…Новосибирск, ты не для нас!
И вы, девчат ватаги, — тоже.
Клубится пыль. Закат погас,
Осенним схвачен бездорожьем.
Летите, ленты звонких рельс.
А ты, земля, гуди широко:
Юнцы — повесы из повес —
Азартно мчат к Владивостоку,
Не будем же, друзья, грустить
О том, что если в дымной рани
Вдруг будущее на пути
Участком милицейским встанет!
В тот день мы с ним расстались надолго.
Я знал, что за это время у Николая Титова выходили сборники стихов. Об его успехах мне рассказывал Иван Ерошин. В «Литературной газете» я прочитал рецензию В. Лебедева-Кумача на книгу стихов «Застава». Отмечая «аромат подлинной поэзии» в сборнике Н. Титова, «фабульность и четкую сюжетность стихотворений», Лебедев-Кумач приводил отдельные строфы. Я почувствовал, как вырос поэт за десять с лишним лет.
Через семнадцать лет мы встретились с Николаем Ильичем в Алма-Ате случайно, в автобусе. Я ехал на сельскохозяйственную выставку посмотреть съемки фильма «Четверть века» по моему сценарию, а у Николая Ильича было задание «Казахстанской правды» дать статью об открытии выставки.
Народу собралось много. Мы прошли по территории выставки. Николай Ильич оглядел плакаты глазом опытного газетчика и достал блокнот.
— Все цифры тут есть. Статью я напишу за полчаса. Пойдем сядем куда-нибудь в тень.
В это время появился Герой Советского Союза, украшенный орденами и медалями, — Талгат Бегельдинов. Кинооператоры и фотографы стали его снимать. Светило солнце, но тут вспыхнули еще два юпитера.
— У летчиков, как в поэзии! — сказал Николай Ильич. — Помнишь Иеске? Знаменитый летчик был, говорят, первым Гиндукуш перелетел, а слава его обошла. Наш карагандинец Нуркен Абдиров повторил подвиг Гастелло и погиб. Тоже сейчас так встречали бы. Я о нем стихи написал. Хочешь, прочту?
Он начал читать. Мое внимание остановила строфа:
И в этот миг машина у Нуркена
Вдруг задымила, вздрогнула, как конь,
Которому в глухой степи мгновенно
Зажала ноздри злобная ладонь.
— Постой! Машина вздрогнула, как конь! — нерешительно заметил я.
— Что? Плохо — насторожился Николай Ильич.
— Нет. Я просто вспомнил, что ты жокеем работал. Павел Васильев говорил.
— Меня дед пятилетнего на седло посадил. В Москве когда жил, пробовал на прозу перейти. Повесть даже написал, «Китаянка» называлась.
— Почему «Китаянка»?
— Да я же на этой кобыле призы брал в Новосибирске, когда был жокеем.
— Закончил повесть?
— Почти.
— Покажешь?
— Нет! — он помолчал. — Рукопись уничтожил. Стал читать, самому не понравилось.
— Показывал кому-нибудь?
— Зачем? — он снова задумался. — Помнишь, летчик Иеске стишки читал. Руки у него дрожали. Я до сих пор помню. Не хотел в такое же положение дилетанта попадать. Когда стали эвакуировать из Москвы, я сжег «Китаянку».
Скромный и гордый поэт был Николай Ильич. Строго он подходил к литературе.
В тот день мы с ним не расставались до поздней ночи. Он с увлечением рассказывал о Караганде и своих друзьях-шахтерах. Вряд ли кто знает, какую огромную работу проделал он во время войны. Выпускал агитокна, переводил айтысы казахских акынов, вел в газете раешник «Рассказы шахтера деда Егора». Республика тогда боролась за уголь. В этой суровой борьбе он нашел свое место.
Мы дружили в Алма-Ате с Николаем Ильичем до самой его смерти.
Вместе с вдовой поэта Марией Алексеевной мы просматривали сборники стихов, эпиграммы, письма, фотоснимки Николая Титова. Какую огромную переводческую работу он проделал! Кажется, нет ни одного казахского поэта, которого он не перевел бы на русский язык. Джамбул, Муканов, Тажибаев, Ергалиев, Саин, Жароков, Мауленов, Хакимжанова — перечислить всех невозможно. Вот пачка писем Омара Шипина, старейшего акына Казахстана. Николай Ильич с ним дружил, был его постоянным переводчиком. В интересах пропаганды казахской литературы следовало бы собрать воедино переводы Николая Титова, в том числе и айтысы. По ним можно проследить все этапы развития казахской поэзии.
Я листаю газетные вырезки, постепенно восстанавливая творческое лицо Николая Ильича.
Великолепные острые эпиграммы, многие из них помнят до сих пор.
Но многие не знают, что Титов был еще и песенником, композиторы охотно писали музыку на его стихи.
Вспоминаю голос замечательной певицы Ольги Хан. Это Титов переводил для нее на русский язык песни корейского народа.
А вот оценки больших мастеров творчества Николая Ильича:
«Сергей Михалков выделяет сказку Титова «Семиголовый дельбеген», как наиболее поэтическое и точно рассчитанное на детского читателя произведение» (из стенограммы).
Илья Сельвинский, слушая стихи Н. Титова о лошадях, с восхищением говорил:
— Вам обязательно надо написать книгу стихов «Записки жокея». Это будет единственная книга в поэзии. Очень интересная книга.
Мне очень жалко, что этот хороший поэт уничтожил свою повесть «Китаянка» и не успел написать единственную книгу в поэзии «Записки жокея», о которой говорил Илья Львович Сельвинский.
ПЕРВЫЙ РЕДАКТОР
Осенью 1923 года я получил в Усть-Каменогорске телеграмму, подписанную редактором семипалатинской газеты «Степная правда» Феоктистовым. Он приглашал меня на работу выпускающим. Я протелеграфировал согласие и через два дня встретился с Николаем Васильевичем. О нем я много слышал в 1918 году в Омске. До чешского переворота он был редактором «Вольного казака» — органа Совета казачьих депутатов.
Сибирский писатель Антон Сорокин показал мне хранившуюся у него фотографию семи литераторов, объединенных в дружеский кружок. Тогда мне впервые пришлось услышать имена Новоселова, Гребенщикова, Березовского и Николая Васильевича Феоктистова. Кружок просуществовал лет семь до революции, а потом закадычные друзья-писатели стали врагами.
Антон Сорокин порылся в папке и достал газетную вырезку из «Сибирской речи».
— Вот, читайте… Вчера арестован редактор «Вольного казака» Н. В. Феоктистов за большевистскую пропаганду. Та же судьба постигла писателя Березовского, тоже большевика. А недавно талантливого писателя Новоселова, эсера, министра Сибирского правительства, белогвардейцы пристрелили в загородной роще. По-моему, писателям противопоказано заниматься политикой.
Пять лет прошло после этого разговора в доме Антона Сорокина, ныне ставшем музеем, и вот судьба свела меня с поэтом, который стал для меня не только первым редактором, но и верным другом.
В редколлегию «Степной правды» кроме Феоктистова входил старый большевик Илья Андреевич Модзалевский, начавший свою литературную деятельность в «Звезде» и «Правде». И тот и другой были поэтами со стажем. Николай Васильевич в Омске в 1913 году выпустил сборник стихотворений, Илья Андреевич в первые годы революции в Нижнем Новгороде напечатал книжку стихов «По новому руслу».
Имена обоих поэтов, будто магнитом, притягивали будущих стихотворцев в редакцию «Степной правды». Помню, на столе у Феоктистова лежала папка со стихами. Один из поэтов сидел рядом с редактором. Это был семипалатинский брандмейстер, начальник пожарной охраны. Пожилой человек с чистыми голубыми глазами и огненно-рыжей пышной бородой, терпеливо слушал Николая Васильевича, критиковавшего его поэму. Когда беседа окончилась, огорченный пожарник покинул кабинет. Феоктистов тяжело вздохнул:
— Не знаю, что с ним делать! Поэтов много, а грамотных стихов нет. Кстати, я считаю, что стихотворный фельетон украшает газету!
После визита пожарника у Николая Васильевича родилась мысль создать в городе литературную организацию. Так появилась САПП — Семипалатинская ассоциация пролетарских писателей. Собрания начинающих регулярно устраивались по вечерам в помещении городской библиотеки. Обиженный пожарник не показывался. Спустя несколько недель мы с Феоктистовым увидели его случайно на улице. Где-то вспыхнул пожар. Мчались подводы с бочками, поднималась густая пыль. Впереди на серой лошади скакал начальник пожарной команды, приложив руку к каске и отдавая честь уличной толпе. Огненно-рыжая борода пожарника развевалась на ветру.
— Романтик! — заметил Николай Васильевич, провожая взглядом бородатого всадника.
Мне пришлось поработать с Николаем Васильевичем в Семипалатинске около года. Он уехал в Петропавловск редактировать губернскую газету. Поэт по натуре, он быстро объединил пишущую молодежь и выпустил литературный сборник «Звено». Книгу он мне прислал в Семипалатинск, а в письме писал:
«Обратите внимание на стихи Сергея Маркова. Чувствуется настоящий талантливый поэт».
С Николаем Васильевичем мы все время переписывались, по его телеграфному вызову я приехал летом 1925 года в Кзыл-Орду, куда крайком партии назначил Феоктистова редактировать газету «Советская степь». Ныне она называется «Казахстанская правда».
В редакции в то время работали пять сотрудников. Шестым был редактор.
— Журналистов нет, — говорил Феоктистов своим помощникам. Советская печать растет небывалым образом. В Москве есть специальный институт, но это капля в море. Между прочим, хорошие журналисты выходят из среды рабкоров. Будем делать ставку на них.
Новая столица росла и меняла свой облик буквально на глазах. В Кзыл-Орде было девять тысяч жителей, через полгода насчитывалось уже двадцать. При мне в город приехал писатель Сакен Сейфуллин. Еще недавно он занимал пост Председателя Совета Народных Комиссаров республики. Высокий, стройный, с пышными большими усами, он шел, слегка размахивая тросточкой. Увидев Николая Васильевича, Сакен широко раскрыл объятья. Они были старыми друзьями. Вспоминая прошлое, долго ходили по берегу Сырдарьи и договорились встретиться вечером.
Феоктистов рассказал мне о своем друге: