Фурманов боролся за партийность литературы, за открытую нелицеприятную критику, против сектантства, против политиканства и интриг, которыми занимались его противники, возглавлявшие в те годы пролетписательские организации.
Фурманов боролся против попыток противопоставить особую, напостовскую линию — линии партии. А именно так ставили в 1925 году вопрос многие руководители ВАПП и редакции журнала «На посту». Они травили Фурманова за то, что он прислушивался к указаниям руководителей ЦК, за то, что он не соглашался признать какую-то надпартийную, напостовскую линию руководства литературой, за то, что он отказался действовать методом «напостовской дубинки» в отношении многих прекрасных советских писателей, так называемых «попутчиков». И именно влияние Фурманова в широких кругах писателей не нравилось его противникам.
«Ты не настоящий напостовец», — упрекали они Фурманова, так же как впоследствии упрекали Серафимовича и его друзей.
Фурманов, органически связанный со всем пролетписательским движением, отдавший ему свою жизнь, тяжело переживал нападки руководителей ВАПП. Он стал нервным, раздражительным. Мы не узнавали иногда нашего спокойного, выдержанного Митяя. На собраниях, когда особенно накалялась атмосфера, Фурманов вдруг багровел, вскакивал, стучал кулаками по столу.
Нервная система была уже расшатана годами гражданской войны, сказывалась и тяжелая глазная болезнь. А «администраторы» от литературы не берегли его, мешали ему работать, доходили до прямой травли.
Жена его, Анна Никитична (Ная, как мы звали ее), говорила ему с горячностью: «У тебя и лицо-то на себя не похоже стало, — извелся весь с этой канителью, не лицо, а МАПП какой-то…»
Все мы, друзья Фурманова, видели, как сгорает Митяй, пытались успокоить его, но борьба все обострялась, а большинство в ВАПП было не на нашей стороне.
Большую поддержку находил всегда Фурманов в Центральном Комитете партии.
«Я пошел в ЦК, — записывает Фурманов в одном из своих дневников, — потому, что не считаю зазорным вообще заходить посоветоваться в ЦК, и только групповым злопыхательством, только исключительной узостью подхода и даже несознательностью можно объяснить убеждение, будто в ЦК вообще ни с чем нельзя ходить за советом.
…Если уж это предательство, то нам, пожалуй, на версту надо обходить наш ЦК и всех его работников, не являющихся напостовцами… Я считаю, что «напостовство» вещь в значительной степени дутая и раздутая; идеология здесь зачастую подводится для шику, для большего эффекта, чтоб самое дело раздуть куда как крупно, а 2—3—5-ти его вожакам славиться тем самым чуть ли не на всю вселенную… О, бараны туголобые! Если не сказать больше!..»
Высоко ценя повседневное руководство Центрального Комитета партии всем литературным движением, Фурманов взволнованно отмечал в одной из своих записей:
«…ЦК, ЦК: в тебе пробудешь три минуты, а зарядку возьмешь на три месяца, на три года, на целую жизнь…»
В марте 1925 года в Центральном Комитете партии было созвано специальное совещание по вопросам литературы. На совещании многие руководители партии, говоря о значении массовых пролет-писательских организаций, в то же время резко критиковали позицию напостовцев, методы «напостовской дубинки».
С особой радостью воспринял Дмитрий Фурманов выступление своего старого друга и учителя Михаила Васильевича Фрунзе, который, будучи народным комиссаром по военным и морским делам, в то же время пристально следил за литературными боями.
Фрунзе резко выступил против групповщины напостовцев. Он призывал более внимательно относиться к интеллигенции.
— Отнюдь не в наших интересах, — говорил Фрунзе, — вести такую линию в области литературы и искусства вообще, которая отталкивала бы от нас эти группы. Наша задача действовать так, чтобы они, так же как и крестьянская масса, все теснее и теснее примыкали к нам при условии сохранения за нами полного идейного руководства… Подходя к вопросам литературы с этой точки зрения, приходится прежде всего сделать вывод о неправильной позиции напостовцев в отношении так называемых литературных «попутчиков». Проведенная ими фактическая линия административного прижима и захвата литературы в свои руки путем наскоков — неверна, таким путем пролетарской литературы не создашь, а политике пролетариата повредишь…
Как бы высказывая сокровенные мысли самого Фурманова, бичевал Фрунзе коммунистическое чванство, высокомерие, зазнайство, утверждение напостовцев, что пролетарским писателям нечему учиться у «попутчиков»…
Да, это был его старый друг, руководитель ивановских рабочих, командующий армией, громящей Колчака, — это был вожак, за которым столько раз ходил в бой Дмитрий Фурманов.
Многие положения, высказанные Фрунзе, нашли одобрение и в резолюции ЦК «О политике партии в области художественной литературы» (1925).
С особым вниманием, еще и еще раз перечитывал Фурманов эту резолюцию ЦК.
«…Таким образом, как не прекращается у нас классовая борьба вообще, так точно она не прекращается и на литературном фронте. В классовом обществе нет и не может быть нейтрального искусства, хотя классовая природа искусства вообще и литературы в частности выражается в формах бесконечно более разнообразных, чем, например, в политике…
По отношению к пролетарским писателям партия должна занять такую позицию: всячески помогая их росту и всемерно поддерживая их и их организации, партия должна предупреждать всеми средствами проявление комчванства среди них, как самого губительного явления…
Против капитулянтства, с одной стороны, и против комчванства, с другой — таков должен быть лозунг партии…
По отношению к «попутчикам» необходимо иметь в виду: 1) их дифференцированность; 2) значение многих из них как квалифицированных «специалистов» литературной техники; 3) наличность колебаний среди этого слоя писателей. Общей директивой должна здесь быть директива тактичного и бережного отношения к ним, т. е. такого подхода, который обеспечивал бы все условия для возможно более быстрого их перехода на сторону коммунистической идеологии…
Ни на минуту не сдавая позиций коммунизма, не отступая ни на йоту от пролетарской идеологии, вскрывая объективный классовый смысл различных литературных произведений, коммунистическая критика должна беспощадно бороться против контрреволюционных проявлений в литературе, раскрывать сменовеховский либерализм и т. д. и в то же время обнаруживать величайший такт, осторожность, терпимость по отношению ко всем тем литературным прослойкам, которые могут пойти с пролетариатом и пойдут с ним.
Коммунистическая критика должна изгнать из своего обихода тон литературной команды. Только тогда она, эта критика, будет иметь глубокое воспитательное значение, когда она будет опираться на свое идейное превосходство. Марксистская критика должна решительно изгонять из своей среды всякое претенциозное, полуграмотное и самодовольное комчванство…
Партия должна высказываться за свободное соревнование различных группировок и течений в данной области (области литературной формы. — А. И.)…
Партия должна всемерно искоренять попытки самодельного и некомпетентного административного вмешательства в литературные дела…»
С большой радостью принял Фурманов эти решения ЦК партии и резко выступал против всяких попыток их ревизовать.
«Резолюция ЦК о художественной литературе, — писал Фурманов в своем дневнике, — открывает широкие, совершенно новые пути дальнейшего развития пролетарской литературы, — это необходимо понять. Кто не поймет, тот ходом событий будет отставлен от активного участия в ее развитии и поступательном ходе…»
Настал день, когда большинство мапповской организации пошло за Фурмановым. Однако борьба не прекращалась. Фурманова старались дискредитировать, оттеснить, развенчать как писателя и руководителя. До последних дней жизни боролся Дмитрий Андреевич за партийную линию в литературе. Он не оставлял поля боя до последней минуты.
В феврале 1926 года была созвана чрезвычайная конференция Всероссийской ассоциации пролетарских писателей. Фурманов, больной, с высокой температурой, делает на конференции доклад, требует выполнения постановлений ЦК о литературе.
Болезнь прогрессирует. Врачи запрещают Фурманову вставать с постели. Он вызывает нас к себе, дает советы, как держаться, дает оперативные и тактические указания для борьбы с противниками, искажающими партийную линию в литературе.
Он обращается к конференции с письмом:
«Требую полностью выполнения постановлений Цека о литературе, привлечения «попутчиков», близких нам, очищения наших рядов от двурушников, интриганов и склочников».
Но большинство конференции не хочет прислушиваться к словам Дмитрия Андреевича. Авербаховцы, для вида осуждая левацкие напостовско-сектантские позиции Лелевича, в то же время пытаются изобразить позиции Фурманова как позиции правого толка, дающие слишком много свободы «попутчикам».
Фурманов мечется в бреду, и мы не хотим огорчать его рассказами о ходе конференции. Но представитель наших противников пробивается к его постели. 13 марта днем он появляется на квартире Митяя будто бы справиться о состоянии его здоровья.
Фурманов спрашивает его о делах.
— На что ты надеялся, — цинично отвечает непрошеный гость, — ведь вас меньшинство. Некоторые хотели тебе тоже записать «уклончик»… Да уж пощадили. Выздоравливай, найдем общую точку. Пора тебе бросить эту нелепую борьбу. Никому она ничего не принесет. Сам понимаешь, что слишком загнул.
Фурманов рванулся с кровати. Мы с Матэ Залка едва удержали его. Он что-то крикнул, потом повернулся к стене и замер.
В ту же ночь температура подскочила до сорока градусов. Врачи констатировали менингит. В доме беспрерывно дежурили близкие друзья. Приехал старый ивановец Шарапов. Молодой писатель Иван Рахилло колол во дворе лед для компрессов.