— Почему неизвестную? Я вам сейчас объясню, почему остановил свой выбор именно на вас. Помните, вы просили меня прочитать рукопись вашего романа «Крылья песни»? У меня было много замечаний, мы тогда долго разговаривали. Недавно роман вышел в свет. Я его внимательно прочитал и пришел к выводу, что вы сможете, если захотите, хорошо перевести четвертую книгу «Абая», ведь вы хорошо знаете быт казахского народа. Скажите откровенно, почему отказываетесь принять мое предложение?
— Боюсь подвести вас. На таком уровне, как переводили Никольская и Соболев, мне не удастся перевести. Представьте, что получается. Издадите вы все четыре тома вместе, читатель сразу увидит разнобой.
— Разнобоя быть не должно! — категорически заявил Мухтар.
— А он, несомненно, получится. Я же не переводчик. Казахского языка не знаю.
— Прежние тоже не знали.
Я приводил свои доводы, Мухтар внимательно слушал меня.
— Казахские сказки вы перевели хорошо, — сказал он. — Я прочитал повесть Зеина Шашкина «Наступило утро». Вы выступали в роли редактора, а фактически были его переводчиком. Шашкин способный писатель, но он написал свою вещь по-русски. Я знаю русский язык не хуже его, но пишу на казахском языке. Будем считать, что опыт переводчика у вас вполне достаточный.
Разговор мог затянуться до бесконечности. Тогда я сказал:
— Хорошо, Мухтар Омарханович. Я думаю, из этой затеи ничего путного не выйдет. В конце концов вы сами откажетесь от меня. Давайте сделаем так: я переведу первую главу, и вы убедитесь, что прав я. И тогда мы с вами разойдемся без всякой обиды друг на друга.
— Ну, а если первая глава будет хорошей, тогда как?
— Тогда я буду переводить.
— Это меня вполне устраивает! — сказал довольный Мухтар. — Принципиально мы договорились. Подстрочник я вам дам через несколько дней.
Мы распрощались. Я был уверен, что моя переводческая работа не понравится Мухтару. Выход был найден, как мне казалось, правильный. Я заранее знал, что потеряю напрасно три недели. Первую главу он забракует, но хорошие отношения останутся прежними.
Подстрочника еще не было. Через несколько дней Мухтар Омарханович прислал мне записку:
«Дорогой Николай Иванович! В отношении консультанта-казаха в помощь Вам я договорился с Шашкиным Зеином. С ним издательство заключит достойный договор, как с составителем подстрочника. Подробнее лучше по телефону и прошу Вас позвонить мне завтра утром в 10—11 часов. 18 сентября 1956 г.
Утром я позвонил ему. Мухтар спросил:
— Вас устраивает Зеин Шашкин в качестве консультанта?
— Вполне.
— Я так и думал. Консультация Зеина будет заключаться в том, чтобы он помог вам расшифровать непонятные для русского человека идиомы. Подстрочник вам передаст Валентина Николаевна. Сейчас я совершенно неожиданно для себя уезжаю в Кисловодск. Оттуда сразу напишу вам подробно обо всем.
На другой день Валентина Николаевна передала мне подстрочник, а спустя неделю пришло письмо от Мухтара Омархановича.
«Дорогие Николай Иванович и Зеин!
Мне телеграфировала Валентина Николаевна о передаче Вам, Николай Иванович, всего подстрочника. По возвращении из Кисловодска в Москву я договорюсь со «Знаменем», чтобы они планировали печатание на летние месяцы, если Вы считаете, что работа затянется до мая. Так же я передал и московским издательствам «Советскому писателю» и Гослиту, которые будут печатать (первое — после журнальной публикации, а второе — к декаде в составе четырех книг). А Вы с Зеином поработайте, начиная с первой главы, войдите в суть, природу и атмосферу книги, и дальше перспектива прояснится лучше и легче, тогда-то и определите точнее, когда, приблизительно, сможете закончить весь перевод.
Одно только хочу напомнить Вам обоим — в 1957 году, 28-го сентября мне исполняется шестьдесят лет — и, конечно, желательно было бы, чтобы «Знамя» хоть начало бы публиковать в сентябре месяце. А ведь по получении романа они будут еще какое-то время «дуть» на него. У них обычно читают многие члены редколлегии такие материалы, как роман. Например, при издании, вернее, печатании первой книги «Путь Абая» из членов редколлегии кроме Кожевникова, Скорино, Макарова еще читали Н. С. Тихонов, Софронов, Леонтьев, читали критики, сотрудники отдела прозы и т. д. Вот почему желательно представить им рукопись пораньше, они будут говорить и о переводе особенно потому, что переводчик — новый для них автор. Но это последнее обстоятельство будем одолевать, я думаю, без труда, так как из людей, приглашаемых из Москвы по декаде, за зиму будем иметь надежного редактора.
Самое главное — это качество перевода, вот что я хочу особо и многократно подчеркнуть во всех своих обращениях к Вам.
Я просил Зеина, чтобы он не удовлетворялся. Пусть помнит, что подстрочник, как косноязычный посредник между оригиналом и иноязычным литератором-переводчиком, нужен только толмачу старых времен. Он только доносит, в лучшем случае еще, смысл прямой, только понятный — орд подстрочником инарный. А художественно-прозаический текст то же, что и поэтический, имеет много дополнительных свойств — оттенки, нюансы, обертоны, — вызывающие кроме прямого, первичного представления логического порядка еще и побочные ассоциации. Вот с этими обертонами и оживает все сокровенное в тексте. Ради выявления этих-то именно качеств и надо бороться средствами великого, выразительного русского языка.
