— В девятьсот пятом я был студентом, а Сакен бегал в школу. Октябрьская революция, несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте, нас сравняла. После чешского переворота мы оба оказались в тюрьме — я в омской, Сакен в акмолинской. Знал я его, когда он еще учился в семинарии. В те годы он уже писал стихи!
На другой день, гуляя по берегу Сырдарьи, Сакен Сейфуллин завел разговор о переводе своих стихов. Феоктистов охотно согласился. Он перевел «Два письма» («Письмо матери» и «Письмо сына»).
Лучшая вещь Сейфуллина — поэма «Кокчетау». Первым перевел ее Николай Васильевич, познакомив русского читателя с поэтическим творчеством казахского классика.
После Кзыл-Орды на литературном перекрестке я встретился с Феоктистовым в Новосибирске. Он был руководителем СибРОСТА и возглавлял Сибирскую ассоциацию пролетарских писателей. По-прежнему его окружали молодые поэты. Узнав, что Павел Васильев и Николай Титов мечтают пройти пешком на Дальний Восток, он выдал им аванс под будущие очерки. Поэты тронулись в путь, но пешком не пошли, предпочли ехать поездом. Впрочем, на золотых приисках они побывали и даже работали. Васильев написал два очерка и несколько рецензий.
Через два года Николая Васильевича перевели в Москву и назначили редактором «Радиогазеты». Следом за ним в столицу потянулись и сибирские поэты и писатели. Жили мы под Москвой, в Кунцеве, сибирской колонией, не забывая своих связей с Казахстаном. По инициативе Н. В. Феоктистова в Гослитиздате в 1932 году вышел коллективный сборник «Песни киргиз-кайсаков». В нем кроме переводов Николая Васильевича были переводы Леонида Мартынова, Сергея Маркова, Павла Васильева. Не являясь переводами в полном смысле этого слова, стихи были написаны по мотивам казахского фольклора.
Феоктистов был редактором, поэтом, переводчиком, общественным деятелем, но в первую очередь он был литератором-большевиком, отлично понимал значение дружбы народов в многонациональной советской стране. Он в 1916 году жил в Омске, часто бывал в районах со сплошным казахским населением. Были у него друзья-казахи. Узун-кулак приносил последние новости из Казахстана, где началось восстание. При наличии царской военной цензуры многие факты тех лет не могли проникнуть в печать. Но Феоктистов запомнил их хорошо. Через двадцать лет он опубликовал в журнале «Советское краеведение» воспоминания о бурных событиях шестнадцатого года — «Степная жакерия». Он рассказал правду, которой страшилась царская власть. Если мне не изменяет память, «Степная жакерия» была единственной «юбилейной» статьей в центральной печати, посвященной этим событиям первой мировой войны.
В тридцатых годах Николай Васильевич принимал участие в критическом отделе журнала «Красная новь». На ее страницах, в частности, он опубликовал рецензию на только что вышедший роман Ивана Шухова «Горькая линия». Феоктистов отметил большие художественные достоинства произведения молодого писателя, своего сибирского земляка. Это был не только первый, но и отличный отзыв о романе, прозвучавший со страниц толстого журнала.
Николай Васильевич как критик отличался тонким безошибочным вкусом. Вероятно поэтому в его гостеприимном доме собирались поэты, имена которых приобрели широкую известность. Среди них бывали Ярослав Смеляков, Павел Васильев. Однажды Николай Васильевич предложил гостям устроить соревнование на пари: кто быстрее напишет экспромт на тему о гражданской войне. Победителем вышел Павел Васильев, написавший стихотворение за шесть минут. После этого прошли двадцать два года, и этот экспромт под названием «Лагерь» был опубликован в сборнике стихов и поэм автора.
Разбирая свой архив, я обнаружил редкую фотографию группы сибирских литераторов. Николай Васильевич с роскошными усами, чем-то похожий на Емельяна Ярославского, сидит в центре, его окружают Иван Ерошин, Леонид Мартынов, Сергей Марков, Евгений Забелин. Снимок сделан в 1929 году в Новосибирске. Но мне вспомнилась не Сибирь, а Казахстан, двадцать третий год в Семипалатинске, когда Феоктистов создал местную ассоциацию пролетарских писателей. Вспомнилась губернская библиотека, где собирались начинающие поэты, мечтавшие о литературной славе, начальник пожарной команды с чистыми голубыми глазами и огненно-рыжей бородой, сочинявший слабые стихи. Других участников ассоциации я не помню.
С трудом сейчас можно узнать на фотографии Сергея Маркова и Леонида Мартынова. Ушли из жизни Забелин и Ерошин. Ушел и Николай Васильевич Феоктистов, мой первый редактор, замечательный человек, воспитавший хороших журналистов, прозаиков и поэтов.
ИСКАТЕЛЬ ЖЕМЧУГА
Министр внутренних дел Алексей Николаевич Хвостов приехал в Ставку главнокомандующего в начале января тысяча девятьсот шестнадцатого года. Николай Второй производил смотр пехотной дивизии, отправлявшейся на фронт. Хвостов залюбовался новыми, начищенными до зеркального блеска сапогами, в которых маршировали солдаты, отбивая шаг крепкими подметками.
