишь тогда стоит на верном пути, когда он в орбиту своей художественной деятельности включает основные вопросы человеческой жизни, а не замыкается в кругу интересов частных и групповых… Надо уметь ловить пульс жизни, надо всегда за жизнью поспевать, — коротко сказать, надо быть всегда современным, даже говоря про Венеру Милосскую…»
Какая поразительно цельная программа на протяжении ряда лет. И каких лет! И какая партийная программа! И главное: программа, находящая органическое воплощение в собственной художественной практике.
Перелистываешь страницы фурмановских дневников и на каждой из них находишь золотые крупицы его раздумий, заповеди писателя, которые сохранили всю свою боевитость и в наши дни, которые и сегодня действенны, как «старое, но грозное оружие»:
«Нужна художественная политика».
«Поэзия Некрасова настраивала на боевой лад, в этом ее заслуга».
«Простота в искусстве — не низшая, а высшая ступень».
«Надо любить и хранить те образцы русского языка, которые унаследовали мы от первоклассных мастеров».
«Формальные приемы творчества — язык и проч. — зависят от содержательно-идеологической сущности произведения» (Плеханов).
«Весь старый мир мы тоже можем освещать (не только современить!), но под своим углом зрения».
«Эстетика должна быть наукой исторической и отнюдь не догматической. Она не предписывает правил, а только выясняет законы; она не должна осуждать или прощать, она только указывает и объясняет».
«Голос пролетлитературы был всегда созвучен революции».
«Ближе к живой конкретной современности!»
«Да здравствует пролетарская романтика!»
«Необходимы эпические произведения вровень эпохе».
«Надо расширять и углублять содержание и работать над новой, синтетической формой».
«Мы боремся с застоем, перепевами самих себя, крайним увлечением формой».
«Существующие формы — лишь исходные точки для пролетарского писателя в деле создания новых форм».
«Футуризм — гаубица, из которой можно стрелять в любую сторону».
«К литературе нельзя относиться мистически — это орудие борьбы».
«Довольно политической безграмотности литераторов!»
«Помогайте массам понять революцию».
«Давай историческую перспективу!»
«Стойте ближе к РКП».
«Надо смотреть на жизнь глазами рабочего класса».
«Мы против сектантства».
Или эта замечательная запись, особенно остро звучащая в наши дни огромного роста мемуарной литературы:
«Человек, ударившийся в воспоминания, иной раз напоминает токующего глухаря: так залюбуется собою, так себя обворожит своими же собственными песнями, что хоть ты голову ему снимай — не шевельнется. Воспоминания обычно владеют человеком настойчивей, нежели он сам овладевает ими: воспоминания всплывают как бы непроизвольно, сами по себе, выскакивают словно пузырьки по воде: раз, два, три, четыре… И до тех пор, пока ты созерцательно отдаешься своим воспоминаниям, — сделай милость, вспоминай что хочешь, вреда от этого нет никакого.
Но если задумал воспоминаниями своими поделиться на сторону, тем паче ежели надумал их написать, — тут уж воспоминаниями следует активно овладеть, из всего воспоминаемого отобрать самое ценное и важное, отбросить второстепенное, как бы навязчиво ни томило оно в мыслях, как бы тебя ни волновало. Больше всего опасайся к крупным событиям подходить с мелким масштабом; приподнимаясь на цыпочки, глядеть через плетень и воображать, что видишь целый мир. Бойся и того, чтобы в центре излагаемых событий непременно выставить себя: смотрите, дескать, какой я молодец, эва каких геройских дел натворил. От такого самовосхваления отдает всегда тошнотворной пряностью, рябит в глазах, звенит в ушах — словом, нехорошо себя чувствуешь…
Не про то я здесь говорю, что «стыдно», «нехорошо» говорить о своих поступках, — это чепуха, отчего же не сказать? Но в этом деликатном вопросе очень много значит — как сказать…»
Большое внимание уделяет Фурманов проблемам формы. Он всегда говорит о недопустимости отрыва формы от содержания. Реалистическое мастерство заключается у него не только в выборе злободневной темы. Неоднократно пишет он о том, что писатель-реалист может взять любую тему, весь вопрос в том, как к этой теме подойти.
