Грозность этого «оголения» отлично понимает руководящая верхушка РАПП и, теряя голову, ищет спасение в оголтелом терроре скандалов и брани.
Конечно, надо проходить мимо этих выкриков, брани, — молодость, горячность в пылу борьбы, — но это до тех пор, пока это единичные, разрозненные выпады. А когда это сливается в систему, когда в этом ищут выхода, это — грозно.
Отношения с товарищами приняли у большинства руководящей верхушки РАПП тот характер нетерпимости, заносчивости, безапелляционной грубости, лжи, интриганства, лицемерия, неутомимой злобы против всякого, кто осмелится указать на ошибки руководства, — тот характер, который отталкивает массу товарищей, массу работников, целые организации.
Недаром на критическом совещании, созванном РАПП, председательствовавший тов. Фадеев горько плакался, что отсутствуют на совещании как раз те, кто должен был быть, — писатели и критики не идут.
Пролетарские писатели истосковались по работе, по напряженной работе вне интриг, борьбы, подвохов. Ведь назначение пролетписателя. — творчество, пронизанное социалистическим строительством, а не мордобой.
Ударники литературы жалуются, что с ними шумно носятся, когда надо сделать парад, и совершенно забрасывают, когда нужна повседневная кропотливая работа.
Да, грозно».
…Старик кончил читать. Мы долго сидели молча.
— Вот, хлопцы, — сказал Александр Серафи́мович. — Больше молчать невмоготу. Да к кому же обращаться, как не к партии? Партия всегда поддержит нас. Вот я об этом всём и напишу в ЦК… Одобряете?
7
Серафимович написал письмо в ЦК. Вопросы работы РАПП не раз обсуждались на заседаниях Секретариата Центрального Комитета. Руководители партии резко критиковали рапповских заправил, указывали на ошибки в работе Ассоциации пролетарских писателей. Однако указания партии в РАПП не выполнялись. Сама рапповская система уже изжила себя и мешала дальнейшему развитию литературы.
23 апреля 1932 года Центральный Комитет партии принял историческое решение «О перестройке литературно-художественных организаций».
После всего сказанного естественно, как высоко оценил это решение наш «старшой». Он писал впоследствии (в статье «Писатель должен шагать вровень с жизнью»):
«Это решение ЦК ВКП(б) является документом крупного исторического значения. РАПП была окостеневшей формой, в которую рьяные руководы старались загнать все многообразие литературной жизни, литературных интересов, литературного творчества. Рапповцы занимались не столько художественным творчеством, сколько болтовней и расправами со всеми, кто не признавал безраздельности рапповского владычества на литературном поприще. РАПП культивировала беспринципную групповщину. Произведения «своих» людей превозносились до небес, другие охаивались. Вместо товарищеской критики и помощи применялись дубинка и оглобля. Царствовали полнейший зажим самокритики, угодничество и подхалимство…»
Высоко оценивая мудрое партийное руководство, старый писатель-большевик еще и еще раз напоминал писателям об их основной задаче — помочь партии, народу своим творчеством, добиваясь высокой идейной насыщенности и художественного мастерства…
Как же ненавидел он болтунов и резонеров!
«У нас есть особая разновидность людей, — говорил он, — которые по профессиональному званию числятся писателями, но по фактической профессии они — резонеры. Одни из них легко взбегают, другие солидно, с величавой осанкой поднимаются на трибуну писательских съездов и собраний, каются в безделье и ошибках, дают клятвенные обещания по-деловому приняться за работу. Но проходят сроки, и клятва оказывается нарушенной…
Есть и другая категория членов Союза писателей: они довольно производительны, но творения их носят все следы подмены настоящих художественных ценностей мнимыми. Они изображают наших современников стандартными красками, не заботятся ни о психологической глубине разработки образа героя нашего времени, ни об оригинальности сюжета, ни о свежести авторского языка и языка описываемых ими людей…»
В день опубликования решения ЦК мы собрались на квартире Александра Серафи́мовича. Он уже давно оставил старый домик на Пресне и жил в Замоскворечье в Доме правительства, на улице, названной впоследствии его именем.
Мы часто собирались в большой светлой квартире Серафимовича. Встречи, происходившие там, были такими же теплыми и задушевными, как когда-то на Пресне…
Так же отчитывались мы перед стариком после каждой поездки по стране, так же читали рассказы, отрывки, главы из новых произведений и выслушивали его дружеские, глубокие, прямые и нелицеприятные советы.
А потом брат Александра Серафи́мовича, старый большевик-литератор Вениамин Серафи́мович Попов-Дубовской садился за рояль. Звуки музыки Чайковского, Мусоргского, Бетховена заполняли всю комнату, выплескивались сквозь открытые окна на улицу. Их сменяли звуки народных песен. И вот уже сам Александр Серафи́мович становится у рояля, дирижирует и вместе с тем зорко следит, чтоб никто не выходил из хора. Поют его племянница, сын Игорь. Поют Панферов, Ильенков, Билль-Белоцерковский. Приходится вступать в хор и мне, хотя я всячески доказываю, что одним звуком могу сбить с ноги целую дивизию.
Ой да ты подуй, подуй,
Ветер низовый,
Ой да ты надуй, надуй
Тучу грозную…
Александр Серафи́мович любил видеть вокруг себя смеющиеся, молодые лица, любил смех, веселье, жизнь…
В знаменательный вечер 24 апреля собрались к Александру Серафи́мовичу друзья, которые поддерживали его взгляды на литературное творчество.
Много говорили в тот вечер о значении решения ЦК, о том, что свободнее стало дышать.
— Что прошло, то прошло, — сказал Серафимович. — Точно исцелились мы от злой лихорадки. А теперь давайте вперед смотреть, как работать будем. А ну — каковы ваши планы, молодые люди? Что вы скажете в свое оправдание?
Одним из результатов этого вечера было наше решение: разъехаться по стройкам, подготовить коллективно большой сборник о современной жизни страны. Вот это и будет наш творческий отчет партии.
Старик внимательно, полузакрыв глаза, слушал нас, улыбаясь изредка в усы.
— Что же, добре, хлопцы, — сказал он. — Настроения у вас хорошие. А там, может быть, и я что-нибудь подкину для сборника… Есть у меня одна думка…
И опять сел к роялю Попов-Дубовской, и опять пели песни, и опять дирижировал «старшой». Очень хорошо было у нас на сердце в тот лучезарный весенний апрельский день 1932 года…
19 января 1933 года Александр Серафимович в связи с семидесятилетием со дня рождения был награжден орденом Ленина.
Накануне этого дня мы зашли к нему с В. П. Ильенковым и И. С. Новичем. Старик встретил нас, как всегда, какой-то шуткой, а потом очень серьезно сообщил:
— Звонили мне из правительства, спрашивали, какому городу хотел бы дать свое имя. А я даже растерялся. «Не слишком ли, — спрашиваю, — городу? Может быть, библиотеке там или институту, а то городу!» Отвечают: «Не слишком». Ну, можно сказать, меня врасплох застали. Какой же это город моим именем окрестить? А потом словно открытие: Усть-Медведицкую. Так и брякнул: «Вот ежели можно — Усть-Медведицкую». Слышу, там, у трубки совещаются, сомневаются. «Усть-Медведицкая, — говорят, — не город, а только станица». Но тут я даже рассердился. «Вы что же, полагаете, что я продешевил? Ничего. Пусть станица. Она еще и городом будет». Так вот и сошлись на Усть-Медведицкой. А вы, хлопцы, может быть, тоже думаете, что продешевил старик? А? Что вы скажете в свое оправдание?..
…Постановлением Президиума ЦИК СССР станица Усть-Медведицкая была переименована в город Серафимович. Имя Серафимовича было присвоено улице, где он жил. В день юбилея Александр Серафи́мович получил сотни приветствий: от ЦК партии, Совнаркома, редакции «Правды», ЦК комсомола, рабочих, колхозников, писателей, зарубежных друзей…
На юбилейном вечере в Колонном зале среди других ораторов выступил легендарный герой гражданской войны, герой «Железного потока» и соратник Фурманова по «Красному десанту» Епифан Ковтюх. Ковтюх говорил о прошлых боевых делах. И опять два родных имени прозвучали рядом: Серафимович и Фурманов.
Отвечая на приветствия, Серафимович особенно горячо говорил о партии: масса партийцев — это вдохновенная, самоотверженная красноармейская колонна, это — авангард, который берет изумительные препятствия… Он призывал писателей больше писать о жизни и работе коммунистов.
Кончил он свою речь, как всегда, шуткой:
— Здесь было требование от войсковых частей, чтоб я еще прожил семьдесят лет. Ну, товарищи, уступите, ну, лет тридцать пять…
Вскоре вышел в свет под редакцией Ф. И. Панферова задуманный нами боевой альманах «1933 год».
Писатели рапортовали о боевых делах рабочих и колхозников, мастеров и инженеров.
Каждый очерк являлся своеобразным боевым донесением с «линии огня».
В сборнике приняли участие: А. Серафимович, Ф. Панферов, В. Ильенков, Б. Галин, А. Безыменский, В. Ставский, А. Гидаш, Я. Ильин, Б. Горбатов, А. Эрлих, А. Исбах, Н. Дементьев, З. Чаган, С. Виноградская, Г. Васильковский, С. Щипачев, Д. Заславский, Н. Адфельдт.
На внутренних сторонах обложки альманаха была развернута карта страны.
Альманах был боевым отчетом того творческого объединения писателей, которым руководил Александр Серафи́мович, объединения, на знамени которого было написано: «Прощупать жизнь своими руками».
Александр Серафимович в очерке «Город-сад» рассказал о своем родном городе. Очерк был пропитан чудесным степным воздухом, ароматом задонских лесов и полей.
Так выполнили мы решение, принятое на квартире Серафимовича 24 апреля 1932 года.
Зимой 1935 года Серафимович совершил длительную поездку по зарубежным странам. Был в Польше, Чехословакии, Австрии. Более двух месяцев жил в Париже.