Министру то и дело поступали сигналы. Злонамеренные люди, подкупленные немцами, распространяли нелепые слухи, будто половина русской армии разута. Этим и объяснялись неудачи на фронте.
«Слава богу, что это не так!» — порадовался Хвостов.
Пока шел смотр, царский министр совершенно случайно за ближайшим холмом обнаружил, выражаясь современным языком, наглую «показуху». Начальник дивизии решил не портить хорошего настроения императору. Новые сапоги были в дивизии только в двух ротах. Царь, он же главнокомандующий, не подозревал, что солдаты с пожарной скоростью переобувались, чтобы пройти мимо него лихим маршем в новых сапогах.
Смотр закончился благополучно. Министр Хвостов возвращался из Гомеля в Петроград. Да, армия действительно разута, если даже на царский смотр вывели дивизию без сапог. Министр оценил выдумку начальника дивизии. Ловкач! А что, если бы до царя дошла эта забавная история с солдатскими сапогами? Разгневался бы монарх! Нет. Сделал бы вид, что не поверил. Наверху думают, что все обстоит благополучно. Так думает царь и его окружение. Сейчас ценят видимость, а не суть вещей.
Хвостов лежал в купе международного вагона, прислушиваясь к ритмичному грохоту колес. Он завидовал ловкачу начальнику дивизии. Такие люди теперь необходимы. Далеко пойдет человек!
Разные мысли рождались в голове министра.
Неудачи на фронте давали себя знать и в тылу. Настроение народа внушало опасения. Надо отвлечь людей от мрачных мыслей, навеянных войной и приближающимся голодом. А чем отвлечь? Развлечениями, песнями, музыкой. Пусть появится хоть бы видимость благополучия.
И Алексей Николаевич Хвостов подписал циркуляр губернаторам, градоначальникам, начальникам областей и губернским жандармским управлениям. Полиции предписывалось в кратчайший срок принять меры для розыска по всей России… народных талантов.
При обсуждении хвостовского циркуляра в Государственной думе (депутаты-большевики в это время находились в ссылке) лидер кадетов Милюков высмеял административный порыв Алексея Николаевича, а писатель Аркадий Аверченко выступил на страницах «Сатирикона» с ядовитым фельетоном.
В истории России это был, вероятно, первый и единственный случай, когда для поисков народных талантов были мобилизованы все чины полиции. Выполняя волю министра внутренних дел, губернатор спускал по административной лесенке директиву градоначальнику, затем она попадала полицмейстеру, околоточному и дальше до самого нижнего полицейского чина. Городовой приходил к дворнику:
— Народные таланты в доме прописаны?
— Никак нет!
Городовой докладывал околоточному, и отрицательный ответ поднимался по восходящей линии в установленном порядке к губернатору. До А. Н. Хвостова сводки не успели дойти — помешала революция. Так для истории осталось неизвестным, сколько народных талантов сумела обнаружить полиция. Надо полагать — ни одного.
Я вспомнил этот далеко не забавный эпизод, когда прочитал воспоминания Ольги Александровны Затаевич об ее знаменитом отце — собирателе казахского музыкального фольклора.
— Я не могу припомнить точно, — рассказывает она, — когда на улицах Оренбурга появилась афиша, извещавшая о концерте казахской народной музыки в клубе имени Свердлова. Помню только, каким возбужденным вернулся отец с этого концерта. С каким волнением он рассказывал нам о впервые услышанной им казахской музыке. Этот концерт произвел коренной сдвиг в жизни моего отца. Для него, человека с большим опытом и огромным знанием мировой музыкальной литературы, казахская народная музыка была радостным открытием… С этого концерта отец мой принял решение записывать казахскую народную музыку, чтобы уберечь ее от забвения и искажения.
Александр Викторович Затаевич попал в Оренбург в двадцатом году. До этого он постоянно жил в Варшаве, где прославился как музыкальный критик. Свыше тысячи статей опубликовал он в газете «Варшавский дневник», отмечая выступления выдающихся представителей музыкального мира, приезжавших в город. Здесь выступали Шаляпин, Рахманинов, Собинов, Вяльцева, Плевицкая, Панина. Затаевич был тонким знатоком музыки, он чувствовал особое художественное значение подлинных народных мелодий и резко выступал против искусственной подделки под «народность».
Это и определило задуманный Затаевичем труд по сбору казахских песен. Надо записывать подлинные народные мелодии, только тогда его работа приобретет настоящую ценность для музыкального искусства.
…И вот по базару ходит никому неизвестный высокий седоватый человек с небольшой бородкой, в светлой толстовке, внимательно приглядывается к приехавшим из аулов казахам. С некоторыми из них он заводит разговор. Зачастую беседа заканчивается неожиданной сценой: незнакомый человек достает из кармана нотную бумагу и карандаш. Окруженный казахами певец поет. На нотной бумаге появляются значки — кружочки с хвостиками. Песня окончена. Незнакомец начинает мурлыкать, проверяя записанную мелодию. Изумленные казахи переглядываются — здорово!
— Скажи, как тебя зовут?