А пропущенное и вольно переданное Вами во второй главе прошу восстановить новой переработкой. Ведь первая глава, помимо недопустимых сокращений, в о м н о г и х с л у ч а я х — х о р о ш а в п е р е в о д е. Ваш перевод в целом будет тот, какой нужен и желателен мне. Верю, и это не только мое убеждение, у В а с п о л у ч и т с я, к а к н а д о, только потрудитесь еще немного над второй главой, и дальше наладится, как надо.
Признаю, Вы правы, была и моя вина по первой главе (подстрочник для нее сделал сам Мухтар. — Н. А.). Но ее сокращения и качества ее были не такие, как во второй главе. А это была глава интересной, насыщенной по состояниям людей, однако получилась обедненной, благодаря изъятиям, купюрам и вольным передачам и, главное, благодаря сухости, малой окрашенности языка передачи.
Первую главу мои читатели — близкие хвалят, это проверка на постороннем восприятии. Они же второй не очень довольны, но это между прочим.
Я сидел над второй главой романа довольно долго. Работа подвигалась медленно. Ауэзов не торопил меня по телефону. В это время казахский театр драмы готовил «Енлик — Кебек». Мухтар Омарханович сделал пятый вариант пьесы, которому придавал большое значение. Но при встречах интересовался, как идет перевод «Абая», и всегда просил:
— Ради бога, не переводите мой текст короткими предложениями. Это особенно бросалось в глаза в первой главе. Я вообще не люблю «рубленых фраз».
— Кажется, Анатоль Франс говорил: «Самая красивая фраза — короткая», — вспоминал я.
— Вам нравится Анатоль Франс, мне — Бальзак. Фраза должна быть объемной, с придаточными предложениями. Они дают возможность автору добиться красочности и эмоциональности стиля, к чему я всегда стремлюсь.
Так мы разговаривали, гуляя с Мухтаром по бульвару Абая (ныне он носит имя композитора Тулебаева). Ауэзов неожиданно переменил тему разговора и заговорил о постановке «Енлик — Кебек» в казахском театре. Мухтар интересовался будущим спектаклем, проявляя повышенную требовательность и к режиссеру, и к выбору актеров, и к декоративному оформлению. От успеха спектакля он ждал, видимо, многого.
— Вы знаете, — говорил он, — я люблю эту пьесу, потому что она тоже имеет отношение к Абаю. Помните, в третьей книге есть место, когда он проезжал с молодыми акынами мимо могил наших казахских Ромео и Джульетты.
— Помню.
— Спутники Абая на них не обратили внимания, два холма почти сравнялись с землей. Но Абай заметил и остановил молодых акынов.
— Смотрите, — сказал он им, — эти могилы хранят страшную тайну. Сто лет прошло с тех пор, как здесь похоронены джигит и девушка. Джигита звали Кебек, девушку Енлик. Они любили друг друга, но родовой обычай заставил убить их обоих. Я хочу поведать народу тайну двух могил, это мой долг им, долг поэта.
Мухтар помолчал и кивнул на скамейку:
— Давайте сядемте. Я расскажу вам, почему я написал «Енлик — Кебек» и почему эта пьеса мне так дорога.
У Мухтара было хорошее, «разговорчивое», настроение, а рассказывать он умел интересно.
— Так вот, Абай не выполнил свой долг, долг поэта, он так и остался должником наших казахских Ромео и Джульетты. Его сын Магавья написал поэму по мотивам народной легенды «Енлик — Кебек». В аулах ее старательно переписывали. Тайна двух могил в урочище Ералы перестала быть тайной. Одна такая рукопись аульного грамотея случайно попала в мои руки. Мне было тогда восемнадцать лет, учился я в семипалатинской семинарии. В легенде чувствовался острый конфликт, и я решил поэтическое произведение переделать в драматическое. Таким образом и родился первый вариант пьесы «Енлик — Кебек».
Что у меня тогда получилось, честно скажу, я не знал. Пьеса ведь обретает свою жизнь на сцене. А до революции казахского театра не существовало. Правда, среди семинаристов-казахов были молодые люди, они ходили в русский театр, некоторые даже сами сочиняли что-то похожее на пьесы, но ставить их было негде.
Мне с моей пьесой помог счастливый случай. В абаевском ауле, в пятнадцати километрах от знаменитых могил, в урочище Ералы произошло радостное событие, совпавшее с семинарскими каникулами. Вторая жена Абая, вдова Айгерим, выдавала замуж внучку Акыш. Вот тогда и родилась у кого-то из моих друзей мысль сделать новобрачным подарок — показать «Енлик — Кебек». Наши семинаристы единогласно решили, что я должен быть режиссером. Я не стал отказываться, обрадовался возможности увидеть свою пьесу на сцене.
Приехали мы в урочище Ералы, и тут обнаружилась первая неприятность. Нас было мало, а артистов требовалось много. Пришлось пригласить на помощь местных джигитов, но они все были неграмотные. Никто из них не в состоянии был выучить роль. Но и это было полбеды. Настоящая беда заключалась в другом — в ауле не нашлось ни одной исполнительницы на роль Енлик. Ни одна девушка не согласилась выступить на сцене. Спектакль явно срывался. Выручил нас мой родной дядя, мой ровесник Ахмет Ауэзов. Лицо у него было очень приятное, а главное, он учился в городе и не отличался излишней застенчивостью. Ему подвязали косу, сплетенную из хвоста знаменитого в урочище скакуна. В общем, получилась неплохая красавица Енлик.
Мы составили две большие белые юрты вместе, вынули на стыке часть деревянного остова — кереге. Образовалась большая арка, ее завесили пологом — вышел прямо-таки театральный занавес. Стали думать, где устроить суфлерскую будку. В условиях юрты это совершенно невозможно. Кто-то предложил суфлера спрятать в сундук, а чтобы он там не задохнулся, крышку не закрывать плотно. И воздух будет проходить, и голос актеры услышат.
Я знал пьесу наизусть, и все решили — именно из меня получится самый подходящий суфлер. Возражать я не стал. Сундук был не особенно большой, сейчас я в нем, конечно, не поместился бы. Но тогда мне было восемнадцать лет, я был тонкий, гибкий джигит и охотно влез в «суфлерский сундук».
Впрочем, полез я в него совершенно напрасно. Как я ни надрывался, артисты меня не слышали, а возможно, и не хотели слушать. Пьесу мы готовили всего пять дней. Выучить роли они просто не успели.
Однако спектакль не провалился. За пять дней репетиций я сумел каждому исполнителю внушить, что от него требуется. И легенду артисты знали хорошо. Они верно поняли замысел автора. Спасло искусство импровизации, распространенное в нашем народе.
Для меня этот спектакль, сыгранный в юрте, имел большое значение. Я почувствовал, что пьесу можно обогатить яркими репликами, рожденными в процессе игры артистами-любителями.
Слух о «премьере» в абаевском ауле прошел по всему Казахстану, и с тех пор «Енлик — Кебек» стали ставить все любительские кружки, а потом и все наши профессиональные театры. Вы, кажется, видели пьесу, когда в Кзыл-Орде открывался наш первый театр?
— Видел.
— Я очень хочу, чтобы вы посмотрели спектакль. И именно вы написали о нем.
— Хорошо. Вы кому-нибудь рассказывали историю первой постановки «Енлик — Кебек» в ауле, когда были и режиссером и суфлером одновременно?
— Из литераторов никому.
После этой прогулки я записал на свежую память рассказ Мухтара. Он мне пригодился, когда пришлось писать рецензию на спектакль. Я смотрел его два раза. Мне хотелось увидеть в роли Енлик и Римову и Жандарбекову. Исполнению роли Енлик Мухтар уделял, как мне казалось, особое внимание. Вероятно, это шло от его любимого героя Абая, мечтавшего голосом Енлик выразить тайну девичьего сердца.
Разница между первым и пятым вариантом была огромная. Да иначе и быть не могло. Первый вариант создал студент семипалатинской учительской семинарии, пятый — академик, творец «Абая».
В спектакле участвовали старые актеры — основоположники театра народные артисты республики Калибек Куанышбаев, Капан Бадыров, Елюбай Умурзаков, Серке Кожамкулов. Их участие словно перекидывало мост в далекое прошлое, к зарождению казахского театрального искусства. Наряду со «стариками» выступали актеры второго и третьего поколения, ученики ГИТИСа Н. Жантурин, И. Ногайбаев, Т. Жайлыбеков.
Спектакль понравился и автору и зрителям. С огромным успехом он шел чуть ли не каждый день и до сих пор остался в репертуаре театра.
В то время я как раз получил квартиру. Мухтар Омарханович прислал мне письмо:
«Дорогой Николай Иванович! По хорошему казахскому обычаю угощает не тот, кто переезжает, а тот, к кому в соседство переезжают. Это угощение называется «ерулик». Вот мы с Валентиной Николаевной приглашаем Вас на завтра к семи часам вечера на ерулик. Будут также и актеры, исполнители ролей «Енлик».
25.III.1957.
На другой день у Мухтара собрались гости, были только артисты. За ужином Ауэзов рассказывал, как он шел от первого варианта к пятому. Вспомнил, как в третьем варианте в роли Енлик выступала народная артистка Куляш Байсеитова. Ауэзов жалел, что она не была на премьере.
— Приедет, посмотрит обеих — и Римову и Жандарбекову! — уверенно сказал Мухтар. — Роль Енлик нравилась Байсеитовой, и зрители ходили специально ее смотреть.
В далекие годы молодой Мухтар отстаивал свою точку зрения на развитие казахского театра. По его мнению, казахские драматурги должны были в первую очередь создать пьесы, используя богатый исторический материал фольклора.
Сейчас он говорил о настоятельной необходимости современных пьес. Казахский зритель должен видеть на сцене пьесы лучших советских драматургов. Надо чаще показывать со сцены и произведения мировых классиков — Гоголя, Островского, Шекспира, Мольера.
Кто-то стал подсчитывать, сколько пьес для казахского театра написал Мухтар, насчитали, примерно, около двадцати оригинальных и переводных.
Я слушал хозяина и гостей и почему-то вспомнил Чехова. Да ведь именно Ауэзов сыграл в развитии казахского театра точно такую же роль, как Чехов в успехе МХАТа. Невольно напрашивалась параллель между чеховской «Чайкой» и «Енлик — Кебек».