«Все ли можно писать? Все. Только… В бурю гражданских битв пишешь об особенностях греческих ваз… Они красивы и достойны, а все-таки ты сукин сын или по идиотизму, или по классовости. Писать надо то, что служит непременно, прямо или косвенно служит движению вперед. Для фарфоровых ваз есть фарфоровое время, а не стальное. Впрочем, можешь и про вазы. Дело тогда решит душа произведения, смысл, гармония чувств и настроений».
«Как писать? — заносит Фурманов в свой дневник. — Вопрос удивительный, непонятный, почти целиком обреченный на безответность. Крошечку завесы можно, впрочем, поднять. Так, чтобы это действовало в отношении художественном, подымало, будило, породило новое. Драма, повесть, стихотворение — все равно. Только не упивайся одной техникой — она вещь формальная. Чудо может быть и без нее, а с другой стороны — она, как тина болотная, втягивает и губит подчас с головой, остается голая любовь к форме, — это нечто даже враждебное, совсем чуждое поэзии. Пиши, чтоб понимали».
Борьбу за реализм, за понятность, за художественную простоту Фурманов всегда связывает с борьбой против формализма. Уделяя и в своей эстетике и в своей практике большое внимание качеству, высокохудожественной форме, Фурманов резко возражает против формализма, против трюкаческих изысков. В одной из своих заметок о Всероссийском союзе писателей он прямо пишет:
«Нельзя отбрасывать те завоевания художественной техники, которых мы достигли, — ими пренебрегать — это значит быть рутинером, но радеть только над рифмами — бесполезное занятие. По-моему, содержание должно неизбежно, органически рождать те рифмы, которые ему необходимы, которые его выражают — все равно, старые или новые. Одна рифма сама по себе еще отнюдь не имеет красоты — эту внутреннюю красоту дает только содержание, порождающее рифму».
Проблема народности, массовости искусства встает перед Дмитрием Фурмановым с первых же дней его творческой работы. Целые страницы его дневников, тех самых дневников, в которых давались и описания боев и портреты Чапаева и его соратников, теперь заполняются мыслями Фурманова о литературе, об эстетике, о проблеме формы и содержания. Особое место в высказываниях его об искусстве занимает вопрос о создании положительного образа, создании характера. Фурманов требует показа человека во всем его многообразии. Он выступает против механического создания образа живого человека, путем дозировки его отрицательных и положительных черт.
«Никогда, — пишет Фурманов, — не увлекаться в отрицательном типе изображением отрицательных черт, а в положительном — положительных: пряно».
Проблема развития характера особенно занимает Фурманова.
«У каждого действующего лица, — пишет он, — должен быть заранее определен основной характер, и факты — слова, поступки, форма реагирования, реплики, смена настроений и т. д. — должны быть только естественным проявлением определенной сущности характера, которому ничего не должно противоречить, даже самый неестественный, по первому взгляду, факт».
Говоря о развитии характера, Фурманов особое внимание уделяет психологическому анализу. Психологический рисунок образа представляется ему особенно важным.
«Действующие лица должны быть нужны по ходу действия; должны быть актуальны и все время находиться в психологическом движении. Никогда не должны быть мертвы и очень редко эпизодичны: ценнее, когда они участвуют на протяжении всего действия, почти до конца».
«Следить за точностью в обрисовке внешних проявлений психологического состояния (движение рук, головы, побледнение, покраснение, физическое реагирование и т. д.)».
«Все время учитывать изменения (главным образом психологические), которые происходят во взаимоотношениях между действующими лицами благодаря столкновениям».
«У каждого возраста своя типичная психология, склад ума, объем и характер интересов, форма выявления чувств и т. д. (уклонение от типа — по индивидуальности)».
Большое внимание уделяет Фурманов динамике развития характера. Он говорит о том, что действующее лицо всегда надо иметь в виду как единицу динамическую.