И улыбнувшись, закончил добродушно:
— А стихи Пушкина я всегда любил и сейчас очень люблю.
…Ближе к жизни надо быть! Этот совет Бахеева мы запомнили крепко.
Начинающие поэты выступали со своими стихами на торжественных митингах, организовали в гарнизонном клубе литературные вечера и выпуск устного журнала.
Литературное объединение «Звено Алтая» оказалось живучим. (Кстати, оно было единственным в Казахстане). В моем архиве сохранилась афиша, отпечатанная на желтой оберточной бумаге тиражом 50 экземпляров. Вот ее содержание:
«Гарклуб 26 апреля 1922 г. В среду в 9 ч. вечера выйдет № 3 устного литературно-художественного журнала «Звено Алтая» при участии поэтов-звеноалтайцев. Весь сбор идет на содержание голодающих детей Поволжья, которые прибудут с первым пароходом в Усть-Каменогорск. Входная плата 3 фунта муки. Для неимущих — 25 тысяч рублей. Предварительная продажа билетов за муку в торговой лавке ЕПО».
В тридцатых годах поэт Михаил Алтайский-Иванусьев, автор сборника рассказов «Малинник», прислал мне тоненькую книжицу стихов, изданную в Усть-Каменогорске. На обложке стояли два слова: «Звено Алтая».
В сборнике кроме рассказа напечатаны были стихи четырех авторов. Стихи были гладкие, размер и рифмы были на месте, а под рассказом стояла подпись В. Бехли. Это была та самая девочка, что прислала почтой в редакцию газеты «Советская власть» свой первый рассказ.
Перелистывая страницы сборничка, я вспоминал Павла Петровича Бахеева, его задумчивые глаза и тихий неторопливый голос:
— А стихи Пушкина я всегда любил и сейчас очень люблю.
Усть-Каменогорск находился в кольце кулацких мятежей. На подавление больше-нарымского восстания уехал председатель уездного ревкома старый большевик Нестор Калашников.
Зайдя в типографию, Павел Петрович сего слов рассказал, что творилось в эти дни в Больше-Нарымске. Мятежники объявили войну Москве и выпустили манифест, в котором требовали:
1. Кулаков не называть буржуями, а звать трудовиками.
2. Восстановить свободную торговлю хлебом.
3. Лишить права участия в Советах коммунистов, допускать только трудовиков.
Более серьезные события разыгрались в селе Предгорном. Здесь вспыхнул мятеж в стрелковом полку. Убили командира полка, военкома, политрука и командира роты. С помощью артиллерии и кавалерии полк был обезоружен.
В таких условиях пришлось строить советскую власть Павлу Петровичу Бажову, первому председателю уездного комитета партии большевиков.
В уезде в разных местах вспыхивали восстания, а в уездном городке жизнь текла размеренным порядком. В девять часов утра служащие приходили на работу, маслобойка купца Сидорова за отсутствием сырья не работала, Риддерская железная дорога бездействовала — не было угля, бывший владелец золотых приисков Хотимский играл в шахматы с бывшим прокурором, в гарнизонном клубе артисты репетировали «Привидения» Ибсена. Только на базаре теплилась жизнь: спекулянтки продавали стаканами пшено и потихоньку сахарин.
А в советских учреждениях жизнь била ключом. Шли заседания, совещания. У меня в памяти осталось одно такое совещание, возможно, потому, что на нем выступал Павел Петрович.
Упродкомиссар Прокопенко делал доклад о распределении хлеба по волостям:
— Чтобы уложиться в отпущенные нормы, я называю только русские волости. Как известно, казахи хлеба не едят…
По залу прошел недовольный ропот. Павел Петрович поднял руку:
— Простите! Повторите, товарищ Прокопенко, что вы сказали. Я что-то не совсем понял.
Упродкомиссар неуверенно повторил. Присутствующие казахи, — их было меньшинство, — недовольно загудели.
— Я знаю, — возмутился Бахеев, — баи, имеющие отары овец, действительно предпочитают есть баранину, а не хлеб. Но если у бедняка нет ни одной овцы, а товарищ Прокопенко норовит его совсем оставить без хлеба? Я вижу, упродкомиссар очень ловко свел зерновой баланс но уезду, но такая ловкость советскую власть не устраивает. Придется план составить заново.
Трудно, очень трудно было Павлу Петровичу руководить огромным уездом с самым разнообразным населением. По правой стороне Иртыша в горных таежных районах жили кержаки, бежавшие от царского произвола в Сибирь в поисках сказочной страны Беловодье. Тут же обитали риддерские горнорабочие — бергалы, чей труд озолотил английского хищника Лесли Уркварта. Левая сторона — степная, пустынная, ковыльная. Здесь разбогатели казачьи хутора, захватившие плодородные земли и богатейшие луга, а чем дальше от Иртыша на запад — раскинулись кочевые аулы. У русского, казаха, украинца, кержака, казака свой уклад жизни, свои предрассудки, обиды, несбывшиеся надежды. Председатель укома все должен предвидеть и знать, хорошо разбираться в экономике уезда.
Вместе с Бахеевым мне пришлось быть на заседании упрофбюро. Кто-то из профсоюзных деятелей стал жаловаться на невозможность развернуть профсоюзную работу. В городе одна маслобойка, да и та бездействует. Скептики утверждали, что рабочего класса в уездном городке нет. Есть кустари — кузнецы, сапожники, но это же мелкие хозяйчики.
