— Ко мне пришли молодые писатели. Вы уж меня извините, Алексей Павлович.
Алексей Максимович встретил нас приветливо, радушно, как он, говорят, обычно встречал всех молодых писателей, впервые попадавших к нему в дом. Он провел нас в кабинет, где уже был Крючков. На письменном столе я заметил рукопись своего романа.
Горький, как мне показалось, рассматривал нас изучающим взглядом.
— Ну, расскажите сперва, как вы приобщились к литературному делу. Давно пишете?
— Нет, — ответил я. — Но первый мой рассказ был напечатан в первом сборнике пролетарских писателей. Его выпустил «Прибой» в 1914 году.
Горький скосил взгляд на титульный лист рукописи. Я поспешил предупредить его вопрос.
— Это мой псевдоним. А рассказ в сборнике был подписан моей настоящей фамилией. Сейчас я отбросил из нее первые две буквы.
— Как назывался рассказ?
— «Смерть Агаши».
Горький наморщил лоб, стараясь вспомнить, но так и не вспомнил.
А я продолжал рассказывать о своем литературном пути. Хвастать было нечем. Только через десять лет я напечатал в Москве два рассказа, и лишь в 1927 году журнал «Сибирские огни» опубликовал мою первую повесть «Награда». С нее, по существу, и началась моя деятельность в художественной литературе.
Горький начал перелистывать страницы моей рукописи, испещренные пометками и исправлениями. Попутно он высказывал свои замечания. Один из главных героев романа, старик Семилетов, которого я писал почти с натуры и в котором алмаатинцы легко бы узнали знаменитого садовода Никиту Трофимовича Моисеева, — понравился Горькому. Он одобрительно отозвался:
— Сильная, интересная фигура. Вот такие талантливые русские мужики, что в лаптях тысячи верст отмеривали, делали большие дела в глухом краю. И побочная дочка губернатора любопытно задумана, однако поработать над углублением характеров еще следует.
Алексей Максимович отметил ряд недостатков, а вообще расценил рукопись положительно. Потом он разговаривал с Сергеем Марковым о его рассказе «Голубая ящерица». А затем началась беседа о Сибири и Казахстане. Марков стал рассказывать о сибирских делах, главным образом, литературных, я — о Семипалатинске, Кзыл-Орде и своих поездках по степи.
Горького интересовал Турксиб, казахское земледелие, положение женщины и особенно культурно-просветительная работа в аулах. Он расспрашивал о казахских школах, красных юртах, газетах, о работе комсомола.
Я вспомнил об Исе Байзакове, вместе с которым мне пришлось выпускать на Куяндинской ярмарке живую газету. Рассказал эпизод, который хорошо сохранился в моей памяти. Однажды, когда в День кооперации собралась многотысячная толпа слушателей, неопытные работники агитпункта, проезжая ка грузовой машине, бросили в толпу листовки и брошюрки. Сильный ветер подхватил их и понес по степи. Они запорхали в воздухе, кружась подобно огромным бабочкам. Сотни джигитов дружно хлестнули коней. Каждый из них стремился наловить побольше листовок. Слушатели мигом забыли про живую газету. Разгорелось спортивное воодушевление, какое можно наблюдать во время кокпара.
Надо было привлечь джигитов обратно на покинутые места. И вот тут сказался изумительный талант Исы Байзакова. Его подняли на горб верблюда, и он начал импровизировать, бросая в толпу каскады слов. Волшебная сила поэтических образов была настолько могущественна, что порядок восстановился буквально в одну минуту. Листовки были забыты сразу же. Тысячная толпа пеших и конных слушателей одобрительно смеялась. А Иса Байзаков уже обличал джигитов и настоятельно требовал, чтобы тот, кто нахватал много листовок, немедленно принес их на агитпункт, потому что печатное слово дороже курдючного сала и незачем одному человеку сразу десять листовок.
Горький с интересом выслушал этот рассказ. Он расспрашивал, много ли в Казахстане таких акынов, как Иса Байзаков, делаются ли попытки записать их выступления, не знаю ли я казахских писателей.
Я назвал имя Мухтара Ауэзова, работавшего при мне в 1924 году в семипалатинской газете «Казах-тли». Пьесу его «Енлик — Кебек» мне пришлось видеть на сцене только что родившегося казахского театра в Кзыл-Орде.
Горький стал расспрашивать об актерах, о репертуаре, о влиянии русского театра на казахский. Я был знаком с казахскими актерами Амре Кашаубаевым и Серке Кожамкуловым и рассказал о них. Рассказал, как режиссер Серке, бывший следователь уголовного розыска, играл в пьесах одновременно две мужские роли и одну женскую.
Алексей Максимович проявил большой интерес к Амре Кашаубаеву, к его необычайной биографии. Неграмотный каркаралинский пастух, певец, он был вызван наркомом просвещения А. В. Луначарским из Семипалатинска в Москву и поехал в Париж для участия в этнографическом концерте на Всемирной выставке. Амре Кашаубаев выступал одиннадцать раз, он спел песни «Агаш-аяк», «Кара-торгай» и еще много других. Среди его слушателей были Ромен Роллан и Анри Барбюс. Они возили казахского певца по Парижу. Так пришла слава к Амре, но казахская степь признала его раньше. Когда известный собиратель музыкального фольклора А. Затаевич приехал в Семипалатинск записывать казахские песни, ему сразу указали на Амре, как на выдающегося певца. Амре спел музыковеду добрый десяток песен, которые вошли в сборник мелодии, изданный Затаевичем.
Имя А. Затаевича и его замечательная работа были Горькому известны. Он заговорил о могущественной силе искусства, организующего труд человека.
— Надо полагать, Затаевич записал далеко не все песни, созданные казахским народом, — сказал Горький. — Но и полторы тысячи песен — это большое богатство, свидетельствующее о музыкальности казахского народа. Пример Затаевича достоин всяческого подражания. Писатели, живущие в Казахстане, должны собирать по крупицам золото народного фольклора — стихи, сказки, пословицы — это большое и нужное дело. Надо внимательно прислушиваться, как в творчестве народных певцов отражается новая жизнь молодой республики. Деятельность акына в советском строительстве так же общественно важна, как и деятельность литератора. Очень хорошо, что вы привлекли Ису Байзакова к участию в живой газете на ярмарке. Очень хорошо, что он сейчас работает в театре. Но акын должен найти свое место и на строительстве Турксиба. Искусство и труд неотделимы.
Горький в задумчивости помолчал, разглаживая усы.
— Вот вы мне рассказали необычайную биографию гражданина Казахской Советской Республики, вчерашнего батрака, который стал знаменитым артистом. Об Амре Кашаубаеве в Москве узнали от Затаевича. Но Затаевич проехал далеко не по всему Казахстану. Возможно, и даже вероятно, такие певцы, как Амре, существуют и в других губерниях. Надо создать обстановку для развития и роста народных талантов. Здесь, видимо, многое зависит от правильно понятой дружбы двух народов — русского и казахского. Казахский театр находится в пеленках, а русский пользуется мировой славой. Но если в Казахстане существуют Амре Кашаубаевы и Исы Байзаковы, то можно уверенно сказать, что казахское искусство быстро встанет на собственные ноги, во всяком случае, скорее, нежели мы думаем. Но вернемся к пастуху-певцу. Самый факт рождения его артистической славы настолько интересен, что писателю следует задуматься над ним. Какая благодарная тема не только для рассказа, но и для большой повести. Расскажите об Амре Кашаубаеве, как он жил в годы царизма и как изменилась его жизнь в годы революции, когда советская власть пришла в степь, открыла в аулах школы, провела через пустыню железную дорогу, а в городе построила первый казахский театр. Очень советую вам подумать над этой темой, и, если что напишете, обязательно покажете мне. Все, что имеет отношение к Казахстану и к казахскому искусству, меня очень интересует.
По окончании беседы, как мне показалось, у Горького неожиданно родилась мысль издать «Сборник сибирских писателей». Возможно, у него было уже готовое решение. Он сказал:
— К этому роману нужно добавить несколько рассказов и стихи. Получится интересная книга.
Алексей Максимович тут же попросил наметить будущих участников сборника. Насколько мне не изменяет память, шел разговор о включении произведений писателей-сибиряков: Алексея Югова, Ивана Абабкова, Юрия Бессонова, Максимилиана Кравкова и поэтов Леонида Мартынова, Павла Васильева, Ивана Ерошина, Михаила Скуратова, Евгения Забелина.
Горький пообещал написать предисловие к сборнику. Литературные разговоры были закончены. Пора было уходить.
— Ну, а как вообще живется? — прищурился Горький. — Трудновато?
— Ничего.
— Денег, видимо, нет? — безошибочно определил он.
Мы сознались: действительно, нет.
— Ну, что же, — Горький повернулся в сторону Крючкова: — Петр Петрович, скажите Халатову от моего имени, чтобы он завтра устроил деньги Анову и Маркову. У них материал для «Сибирского сборника» мною принят. Они имеют полное право на аванс. А вы, товарищи, позаботьтесь сами, подберите рукописи сибирских писателей для сборника и передайте их Басову. Обязательно поинтересуйтесь, нет ли чего у Зазубрина.
У Горького мы пробыли примерно около четырех часов. Когда стали прощаться, Алексей Максимович вдруг сказал:
— Подождите минутку. Хочу с вами посоветоваться по важному вопросу. Дело вот какое: появляется у нас талантливая литературная молодежь, которой не хватает настоящего образования. Сейчас, правда, при университете есть литературный факультет, но это совсем не то, что требуется. Надо создать свой литературный вуз, куда могли бы поступать начинающие писатели. Наркомпрос вряд ли сразу на это пойдет, а время не терпит. Инициативу проявить надо самим литераторам, а потом средства появятся. Главное, начало положить. Дело это наше, кровное. Вот я и думаю, было бы справедливо обложить писателей, разумеется, с добровольного согласия, неким сбором. Я много зарабатываю — с меня следует взять побольше, вы — мало, с вас поменьше. Как смотрите, товарищи?
Брать с нас было нечего, и мы ощущали смущение, не понимая, почему Горький советуется с нами по вопросу государственного масштаба.