ьчике иногда часами разносились раскаты смеха. В гости к нам приходили актеры, композиторы. Никогда не забыть, как в этом маленьком подвале Виталий Лазаренко ухитрялся делать свои знаменитые сальто. Самыми знаменательными были «темные» заседания, на которых намечались темы очередного номера.
Неискушенный человек, попав на эти «темные» заседания, мог подумать, что он присутствует в крематории. Известные сатирики сидели, уставившись лбами в землю, и мучительно придумывали остроты. Те самые остроты, которые в обычное время, вне «темных» заседаний, извергались целыми потоками. Сейчас самым трудным был не рассказ, не фельетон, а подпись под рисунком, мелочишка, острый анекдот. Бывало, после долгого раздумья кто-нибудь возьмет слово и предложит тему. Все молчат, иронически посматривая на оратора. А потом начинаются издевки. И тут уже остроты льются широкой рекой. А бывало и так: тема предложена и неожиданно нашла общее одобрение. Но редактор, человек довольно хмурый и не всегда понимающий остроты, отрицательно качает головой. Нет, не смешно. Проходит полчаса. Вдруг редактор взрывается хохотом. «Что такое?» — «Дошло». — «Значит, пойдет?» — радостно спрашивает автор темы. «Нет, это я смеялся животным смехом».
Однако на каждом заседании утверждали много тем, фельетоны, рисунки. Больше всего, конечно, доставалось Пуанкаре и Керзону. Когда Пуанкаре ушел в отставку, весь коллектив «Красного перца» устроил прощальное заседание. Уходила в прошлое одна из основных тем. Роль Пуанкаре на этом прощальном банкете исполнил специально загримировавшийся конферансье Гаркави, наш частый гость. Вокруг него сгруппировались все остряки. Фото было помещено в журнале с подписью: «Редакция «Красного перца» прощается с господином Пуанкаре-война».
Маяковский, сотрудничавший в «Крокодиле», в коллектив «Красного перца» вступил осенью 1924 года, и сразу он стал душой всех наших «темных» заседаний. Меня он, посмеиваясь, именовал «орлом на суку». Однако в этом не было уже ничего обидного. Маяковский писал специально для «Красного перца» стихи, предлагал «мелочишки», придумывал подписи к карикатурам. Часто печатался без подписи. Написал он даже рекламное четверостишие:
Только подписчики
«Красного перца»
смеются
от всего сердца.
Вспоминаю стихотворения Маяковского «Хулиганщина», «Селькор», «Посмеемся»… Трудно сейчас вспомнить все подписи, которые давал Маяковский под рисунками, — в каждом номере журнала их было немало. По выдумыванию тем Маяковский занял у нас первое место. Многочисленны его подписи на международные темы:
В Европе
двое жирных людей
ведут человека
себя худей.
(На рисунке два жирных полицейских ведут худого рабочего.)
А мы
облегчаем работу их —
жирного водят
двое худых.
«Ворковал (совсем голубочек) Макдональд посреди рабочих», «Рабочий» Макдональд и буржуй Асквит»:
Английские марионетки
лучшей выточки:
речи разные,
а на одной ниточке…
…Юз, не знакомый с проволо́чкой,
нас оплетал колючей про́волочкой.
Но наш товар блокаду разрывает…
Блокада прорвана — и Юз теперь рыдает.
Много подписей к карикатурам на внутренние темы:
Не предаваясь «большевистским бредням»,
жил себе Шариков буржуйчиком средним.
Но дернули мелкобуржуазную репку,
и Шариков шляпу сменил на кепку, —
и многие другие. Были подписи и под рисунками-плакатами. Без «подписей» его и «мелочишек» не выходило почти ни одного номера. Несомненно, Маяковский продолжал в «Красном перце» свои ростинские традиции.
Те месяцы, когда Маяковский работал в «Красном перце», были и для нас самыми интересными. Он умел как-то расшевелить, подстегнуть всех, привлечь внимание к самым, казалось бы, несущественным мелочам, показать пример огромного разнообразия в работе — от большого стихотворения до лозунга, до подписи.
Когда кто-нибудь из маститых предлагал вымученную плоскую шутку, Маяковский умел несколькими словами отвергнуть ее и высмеять. Именно он внес как-то предложение отвергать неудачные темы одним лаконичным определением: в почтовый ящик. Это значило — ответить в почтовом ящике: не пойдет. И как же мы все, и старые и молодые, боялись этих произносимых громовым голосом слов: в почтовый ящик!..
Хорошо бы сейчас пересмотреть все комплекты «Красного перца», отобрать и издать специальным сборником, конечно с необходимыми комментариями, карикатуры с теми острыми подписями, которые давал Владимир Маяковский.
В те же месяцы поддерживал Маяковский и живую связь с газетой «Рабочая Москва». В октябре 1924 года в кругу сотрудников и рабкоров Маяковский прочел свою замечательную поэму «Владимир Ильич Ленин», поэму, посвященную Российской Коммунистической Партии. Поэма произвела огромное впечатление.
После прочтения поэмы Маяковский долго разговаривал с рабкорами, интересовался их критическими замечаниями о поэме. Замечаний было не много.
Я заведовал тогда литературным отделом газеты и упросил Маяковского дать в «Рабочую Москву» отдельные отрывки. 18 октября мы напечатали фрагмент поэмы под заголовком «Партия».
Нас всегда поражал этот широкий творческий диапазон Маяковского. От поэмы, имеющей мировое значение, до маленьких подписей под журнальными рисунками.
3
Несмотря на свою резкую полемику с руководителями ВАПП и МАПП, Маяковский всегда тянулся к пролетарским писателям, видел в них своих соратников в борьбе за строительство Советского государства. Но особенно высоко всегда ценил Маяковский Дмитрия Фурманова. Не случайно в 1924 году Маяковский послал Фурманову только что вышедший четвертый номер журнала «Леф» с надписью: «Тов. Фурманову, доброму политакушеру, от голосистого младенца, лефенка. За лефов Вл. Маяковский. 4 января 1924 года». Мы были свидетелями разговора Фурманова с Маяковским, когда оба собеседника пришли к выводу о единстве своих взглядов в понимании писательских задач. Обоих писателей объединяла борьба за реализм, за активное вмешательство писателя в современность, борьба и против декаданса и против оголенной схематической тенденциозности.
Особенное одобрение Фурманова в этом разговоре вызвали ненависть Маяковского к мещанству, отрицательное отношение поэта к бесцельному, «бескорыстному», «жреческому» искусству, утверждения Маяковского о важной роли художественного слова в борьбе народа за коммунизм.
Фурманов с первых шагов своей литературной деятельности высоко ценил и творчество Маяковского и многие его эстетические установки. Его привлекала высокая идейность, патриотизм, принципиальность поэта. В набросках к роману «Писатели», рассказывая о своем разговоре с Дмитрием Петровским, Фурманов заметил:
«Разговор продолжался о Маяковском. Я сказал, что в отношении близости политической, пожалуй, он самый близкий, и не зря близкий… Он, надо быть, и в прошлом близок был…»
Когда Маяковский проводил в Политехническом музее в 1922 году свою знаменитую «чистку поэтов», Фурманов не пропустил ни одного вечера. Фурманов говорил, что задача, поставленная Маяковским, задача вывести на чистую воду лжепоэтов, проанализировать их литературные приемы с точки зрения задач сегодняшнего дня — задача в высшей степени интересная, благородная и серьезная. Надо было видеть, как реагировал он на меткие и резкие характеристики Маяковского, как заразительно, по-фурмановски смеялся острым, убийственным ответам Маяковского на реплики и выкрики с мест. Он целиком соглашался с основными критериями, которые положил Маяковский в основу чистки: работа поэта над художественным словом, степень успешности в обработке этого слова, современность поэта с переживаемыми событиями, его поэтический стаж, верность своему призванию, постоянство в выполнении высокой линии художника жизни. Очень многие эстетические критерии Дмитрия Фурманова целиком совпадали с критериями Маяковского. Роднила их и борьба с декадансом, борьба против «комнатной интимности» Анны Ахматовой, мистических стихотворений Вячеслава Иванова, всевозможных изощрений ничевоков, фуистов и прочих штукарей тогдашней литературы. Высоко ценил также Фурманов большую органическую связь Маяковского с широкими литературными массами. Они были очень разные, Маяковский и Фурманов, и в то же время далеко не случайна та взаимная симпатия, которая роднила их и которую мы чувствовали. И в то же время Фурманов нелицеприятно говорил Маяковскому о том, с чем он несогласен в отдельных его произведениях.
Когда Всеволодом Мейерхольдом была поставлена пьеса Маяковского «Мистерия-буфф», Фурманов сначала присутствовал на диспуте в Доме печати, а потом уже посмотрел саму пьесу Маяковского. Ему очень понравилась постановка, ее размах, смелость. (Он записал в дневник: «В замысле много могущества и размаха. Обольщает новизна, простор и смелость».) Фурманов сразу понял, что Маяковский прокладывает новые пути в искусстве. Однако многое в буффонаде пьесы пришлось ему не по вкусу, казалось чересчур плакатным и неглубоким. Как раз в это время, усиленно работая над своими книгами, Фурманов думал о задачах психологического портрета, о задачах создания углубленного образа. Конечно, «Мистерия-буфф» шла в другом жанре. О своих сомнениях в отношении «Мистерии-буфф» Фурманов не раз говорил своим друзьям. Он много думал тогда о различных путях развития советского искусства.
Очень понравилась Фурманову поэма Маяковского о Ленине. Он слышал ее в исполнении самого поэта и, обычно скупой на похвалы, высказал ему свою высокую одобрительную оценку:
«Вот это мне по душе. Очень по душе…»
Как только поэма «Владимир Ильич Ленин» вышла в свет, Маяковский подарил ее Фурманову с надписью: «Тов. Фурманову Маяковский дружески. 25/V 1925 г.».