— Вытянем! — единым дыханием ответили в зале, и снова несмолкаемые аплодисменты прервали речь поэта.
— Нет никаких сомнений, что мы вытянем! — сказал Д. Бедный и еще громче, увереннее произнес: — Вытянем! Безусловно вытянем!{59}
На рабочем митинге в день Первого мая Д. Бедный, приветствуя магнитостроевцев с праздником, еще раз подчеркнул, что для строителей нет выше чести, как быть магнитогорцем, оправдать это высокое и почетное звание самоотверженным трудом.
Приезд поэта в Магнитку имел большое воспитательное значение для коллектива строителей. Они пообещали, что будут работать по-ударному и рудник — первый пусковой объект — будет готов и сдан в срок.
Не прошло и двух недель после отъезда Д. Бедного, как из Магнитогорска в Кремль, в адрес поэта, была послана телеграмма:
«Рудник Атач пускается в срок. Молнируйте несколько строк».
Д. Бедный отозвался на телеграмму рабочих стихотворением «Даешь домны».
Железный грунт штурмуют бурно
Магнитогорские бойцы.
Ура! Дела идут недурно!
Мобилизуйтеся певцы!
Пишите пламенные строки
Громоподобные слова!
Весь мир пусть видит, как огромны
Шаги ударного труда:
Придет Октябрь, и хлынет в домны
Магнитогорская руда!{60}
Проходит еще несколько дней. 20 мая в «Правде» печатается новая поэма Д. Бедного «Вытянем».
Поэт правдиво нарисовал в ней картины самоотверженного труда сотен и тысяч людей, преобразующих мир у подножия Магнит-горы.
Вот заключительные строфы из этой первой поэмы о Магнитке:
Ухваткой дружной, коллективной,
Несокрушимо-волевой,
На штурм горы Магнито-дивной
Идет колонной трудовой.
Мы не сдадим! Напор утроим
И, раздобыв заветный клад,
Мы наш, мы новый мир построим,
На большевистский крепкий лад!{61}
Стихи Д. Бедного о Магнитке вызвали злой вопль в зарубежной буржуазной печати. Английские, немецкие, американские газеты и журналы обрушились и на поэта.
«Большевики смогут, пожалуй, построить металлургический комбинат у горы Магнитной, но это будут доменные печи демидовского Урала и мартены конца XIX столетия. Хотя и эти дела идут не так уж хорошо, если на помощь строителям послали поэта Демьяна Бедного», — писал один американский журнал, а виднейшая газета «Нью-Йорк тайме» вторила: «Большевики не уверены, что вытянут Магнитогорск, раз прибегли к поэтической силе: на Магнитострое присутствует Демьян Бедный — поэт, для поднятия духа!»{62}
Не отставали от американских «вещателей» и немецкие буржуазные журналисты, кричавшие со страниц журналов то же самое, что провозглашали заокеанские воротилы индустриальных и печатных концернов. Значит, глубоко ранило слово советского поэта, без промаха било в цель!
Поездка на Урал сблизила поэта с нашим краем. Д. Бедный и позднее отзывается на важнейшие события в жизни уральцев. Он радуется трудовой поступи Урала, и как только ему становится известно о завершении строительства Челябинского тракторного завода, он пишет в «Правде»:
Еще одна в родном краю
Твердыня новая в строю.
Труду, упорству и талантам,
Бойцам, ударникам,
гигантам,
Героям тракторных побед
Восторги наши и привет!{63}
Не забывает поэт и Магнитку, внимательно следит за успехами магнитогорцев. Появляется в «Правде» письмо ударников Магнитостроя, обратившихся к правительству с просьбой выпустить заем второго года пятилетки, и Д. Бедный оперативно отзывается большим стихотворением «Даем!». Поэт взволнован воззванием, перед ним живо встают картины встреч с рабочими гигантской стройки, и он напоминает всем советским людям об ее великом значении в жизни страны.
Магнитострой — он только часть
Работы нашей, но какая!
Явил он творческую страсть,
Себя и нас и нашу власть
Призывным словом понукая{64}.
Свои раздумья о Магнитострое поэт пересказывает во многих строчках стихотворения. Призывно звучит концовка:
Сигнал великий подала
Нам пролетарская Магнитка.
Мы в трудовом сейчас бою,
Но, роя прошлому могилу,
В борьбе за будущность свою
Должны ковать в родном краю
Оборонительную силу.
И мы куем; ее куем,
И на призыв стальной Магнитки —
Дать государству вновь заем
Мы, сократив свои прибытки,
Ответный голос подаем:
Да-е-е-е-ем!{65}
В Магнитке Д. Бедный беседовал с литкружковцами и рабкорами стройки. Он призвал их к упорному писательскому труду, «набиванию руки», к систематической учебе «со стиснутыми зубами», подчеркнув при этом, что только вера в собственные силы, настойчивость в преодолении трудностей приносят желаемые плоды.
«— Время требует настоящих людей, — говорил им Д. Бедный, — и я уверен, что идущие к нам свежие силы вытянут и литературу, как Магнитную гору, создадут настоящую пролетарскую литературу, достойную нашей великой эпохи…»{66}
За годы, прошедшие со дня этой встречи, многие из кружковцев, кто слушал тогда Д. Бедного, стали известными поэтами и писателями. Их произведения высоко оценены народом, да и вся литература за это время шагнула далеко вперед.
В расцвете новых талантов, в их заслуженном успехе у народа есть частица творческого огня Д. Бедного. В них как бы живет и продолжает биться неугомонное сердце поэта великой революции.
На литературных тропах{67}
1. В домике старого Масалима
Я давно наслышан о старом учителе Масалиме Аюповиче, но побывал у него лишь прошлой осенью. Несмотря на свои 75 лет, он ясно сохранил в памяти встречи со многими замечательными людьми. Перед его глазами прошли необычные судьбы, оставившие неизгладимый след на сердце старого учителя русского языка в татарских школах.
Акмулла, Тукай, Гафури, Бабич… Их встречал старый учитель. Достаточно этих имен выдающихся литераторов, чтобы заинтересоваться самим Хамзиным. В Сафакулево, где живет Хамзин, его любовно и уважительно зовут просто дед Масалим.
Наш разговор с Масалимом Аюповичем — о литературе и литераторах. Кое-какие детали и подробности, затерявшиеся в событиях шестидесятилетней давности, помогает восстановить его жена Фирзана Амедьевна.
Разговариваем об Акмулле — просветителе-поэте, чьи стихи и сейчас передаются из уст в уста в в народе.
— Как звон колокольчиков в степи, — говорит Хамзин, — они звучны и приятны, а самое главное — свежи и ароматны, как полевые цветы…
Фирзана Амедьевна доверчиво соглашается:
— Это правда, — и добавляет: — Я видела поэта…
— Да, да! — гордо подхватывает Масалим Аюпович. — Расскажи, Фирзана.
Морщины на лице женщины как бы разглаживаются. Она будто видит себя снова маленькой девочкой в родном отцовском доме.
— Ростом поэт был небольшой, с седенькой бородкой, — вспоминает она. — Мне тогда было лет десять, поэту за шестьдесят. Он носил бешмет, подпоясанный бильбау, старенькую простенькую шапочку, ичиги с башмачками. Облик его запечатлелся на всю жизнь…
Акмулла останавливался в доме отца Фирзаны — Басилова, работавшего в Златоустовской земской управе. Это было в последний год жизни поэта. Он совершал путь из Троицка в Казань.
— Да, да! — кивает головой Хамзин. — Таким поэт запомнился многим, кто встречал его, таким он встает и перед моими глазами. Я перебил тебя, Фирзана, говори гостям о поэте, говори.
— Акмулла был одиноким, семьи не имел. Он все посмеивался надо мной, что ищет невесту и хочет жениться…
— Ты скажи, Фирзана, что ездил он в дрожках, окрашенных в синий, небесный цвет, запряженных в пару сивых лошадей…
Фирзана Амедьевна проводит руками по седой голове. Поправляет жиденькие косы, выбившиеся из-под платка.
— Походная кибитка поэта состояла из трех отделений, — мягко говорит она, — в одном лежали плотничьи инструменты, в другом книги, а посредине он сидел сам…
— В Троицке, где я долгое время жил и работал в медресе «Расулия» преподавал Шайхзадэ Бабич. Это большой поэт. Я люблю его за песенность стихов. Башкиры называют его своим Пушкиным. Бабич погиб в 1919 году. Он много рассказывал мне об Акмулле, называл его, как и Гафури с Тукаем, своим учителем…
Хамзин передохнул, собираясь с мыслями, а потом с чувством гордости за город, в котором жил и работал и который теперь еще любит, сказал:
— Троицк — город поэтов. Тут жил Акмулла, учились Тукай, Гафури, Бабич, работал Акрем Галимов…
Я был благодарен старому учителю. Своим рассказом он навел меня на интересную тему о литературных традициях и первых именах татарских и башкирских писателей, связанных с Южным Уралом.
Мы договорились с Масалимом Аюповичем, что он пошлет в Башкирию по знакомым адресам письма, соберет воспоминания людей, встречавших Акмуллу, Гафури, Тукая и Бабича. В ожидании письма от Хамзина я горячо взялся за розыски материалов в местных архивах и забытых старых изданиях.
Так появились эти заметки из литературного прошлого Южного Урала, далеко не исчерпывающие тему, но захватившие меня радостью маленьких творческих открытий.