Оттенки, оттенки и все дорогие краски текста!
Ну, конечно, наряду со всем этим нужно признать и другую, часто встречающуюся особенность прозы, когда и служебный текст, простые ремарки тоже занимают много места на отдельных страницах. В таких случаях не нужно искать нарочитых «красивостей»…
Упоминая обо всем этом, я подчеркиваю для Вас обоих еще один момент — исходите, пожалуйста, все время из законных, природных особенностей русского языка. Не надо ни в коем случае слепо следовать букве текста оригинала — тогда получится не творческий перевод, а улучшенный подстрочник. Где это необходимо, делайте внутренние ужатия фразы, тем более это необходимо потому, что всякий подстрочник получается (даже и перевод) длиннее оригинала. Поэтому переводите, максимально используя сжатую выразительность…
Вот эти три вещи я и хотел высказать Вам обоим в напутствие перед началом всего нашего общего дела. Прошу учесть эти замечания и Зеина и Вас самого, Николай Иванович. Пусть Зеин будет старательным, внимательным консультантом в этом деле. Я очень и очень прошу его об этом.
Ну, желаю Вам крепкого здоровья и успехов.
27 сентября 1956 г.
Когда Ауэзов вернулся из Кисловодска, я принес ему подстрочник первой главы и рукопись перевода.
Вечером Мухтар позвонил мне и сказал:
— Напрасно вы боялись. По-моему, получилось хорошо. Если все будет так же, меня вполне удовлетворяет. Принимайтесь, пожалуйста, за вторую главу. Желаю вам полного успеха.
Обрадованный неожиданной удачей, я засел за перевод второй главы. Работал я над ней дольше и внимательнее и уже ничуть не сомневался, что автор одобрит ее так же, как и первую.
Поздно вечером раздался звонок Ауэзова:
— Я вас не разбудил?
— Нет.
Долгая пауза. Она мне не понравилась. Затем глухой голос, окативший меня словно ушатом холодной воды:
— Николай Иванович, очень плохо. Никуда не годится.
Мухтар замолчал. Я тоже молчал и думал: напрасно не послушал доброго совета умных людей.
— Ну, вот видите, — сказал я, — ничего не получается. Я же вас предупреждал. Давайте, согласно нашей договоренности, поставим крест.
— Но первую главу вы сумели сделать хорошо.
— А вторую плохо. Вы же сами говорите — никуда не годится.
Снова пауза. Я слышу, как дышит Мухтар.
— Никакого креста мы ставить не будем. Переводите третью главу, а ко второй вернемся после. Очень прошу вас, продолжайте работу. Такие вещи бывают. Перевод — это творческий процесс. Не расстраивайтесь, все будет хорошо. Я уверен.
Несмотря на заверения Мухтара, я чувствовал, что ничего доброго не получится. Вторая глава не удалась, третья может получиться еще хуже. Тем более, что я был вынужден попутно работать над пьесой, которую ждал театр.
— Мухтар Омарханович, — сказал я, — ищите другого переводчика. Я боюсь вас подвести. Вы же сами говорите, что вам важно, чтобы четвертая книга «Абая» началась печатанием в журнале к вашему шестидесятилетию. Если я завязну с переводом, то подведу вас с юбилеем.
Разговор продолжался долго, но Мухтар не сдавался.
— Посмотрим третью главу, прошу вас. Продолжайте работу. Уверяю вас, все будет хорошо.
Скрепя сердце принялся я за третью главу. Перевод я сделал быстро и отнес рукопись автору на дом. Он был на каком-то заседании, должен был скоро вернуться. Ждать я не стал. Вечером Ауэзов позвонил по телефону. Голос его звучал бодро и весело:
— Ну, поздравляю, очень хорошо. Третья глава получилась лучше первой. Теперь возвращайтесь ко второй.
Я взял все три главы, внимательно перечитал их, но так и не понял, почему вторая никуда не годна.
На другой день я получил от Мухтара письмо:
«13 января 1957 г.
Дорогой Николай Иванович!
Что нужно сделать, по-моему, по второй главе в особенности, я высказал Вам по телефону, частично это же я отношу и к первой главе. Говорю частично потому, что в первой главе мой текст передан лучше и сокращений там меньше. Теперь я прошу Вас восполнить сокращенное по первой главе и поосновательнее переработать перевод второй главы. Всего больше я хочу подчеркнуть о необходимости, максимальной желательности — более э м о ц и о н а л ь н о й о к р а ш е н н о с т и текста перевода. Язык, понятно, бытовой, только как серая ремарка происходящего — это самое чуждое для меня. Я ведь и статьи стараюсь писать лирически (пусть это условно), эмоционально оттененными. Психологические характеристики, грусть, печаль Абая, его взволнованность, именно его эмоциональная природа бесконечно дороги для книги. Взволнованный в жизни, он создает взволнованные строки — в этом вся суть психологии творчества — мы пишем о поэте. Потому-то и важны и э м о ц и о н а л ь н о с т ь и к р а с о ч н о с т ь языка, стиля.