Так вот и окончился этот разговор 28 мая 1928 года. Горький как-то стремительно поднялся и ушел. Я даже не успел преподнести ему комплект «Роман-газеты» и оставил его на столе.
Мы возвращались с Федей вдвоем по весенним бульварам. С Чистых прудов доносились звуки музыки. Гуляла молодежь. На скамеечках в полутемных аллеях сидели пары.
— Да, — сказал Федя после долгого молчания. — Это он правильно решил… Опять пройти по земле… Прощупать жизнь своими руками…
…Я не думал еще тогда, что слова эти станут основным девизом нашего творческого манифеста и что вокруг этого будущего манифеста развернется долгая и ожесточенная борьба.
4
Незадолго до XVI съезда партии Панферов закончил второй том романа «Бруски». Он сразу же вышел в серии «Новинок пролетарской литературы». Основным героем второго тома был уже Кирилл Ждаркин. С большой художественной убедительностью показывал Панферов, как проходила борьба Ждаркина не только с кулаками, но и с такими первыми организаторами «Брусков», как коммунист бедняк Степан Огнев, методы которого ведут к разрушению коммуны. Как подлинный художник, показал Панферов и сложные психологические конфликты в душе самого Ждаркина, его внутреннюю борьбу со старыми собственническими инстинктами.
В дальнейших книгах романа намечался путь Кирилла Ждаркина от председателя артели до директора МТС, потом до секретаря горкома партии.
Кирилл Ждаркин стал любимым героем Панферова, которого он вернул на страницы своих новых книг в последние годы своей жизни.
Главы из второй книги Панферов не раз читал товарищам во время дружеских творческих собраний на своей квартире и на квартире Серафимовича.
Никогда не забыть, как присутствовавший на одной из таких читок Павел Артамонович Козловский, к тому времени уже закончивший академию, сказал, хитро прищурив глаз и барабаня по столу могучей своей рукой:
— Так, стало быть, расту, Федор Иваныч?..
— Растешь, Паша, растешь!..
— Ну, смотри, Федор Иваныч, знай меру… А то с большой высоты падать ох как тяжело!
XVI съезду партии пролетарские писатели рапортовали большим списком новых произведений.
Почетное место в этом списке занимали «Бруски» Панферова…
«Мы никогда не мыслили своей работы в тиши кабинетов, в стороне от активной партийно-политической борьбы».
В рапорте говорилось о борьбе с всевозможными идеалистическими теориями в эстетике и творческой практике различных мелкобуржуазных литературных групп.
«Мы обязуемся перед XVI партийным съездом давать и впредь отпор классовому врагу на литературном фронте и примиренцам-«гуманистам», являющимся прямыми пособниками классовому врагу».
Не ограничиваясь рапортом, мы выпустили к съезду большой творческий сборник, в который вошли новые произведения А. Серафимовича, Ф. Панферова, А. Фадеева, Ю. Либединского, В. Киршона, В. Ильенкова, А. Исбаха, А. Суркова, Л. Овалова, М. Платошкина, А. Караваевой, М. Чумандрина, В. Ставского, А. Жарова, Б. Иллеша, С. Швецова, Н. Богданова. Включены были в сборник и стихи только что вступивших в Ассоциацию пролетарских писателей В. Маяковского и Э. Багрицкого. Сборник, проникнутый духом современности, боевым духом партийности, открывался большим очерком Панферова «Городок в степи». Это было вдохновенное повествование о судьбе того самого совхоза, о котором рассказывал Панферов Горькому. Используя материал многократных своих поездок, Панферов рассказывал и о первом этапе борьбы за тракторную колонну, и о создании новых дорог, новых поселков, нового города в степи:
«Смотрю — шоссе тянется километров на шесть, вплоть до станицы Кубанской.
— Хорошо-о.
— Эко, — скажут знатоки, — чего увидел — мостовую!..
Ох, так скажет тот, кто не тонул в сушь на русских дорогах. А меня вот радует эта мостовая, радуют маленькие, новенькие домики, построенные за этот год, радует то, что в парке закладывается «Дом рабочей культуры». И мне хочется крикнуть:
— Вот мы строимся, несмотря ни на что…»
И дальше:
«…Ветер рвет из моих рук проект, от резкого ветра из глаз катятся слезы, а я стараюсь прикрыться от ветряка, с жадностью глотаю строчку за строчкой — и уже представляю это мощное хозяйство будущего комбината».
В очерке рассказывалось о многих людях, об их напряженной суровой борьбе, о победах и поражениях. О героях и чиновниках, бюрократах, очковтирателях.
Это не была кратковременная творческая командировка. Это был рассказ человека, объехавшего много станиц, знающего жизнь, людей, которые ее созидают. «Заметки на полях» очерка были не только итогами наблюдений, но и советами писателя, органически связанного с деревней, болеющего за нее сердцем, знающего ее неотложные нужды. Писатель сумел не только увидеть, но и сделать глубокое обобщение, не только вскрыть недостатки и осудить их, но и поставить цели, наметить задачи.
Это была страстная партийная публицистика и вместе с тем разведка боем. Первые наброски к будущему большому роману.
5
Поздней осенью 1930 года в Харькове, бывшем тогда столицей Украины, собралась вторая Всемирная конференция революционной литературы.
Советскую делегацию возглавлял Александр Серафимович. В делегацию входили Фадеев, Панферов, Киршон, Ясенский, Огнев, Чумандрин, Багрицкий, Селивановский, Тарасов-Родионов, автор этих строк, украинские писатели Микитенко, Кириленко и многие другие. От Германии — Иоганнес Бехер, Людвиг Ренн, Анна Зегерс, Ганс Мархвица, Эгон Эрвин Киш. От Венгрии, изнывавшей тогда под фашистской пятой Хорти, — нашедшие вторую родину в Москве наши близкие друзья и соратники Бела Иллеш, Антал Гидаш, Матэ Залка, Эмиль Мадарас. От Румынии — Мозес Кахана. От Китая — Эми Сяо…
Впервые приехал в Советскую Россию молодой и горячий Луи Арагон, тогда уже член Французской коммунистической партии.
Писательский поезд «Москва — Харьков» на каждой большой станции с цветами встречали делегации трудящихся.
Советские писатели уже привыкли к той любви, которой народ окружал свою литературу. Но надо было видеть, как волновались горячий, экспансивный американец Майкл Голд, несколько чопорный Бруно Ясенский, экзальтированный Арагон, обычно сдержанный и молчаливый Иоганнес Бехер.
Накоротке говорились горячие речи. Одну из таких речей, кажется в Курске, произнес с площадки вагона Панферов, и собравшиеся на перроне комсомольцы громко скандировали в ответ:
— «Бруски», «Бруски», «Бруски»…
Что говорить, первые две книги романа получили уже широкое признание.
Это было совершенно необычайное путешествие. Ни ночью, ни днем никто не спал. Жаркие разговоры, ожесточенные споры, песни.
Я находился в купе вместе с Фадеевым, Панферовым и Майклом Голдом. Даже при желании улечься на полке, чтобы соснуть час-другой, в нашем купе было невозможно. Оно было всегда переполнено. Рассмотреть собеседника в сплошном табачном дыму было трудно. Аромат крепких, почти махорочных, папирос, которые непрерывно курил Панферов, смешивался с густым запахом заокеанских сигар Майкла Голда.
Разговор шел о «Разгроме» Фадеева, о «Брусках», переведенных уже на десятки языков (на немецком языке «Бруски» вышли под названием «Коммуна неимущих» — «Genossenschaft der Habenichtse»), о коллективизации сельского хозяйства, о сюрреализме, о Фрейде, о Днепрострое.
Майкл Голд, ероша свою густую черную шевелюру, читал экспромтом написанные стихи, Матэ Залка с неподражаемым акцентом рассказывал анекдоты, а Фадеев, тоже молодой и черноволосый, в неизменной своей блузе с мелкими пуговицами, заливисто, заразительно смеялся и в ответ Залке затягивал одесские блатные песни.
…А потом бурные и страстные споры о роли литературы в международной борьбе пролетариата продолжались с высокой трибуны конференции.
Больше тридцати лет прошло с тех пор, а сегодня, когда я пишу эти строки, возникают передо мной и высокая фигура Людвига Ренна в юнгштурмовке, перекрещенной ремнями, и добродушная улыбка подымающегося, прихрамывая, на трибуну Джиованни Джерманетто, и веселое, румяное лицо никогда не унывающего Матэ Залки.
Я слышу и мягкий, с придыханиями голос Бруно Ясенского, и гневную речь стройного, юного Эми Сяо, и грассирующий певучий выговор Луи Арагона.
Одним из самых волнующих моментов конференции было приветствие от делегации антифашистской юношеской организации Германии.
С молодыми германскими антифашистами, приехавшими из Берлина, мы подружились с первого же дня конференции.
Мы с Панферовым и Чумандриным жили в соседнем номере и часто навещали соседей.
Они прочли уже «Коммуну неимущих» и допрашивали Панферова о многих деталях, интересовались дальнейшей судьбой Огнева, Ждаркина, Стеши.
Я немного говорил по-немецки и служил переводчиком.
А ребята рассказывали нам о своей трудной берлинской жизни, о стремлении к власти фашистов, о баварском пивном путче Гитлера и Рема.
Горячие, юные, непримиримые, они казались нам родными братьями первых наших комсомольцев — бойцов гражданской войны и участников жестоких схваток с кулаками.
Я рассказывал им о героях Триполья, Панферов — о новой деревне.
Мы снялись с ними на память у писательского дома имени Блакитного. Вот она лежит передо мной сейчас, эта старая, уже выцветшая карточка. Ребята в каскетках, юнгштурмовках, с антифашистскими значками, вколотыми в галстуки. Возвышающийся на голову надо всеми Людвиг Ренн в такой же юнгштурмовке (недавно я показывал ему, семидесятилетнему, эту карточку, и он долго протирал повлажневшие стекла своих очков). Между мною и Ренном юная девушка в берете. Герда Байе. Тонкое одухотворенное лицо. За нами стоит Бруно Ясенский. А рядом взволнованный Панферов обнимает за плечи юных берлинских комсомольцев.
«Крепкий, боевой привет от одной берлинской антифашистки.