Кто-то не удержался и выразил крамольную мысль:
— Нужны ли вообще профсоюзы? Сейчас они существуют, чтобы защищать служащих, то есть государственных чиновников, которых развелось чересчур много.
Павел Петрович слушал, хмурился, а потом взял слово для отповеди:
— Мы выслушали речь как раз типичного чиновника, который видит жизнь в окно канцелярии и ничем не интересуется. По сведениям Всеработземлеса, в нашем уезде насчитывается несколько тысяч батраков. Вы здесь горюете, что рабочего класса нет. А батраки, по-вашему, кто? Не рабочие?
В Усть-Каменогорске Павел Петрович прожил несколько больше двух лет. И он видел результаты своих трудов. Жизнь постепенно входила в мирную колею, кончали свою бурную деятельность ревкомы, создавались Советы.
Помню, как проходила подготовка к первому съезду Советов Усть-Каменогорского уезда. В народном доме совещание проводил Павел Петрович. Он произнес вступительную речь о задачах выборных советских органов, они должны были заменить ревкомы. Кто-то из сидевших в заднем ряду зрительного зала задал вопрос докладчику:
— Скажите, пожалуйста, мы обязаны выбирать депутатов только открытым голосованием или имеем право голосовать тайно? Может быть, докладчик ответит на этот вопрос поподробнее?
— Постараюсь объяснить, — ответил Павел Петрович, — хотя, как мне кажется, для большинства собравшихся выдвинутый вопрос чрезвычайно прост. Как известно, наша партия при всех выборах всегда стояла и сейчас стоит за тайное голосование. Но сейчас идет открытая борьба — одни граждане открыто с оружием в руках выступают за советскую власть. Другие — так же против советской власти. Втихомолку играть, как здесь предложил очень осторожный обыватель, не годится.
Голосование за кандидатов шло по списку, но каждого обсуждали отдельно. Все проходило довольно гладко, но когда назвали фамилию, если память мне не изменяет, Пенькова, в зале послышался недовольный гул. Кто-то крикнул:
— Не надо! Вычеркнуть!
— Выбросить! Выбросить!
Павел Петрович дождался тишины. Заговорил он тихо, отлично понимая, что чем тише говорит оратор, тем внимательнее его слушают.
— Мне кажется, подавляющее большинство здесь присутствующих довольно хорошо знает товарища Пенькова, как отличного коммуниста. Уважением пользуется, человек абсолютно честный… Здесь раздались голоса с требованием вычеркнуть его фамилию. Кому-то это показалось удивительным, а я не удивился. В этом есть своя закономерность, хотя и очень печальная. Все вы знаете, какой пост занимает товарищ Пеньков. Он работает в коммунальном отделе и единолично ведает жилищными делами. А с жильем у нас очень и очень плохо. Все, что можно взять на учет, мы взяли. Городок маленький, раньше жило одиннадцать тысяч населения, а сейчас, вероятно, пятнадцать. И все идут к товарищу Пенькову. Обиженных уйма. Человек десятки раз просил освободить его от этой каторжной работы. Но кем заменить? Это такой неблагодарный участок, туда хоть ангела поставь, через неделю он в сатану превратится. Мне кажется, вычеркивать кандидатуру товарища Пенькова не следует. Личные обиды нужно забыть при таком важном деле, как выборы на съезд.
В зале раздались аплодисменты. Товарищ, сделавший отвод Пенькову, снял свое предложение.
Вместо уездного ревкома появился уисполком, но контрреволюция не спрятала свои когти. Уездная ЧК обнаружила заговор, арестовали человек пятнадцать служащих, среди них оказался и заведующий типографией Божко. За какие грехи его посадили, никто не знал.
Когда в типографию заглянул Павел Петрович, рабочие ему рассказали, какая гроза разразилась над головой заведующего.
— Вы бы там поговорили, в этой самой чеке, — попросил пожилой печатник. — Погоны прапорщика Божко носил, это верно, но при белых в политику не лез. Об этом весь город знает. Хоть кого спросите.
Павел Петрович ничего не пообещал печатнику, но через два дня Божко появился в типографии.
Жизнь в стране постепенно налаживалась. Все чаще и чаще агитаторы употребляли в докладах и беседах крылатые слова Ленина: «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны».
Павел Петрович сделал доклад в Народном Доме о плане ГОЭЛРО на открытом партийном собрании. Его слушали, затаив дыхание. Коммунисты, простые люди верили каждому слову Бахеева. Интеллигенция не верила и слушала иронически. А тут еще получился неожиданный казус. Доклад начался хорошо и кончился бы, вероятно, так же, если бы не подвела электрическая люстра. Она начала потихоньку меркнуть и окончательно погасла в тот самый момент, когда Павел Петрович рисовал слушателям картину будущего — море света зальет нашу темную Россию! Оратору пришлось заканчивать свой доклад при церковных свечах. Их мигом притащили из соседнего собора.
Помню, мы собрались за кулисами театра гарнизонного клуба перед торжественным заседанием. В нетопленом помещении было очень холодно, все сидели в валенках и полушубках. Спичек ни у кого не было, и инженер Стольный, тщетно высекая искру кресалом, чтобы закурить самокрутку, заметил с ядовитой усмешкой: