Непрестанная учеба у русских художников сцены благотворно отразилась на всей работе Капана Бадырова.
Приступив к созданию образа Отелло в шекспировском спектакле, Бадыров посмотрел на сцене Малого театра народного артиста СССР Александра Александровича Остужева, замечательного исполнителя этой роли. Игра Остужева произвела на Капана огромное впечатление. Русский артист подчеркивал в своем исполнении не трагедию ревности, а трагедию обманутого доверия. Это оно бросило Отелло в объятия коварного Яго и сделало его слепым орудием в руках злейшего врага. Стараясь понять связь между этими двумя персонажами пьесы, Бадыров воспринял их взаимоотношения, как борьбу двух начал, двух мироощущений. С одной стороны Отелло — правдолюбивый, стоящий выше мелкой человеческой злобы и обмана, с другой — Яго, погрязший в тине мелких пороков и страстей, которыми отличалось венецианское общество того времени.
Работал Капан Бадыров над созданием образа Отелло со страстным увлечением. Он долго искал наиболее выразительную мизансцену убийства Дездемоны. Решение пришло неожиданно.
— Однажды я сидел, — рассказывал Бадыров, — с детьми, мысленно проверяя эту сцену, и произнес один монолог своей роли. Увидев мое лицо, ребенок, сидевший у меня на коленях, испугался и заплакал. Я схватил его на руки и понес на кровать. И тут вдруг у меня родилась мысль: «Да ведь именно так убивает Отелло Дездемону, как любимого ребенка, плача и жалея ее».
Сцена убийства Дездемоны, разработанная Бадыровым, потрясла зрителей.
Отелло в исполнении Бадырова овеян мягким лиризмом, покоряющим великодушием, высоко развитым чувством человеческого достоинства. Так расценила этот образ критика.
Еще не затих гром второй мировой войны, а Капан Бадыров уже волновал сердца зрителей, играя роль Намыс-улы в пьесе Мухтара Ауэзова и Альжаппара Абишева. Это было лучшее произведение казахской драматургии, созданное в дни Великой Отечественной войны. Драматурги использовали злободневный подлинный факт из боевой жизни легендарной Панфиловской дивизии, защищавшей Москву на одном из важнейших участков фронта — на Волоколамском направлении. Командовал дивизией генерал-майор Панфилов. Среди его соратников особенно выделялся командир батальона Баурджан Момыш-улы (в пьесе он выведен под именем Намыс-улы). Его роль была поручена Капану Бадырову. Работая над образом своего героя, Бадыров ощущал себя на сцене бесстрашным воином, утверждающим великие патриотические идеи. Актер хорошо передавал главные черты характера командира батальона — беззаветную храбрость, смелость и самоотверженность, огромную любовь к своей родине и ненависть к ее врагам. Капан Бадыров подчеркнул своим исполнением роли Намыс-улы самоотверженность командира, в любую минуту готового открыто выйти навстречу врагу, чтобы победить его или погибнуть с оружием в руках.
Мухтар Ауэзов и Альжаппар Абишев создали волнующую патриотическую пьесу. Участники спектакля чувствовали себя неотъемлемой частью вооруженного народа, поднявшегося на защиту своей родины. Капан Бадыров хорошо понял свою роль в пьесе и отлично исполнил ее.
Народный артист Казахской республики Капан Уралович Бадыров принадлежит к числу думающих актеров. В этом секрет его успеха. Он думает не только о своих ролях, своих спектаклях. Его волнует успех всего коллектива, всех постановок театра. И волнует также прошлое казахского театра, его история, ведь Капан — один из тех, кто создавал национальный театр.
Бадыров передал театральному музею двести пятьдесят фотоснимков, на которых запечатлен весь путь развития казахского театра.
Капан Уралович сидит у меня, и мы говорим о телевидении. Какую огромную роль сыграло оно, воскресив в памяти телезрителя творчество любимых актеров — Ильинского, Грибова, Яншина, Марецкой и других, выступавших много лет назад в полузабытых спектаклях.
— Видели вы эти передачи? — спрашивает Бадыров.
— Конечно.
— А вот недавно показывали телефильм «Что вы знаете о Марецкой?». Я ее помню, в годы войны она была в Алма-Ате и пользовалась огромным успехом. Миллионы телезрителей видели эту передачу. А я смотрел и думал с горечью, почему наше казахское телевидение проходит мимо хорошей возможности воскресить в памяти зрителя игру наших казахских актеров, показать их творческий путь, удачи, находки… По таким фильмам будет учиться молодежь. Как, впрочем, и мы, старики.
Не только за историю театра, за его славное прошлое болеет Капан Уралович. Он мечтает сыграть интересную роль современника в советской пьесе, героя нашего времени.
— Казахские драматурги в большом долгу перед нами, актерами. До сих пор у нас нет выдающейся пьесы о современности и нет такой роли, в которой смог бы блеснуть талантливый актер.
Капан Бадыров и себя считает в большом долгу перед зрителями.
ВО ИМЯ ЛЮБВИ
В 1936 году в Москве проходила первая декада казахского искусства. Тогда я находился вне столицы и, к сожалению, не смог повидать своих старых друзей-артистов. Что происходило на декаде, я знал только из газет. Казахский государственный музыкальный театр показал москвичам спектакли «Кыз-Жибек», «Жалбыр» и «Ер-Таргын». Композитор Е. Брусиловский написал запоминающуюся музыку, использовав подлинные народные мелодии.
В спектакле «Жалбыр» играли мои старые знакомые, уже получившие высокие звания заслуженных артистов, — Умурзаков, Кожамкулов, Куанышбаев. Ставил спектакль режиссер Курманбек Джандарбеков.
Декада проходила с большим успехом. Великий русский актер В. И. Качалов писал:
«Спектакли Казахского государственного оперного театра — незабываемы по своей красоте, силе и мастерству».
По окончании декады К. Джандарбекову было присвоено звание народного артиста Казахской республики. С ним я встретился через девять лет, как раз в тот год, когда закончилась Великая Отечественная война.
Я приехал в Алма-Ату и на следующий же день пошел в только что выстроенный театр оперы и балета. Шел спектакль «Абай» Жубанова и Хамиди. Ставил его народный артист республики, лауреат Государственной премии Курманбек Джандарбеков.
Мы с ним встретились и, хотя не виделись восемнадцать лет, он меня сразу узнал.
Как и в прежние годы, Курманбек был порывистый, темпераментный, горячий, на кого-то сердился в тот момент. Я понял: сейчас ему не до меня. Договорились, что завтра после репетиции он придет ко мне в гостиницу.
«Завтра» он разыскал меня по телефону и перенес встречу на следующий день на то же время. Ко мне Курманбек пришел прямо с репетиции. Я поздравил его с успехом — работать в таком великолепном театре большая честь и радость.
Джандарбеков досадливо отмахнулся:
— Петь — радость, а быть только режиссером… — Он помолчал и устало повторил: — Петь — большая радость, это верно. Но я уже давно не пою.
— Почему? Кто тебе мешает?
— Сам мешаю. Не хочу. Голос!.. — он сокрушенно покачал головой.
— У тебя замечательный голос, Курманбек!
— Был, — угрюмо ответил он.
Я ничего не мог понять.
— Неприятно вспоминать, но тебе расскажу.
И он поведал мне печальную историю. Я записал ее и хочу передать, как она отложилась в моей памяти.
— Начну издалека… Время было очень трудное, голодное, есть было нечего, — говорил Курманбек. — Нас было в Чимкенте трое, я был самый младший. Мы решили пойти пешком в Ташкент и поступить там в педагогический институт. Мои земляки были старше меня и грамотнее. Они сдали приемные экзамены, а я срезался.
— Ничего, — сказал экзаменатор, — мальчуган еще подождет, время терпит.
Помню, остался я один. Последний день в Ташкенте, завтра надо идти домой. Сижу на подоконнике в коридоре, чуть не плачу от обиды. Товарищей моих приняли, а меня нет. А внизу шум, молодежь концерт устроила. Все радуются, а я сижу, горюю и даже не заметил, как ко мне подошли земляки, с которыми я пришел в Ташкент.
— Что ты тут делаешь, Курмаш? Неужели тебе не скучно одному?
Я молчал.
— Пойдем с нами. Собралась вся школа.
— Не пойду.
— Там очень весело.
— Вам весело, вы и веселитесь.
Мои земляки переглянулись.
— А ведь мы пришли за тобой. Мы сказали, что ты замечательно поешь. Молодежь хочет послушать твои песни.
Я рассердился:
— Оставьте меня! Вы сдали экзамены, вам хорошо. А мне нечему радоваться.
Но мои друзья не стали слушать. Чуть не силой они потащили меня на нижний этаж. Здесь будущие студенты устроили настоящий айтыс. Соревновались — кто кого победит. Земляки пристали ко мне:
— Спой, Курмаш! Поддержи славу Чимкента! Не будь упрямым.
Но уговорить меня они не смогли. Кто-то посоветовал позвать на помощь Гани Муратбаева, секретаря комсомольской организации. Его нашли очень быстро. Я видел Гани один раз. Красивый джигит, курчавые пышные волосы, смелый взгляд.
Он подошел ко мне и протянул руку.
— Здравствуй, джигит! Твои земляки говорят, что ты очень хорошо поешь. Почему не хочешь доставить нам радость? Спой хотя бы одну песню!
Гани смотрел на меня с большим дружелюбием, отказать ему мне не хотелось.
— Хорошо, я спою.
— Чтобы все увидели певца, его надо поставить куда-нибудь повыше, — сказал Гани и помог мне взобраться на стол.
— Что ты будешь петь, малыш? Как объявить твое выступление?
— Я спою «Саулемай».
— Чудесная песня! — одобрил Гани и объявил громким голосом:
— Курманбек Джандарбеков из Чимкента споет «Саулемай».
И я запел. Стало тихо. Гани слушал меня, полузакрыв глаза. Он любил эту песню, как я узнал в тот же день.
Меня вызывали без конца. Я пел песню за песней. Но на душе было горько. Я знал — завтра мне надо покинуть Ташкент.
Мои земляки рассказали Гани, почему меня не принимают в институт: не сдал экзамены и очень молод.
— Хорошо, попытаюсь что-нибудь сделать, — Гани усмехнулся. — Курмаш не виноват, что так поздно родился.
Гани Муратбаев был не только секретарем комсомольской организации института, он вел большую работу в Центральном комитете Комсомола Турке