…И мы действительно ели салат из огурца, сладкого как арбуз. Нас окружили евреи и казаки, взрослые и дети. Мы, конечно, понимали, что не все так лучезарно в колхозе, как нам показалось с первого взгляда, и что имеются здесь свои большие трудности, и свои препятствия, и горести. Но мы верили, что такие люди, как эпические братья Файвиловичи, сумеют с этими трудностями справиться.
К концу дня, полного необычайных впечатлений, я заметил, что веселые глаза Жени Петрова потускнели. Я ни о чем не расспрашивал его. Он сам сказал мне тихо и печально:
— Ты, конечно, считаешь, что я сейчас вспоминаю об Ильфе. Это верно. Он всегда неотделим, он со мной всегда. Но сейчас я подумал о Бабеле. Как жаль, что его нет с нами.
Перед отъездом из Биробиджана мы совершили прогулку по городу. В парке мы задержались у памятника. Он изображал аллегорическую фигуру женщины, держащей в руках факел свободы. Вся нижняя половина памятника была зашита фанерой и задрапирована красной материей.
Сопровождающий нас писатель улыбаясь рассказал, что с памятником произошла большая неприятность. Подобные ему статуи (женщины-свободы и юноши-атлеты) были разосланы по многим городам Дальнего Востока. Памятники были сконструированы из двух половин. Но в пути ящики перемешались, и в Биробиджан пришел верх памятника с женским торсом, а низ — мужской (от юноши-атлета). Исправлять ошибку путейцев было хлопотно, и пришлось скомбинировать памятник с соответствующей драпировкой.
Петров смеялся до упаду… Как и всюду в нашем путешествии, эпическое и комическое существовали рядом. Чтоб увековечить наше пребывание в биробиджанском парке культуры и отдыха, мы сфотографировались, как истые казаки, верхом на стремительных конях деревянной карусели…
4
В поселке крайкома партии, близ Хабаровска, над рекой Уссури, мы повстречались с Василием Константиновичем Блюхером. Он приехал откуда-то с официального приема и не успел снять парадного мундира, украшенного многими орденами. Мы попросили Блюхера рассказать историю этих орденов. Мы знали, что он был первым в стране кавалером ордена Боевого Красного Знамени. Маршал усмехнулся. Однако согласился. В тот вечер Блюхер был, что называется, в ударе. Несколько часов подряд он рассказывал нам историю первого ордена, рассказывал о гражданской войне, о том, как в 1918 году он, сормовский рабочий, солдат первой мировой войны, председатель Челябинского ревкома, объединил под своим командованием добрый десяток разрозненных красноармейских и партизанских отрядов. О том, как совершил он с ними свой легендарный переход по Уралу, громя белогвардейские войска.
Уральский областной комитет РКП(б) в письме к Владимиру Ильичу Ленину ходатайствовал, «чтобы Блюхер с его отрядами был отмечен высшей наградой, какая у нас существует, ибо это небывалый у нас случай…»
А потом Василий Константинович повел нас к реке, на места, богатые рыбой… Мы разложили костер над быстроводной рекой Уссури и варили уху, маршал опять вспоминал о боевых походах, и отсветы костра золотыми бликами ложились на его немолодое, мясистое лицо, на лоб, изрезанный морщинами.
Много дней мы были под впечатлением рассказов Блюхера. Однако романтика все время переплеталась с сугубой, повседневной прозой в нашем путешествии.
Необходимо было выехать в Комсомольск-на-Амуре. Пароход, следующий в Николаевск, должен был прибыть из Благовещенска. Расписание на дебаркадере гласило, что отправляется пароход из Хабаровска точно в 12 часов дня. Жара стояла необычайная даже для этих мест. Ровно в 12 часов мы стояли с чемоданчиками на вахте у причала. Полусонный дежурный, у которого мы справились о пароходе, меланхолично, без слов показал рукой на расписание.
Однако парохода не было ни в час, ни в два. Какой-то местный остряк в соломенной шляпе, не зная, что он разговаривает с одним из самых замечательных острословов страны, сказал нам с поразившим Петрова одесским акцентом:
— Вы еще вполне можете искупаться, потом пообедать, потом опять искупаться, сходить по своим делам в город, потом поужинать, а там будет видно.
— А не пригласить ли нам этого хохмача в журнал «Крокодил»? — сказал мне тихо Петров. Но я уже почувствовал в его голосе накипающую ярость.
Однако мы действительно искупались в Амуре. Кстати, неподалеку находилась водная станция. Кабинки для раздевания находились в пятидесяти метрах от воды. Ключи от кабинок надо было брать с собой в воду — «Дирекция за сохранность вещей не отвечает»… Деревянный настил станции так накалился от солнца, что пятьдесят метров до воды надо было прыгать то на одной, то на другой ноге, рискуя поджарить ступни и пятки. Мы поскакали, с ключами, повешенными на шею. Ключи, довольно значительные по размерам, ярко блестели на солнце и издали напоминали кресты.
— Вот бы увидел нас сейчас Блюхер, — усмехнулся я.
— Что Блюхер, что Блюхер! — проскрипел Петров, — Крещение Руси можно писать с этой натуры. Вышла бы прекрасная обложка для «Крокодила». Я жалею, что с нами нет Зощенко и Ротова.
Одеваясь, мы услышали какой-то гудок и, уже на ходу повязывая галстуки, помчались к дебаркадеру.
Ложная тревога. Все та же почти безлюдная пристань. Тот же иронический туземец в соломенной шляпе. Какая-то женщина с ребенком мирно спала на скамейке под палящим солнцем. Толкнулись к дежурному. Он опять меланхолически ткнул на свежее объявление: «Пароход опаздывает на шесть часов»… Ни в какие объяснения дежурный не вдавался. По всей вероятности, он был глухонемым. По крайней мере такую версию выдвинул Петров.
Короче говоря, мы вернулись в гостиницу. Сменяясь с Женей, мы продежурили целые сутки. Днем и ночью. Парохода не было. Дежурный не становился разговорчивее. Объявления об опоздании методично сменялись. Мы написали фельетон о пароходстве, где час за часом язвительно и возмущенно описывались паши злоключения, и снесли его в «Тихоокеанскую звезду». Но от этого нам не стало легче. Мы пожаловались высокому начальству. Высокое начальство пожало плечами, а на другой день выделило в наше распоряжение быстроходный моторный катерок. Так и не удалось нам узнать, пришел ли тот пароход из Благовещенска.
Команда нашего катера была сформирована из нескольких очень юных моряков. От пятнадцати до восемнадцати лет. Большинство из них были учениками-стажерами школы водного транспорта. Все они носили просоленные тельняшки и капитанские фуражки с крабами. Единственным пожилым человеком был повар-китаец Иван Иванович. Но он оказался абсолютно сухопутным человеком: мало-мальская амурская качка выводила его из строя, и мы так и не сумели проверить его кулинарские способности. В Комсомольске-на-Амуре он жалобно посмотрел на Петрова, естественно признав его главным руководителем героической экспедиции, и сказал совершенно хрестоматийно исковерканным языком:
— Моя мало-мало голова боли. Моя назад Хабаровск ходи будет…
Что ж… Была без радости любовь… И разлука была без печали. Тем более что уху мы научились варить сами, а рыбой кишел и Амур и его притоки. Знаменитая рыба калуга даже совершала прыжки в воздух. И Петров, без конца меняющий пленку, несколько раз заснял ее «в полете». Потом все снимки этого путешествия были опубликованы им в «Огоньке». Кстати сказать, команду точно специально подобрали для острого пера Петрова. Именно такая команда и была нам нужна. Мальчики учились на нашем катере искусству мореплавания. На притоках Амура, по которым мы путешествовали уже после Комсомольска, много мелей. И на каждую мель наш корабль непременно садился. Мальчики во главе с восемнадцатилетним капитаном пытались всеми средствами сдвинуть катер с мели, зверски, по-морскому солено ругались хрипловатыми детскими голосами. Потом мы все раздевались, лезли в холодную воду, сталкивали катер живой силой, чтобы согреться поглощали энзе спирта и… опять садились на мель…
— Саша, — сказал мне как-то Петров, — у меня уже зарождается идея водной «Антилопы»…
В Комсомольск-на-Амуре мы прибыли более или менее благополучно. И высадились на набережной маршала Блюхера.
Комсомольск переживал свои первые романтические годы. На всю страну прогремел призыв комсомолки Вали Хетагуровой. Сотни девушек со всего Советского Союза стремились в город юности.
Молодой город был весь в строительных лесах. На набережной маршала Блюхера возводились новые дома. Между городом и поселком Дземга еще лежало огромное необжитое пространство. Совсем рядом, в густой тайге, еще водились медведи. В соседнем нанайском поселке жил старый шаман, весь увешанный ожерельями из костей и зубов. Он изредка выходил из тайги, приближался к месту стройки и пытался запугать юных лесорубов своими гортанными выкриками и сумасшедшими плясками.
Шамана уже никто не боялся. В молодом городе были враги пострашнее. Однако город рос с каждым днем. Появились первые дети, рожденные в Комсомольске, а на широкой таежной реке Горюн, впадающей в Амур, был создан замечательный пионерский лагерь.
Мы прожили в Комсомольске несколько дней. Все казалось нам романтическим и необычайным в этом возникающем среди тайги городе. Мы осматривали новый судостроительный завод, первый городской клуб, первый рабочий поселок. О Комсомольске-на-Амуре написано уже много книг, поставлены фильмы, и я не собираюсь рассказывать об истории этого города. Кстати сказать, в Комсомольске мы повстречали Веру Кетлинскую, собирающую материалы для своего романа «Мужество», Я хочу рассказать только о том, что связано с Женей Петровым.
От города до поселка Дземга было семь километров. В поселке Дземга жили хетагуровки.
Мы сидели в бараке над Амуром, и девушки в комбинезонах, только что вернувшиеся с работы, рассказывали нам о своей жизни, читали письма, полученные из дому, и письма, посылаемые домой.
«Ты же все время мечтала встретить трудности, — писала одной светловолосой девчушке ее мама. — Ну что же, теперь ты, наверно, вдоволь этих трудностей наглоталась…»
Все эти письма Женя Петров, обычно при подобных беседах никогда не вынимавший записной книжки (чтобы не вспугнуть, не обидеть собеседников, не оказенить разговор), переписывал полностью.