После этого был Семен сурово заклеймен: как нетрудовой элемент, рассадник мелкобуржуазных предрассудков и богоискатель, склонный к кучкованию и групповщине, т. е. по внутренней своей сущности – хорошо замаскировавшийся враг народа.
Потом начали выслушивать свидетельские показания. Свидетели, все как один, чудачества и антиобщественные проступки Семена подробно описывали, подтверждая тем самым выводы обвинения, но при этом – вот идиоты! – клялись, что сами много раз видели, как от Семена сияние исходило.
Были, правда, и настоящие обличители – комсомольцы-безбожники, идейные партийцы да сильно обиженные – кому Семен своими шуточками уж больно насолил. Среди них особенно усердствовал один врач-еврей, который тогда городской больницей заведовал. Он Семена нещадно поносил как мракобеса и фокусы его с научной точки зрения убедительно разоблачал. Вдобавок еще врач этот неустанно хулил Христа. Однако и с ним странное дело приключилось.
Увидел он как-то, что когда Семена в зал вводили, при нем будто было два Ангела, и начал о своем этом видении повсюду трезвонить. Ему говорят: «Угомонись, ты перетрудился. Сейчас эпидемия брюшного тифа в районе да еще этот суд, вот тебе с усталых глаз и померещилось».
А он, как все евреи, упертый оказался.
«Нет, – отвечает, – со мной все в порядке. Я уже к психиатру ходил, проверялся. Никаких отклонений не обнаружено».
И вот во сне является врачу Семен и запрещает ему кому бы то ни было рассказывать о том, что он видел. Но тот не послушался, тогда предстал перед ним Семен, коснулся уст его и затворил их. После этого еврей словно онемел: всю морду скособочило, слюни текут, как у идиотика, только и может, что мычать.
На суде пытался он опять выступать, но ничего не выходило. Тогда он начал знаками изъясняться. Семен стал ему ответные знаки подавать и все норовил подбить его, чтобы он перекрестился, а тот никак ни хотел. Страшное, да и смешное было зрелище – как они оба, молча, делали знаки друг другу.
Картина эта суд очень удручила, еврею выступать запретили, а чтобы он успокоился, отправили его в санаторий на излечение. Семен же, который после следствия выглядел очень побитым, и вначале процесса сидел с испуганным видом и молчал, тут вдруг оживился и стал, гримасничая, слезливо каяться. Просил у народа прощения, перед судом заискивал, народных заседателей – олухов отпетых! – умасливал, рассказывая всякие байки: его, мол, и в родном доме отец, кулак-изувер, за мягкость характера и чудачества нещадно лупил, и в церковно-приходской школе поп да учителя над ним насмехались, и из монастыря его два раза выгоняли – якобы за попытки изнасилования.
Прокурору это понравилось, и он принялся обличать развратное духовенство. Своего опыта по части церковной жизни у него не было, так он из общества безбожников притащил книжки какого-то Фукса под названием «История нравов» и оттуда всякие скабрезные историйки зачитывал.
Публика очень веселилась.
Потом вдруг приставили к Семену адвоката – надежного, казалось бы, человека, молодого совсем, из выдвиженцев. Он по-советски должен был защиту обставить, так ведь нет, возьми да начни на Семенову сторону общественность склонять. Да так ловко, хитро, что с государственной точки зрения и не придерешься ни к чему. И, что странно, посмотришь на этого адвоката – свой, простого вида мужик, а как начнет турусы на колесах выводить, все только рты разевают, – до того складно и убедительно у него получалось.
Вот и поведал адвокат суду, что Семена якобы весь город старался перевоспитать на советский лад, для чего у себя селили и демонстрировали ему примеры подвига трудовых будней. И он, судя по всему, перевоспитывался, но медленно, с трудом, были рецидивы: по бане голышом бегал – раз, на танцульках кривлялся – два и на жену партийного товарища залез – три.
И, как ни крути, выходило из его показаний, что с ним, с Семеном, особо сознательные люди специально возились, чтобы, мол, на таком дрянном материале доказать творческую мощь идеи марксизма-ленинизма. Значит, те святоши паршивые, которых ему в кампанию на суд прихватили, есть на самом деле борцы за создание нового человека, как и партиец, что на него письмо накатал. Да только партиец смалодушничал, не проявил должной стойкости и убежденности, повел себя как отсталый индивидуум, погрязший в мелкобуржуазном быту, а те страдали, но боролись, проявляя классовую выдержку.
Да, нежданно-негаданно, но сумел Семен с помощью этого лиса-адвоката от главного обвинения – что он есть враг народа – отвертеться и, в сущности, сухим из воды вышел. До сих пор ума не приложу, как это им все удалось провернуть, однако факт остается фактом. Картина, что адвокат на суде расписал, получилась такая: он, Семен – «опиумный мальчик»[23], жертва религиозного воспитания, т. е., в правовом отношении, – мелкий пакостник, придурок и хулиган, поддающийся перевоспитанию, но никак ни белогвардейский шпион, а тем более из «правой оппозиции».
И что удивительно! – начальство из Москвы, которое специально за процессом надзирало, наглому этому вранью почему-то поверило. И дано было негласное указание суду, чтобы к адвокатским разглагольствованиям прислушались. Разбираться, мол, с Семеном надо, как с мелким хулиганом, и ничего больше. А чтобы в грязь лицом не ударить, так дело повернули, будто у нас в руководстве города есть склонность к «перегибам».
На данную тему была даже статья в газете «Правда», где подробно разъяснялось, что такое воспитание человека нового общества и чем оно отличается от борьбы с контрреволюцией. Товарища Ежова, что ли в тот момент из руководства убрали, точно не помню, но вышло как бы некоторое послабление установленному порядку.
Процесс быстренько на тормозах спустили, дали Семену, как исправляющемуся хулигану, пустяшный срок и с зачетом отсидки в КПЗ отпустили на поруки трудовой общественности. Он же, подлец, когда его выпустили, еще одну шуточку откинул. Взял, да и заявился к партийцу в дом для проживания. Теперь, говорит, я у тебя навечно прописан, чего бы ни случилось – так советский суд постановил, чтоб для твоей партийной совести был я постоянным укором и напоминанием. А спать буду вместе с твоей законной супругой, чтобы привить тебе чувство коллективизма и ответственности. Тот, нормальное дело, взбеленился, рукам волю дал, и баба его тоже ввязалась. Такой сыр-бор начался, только держись. Соседи из вредности милицию вызвали, ну, те их, конечно, повязали и в кутузку.
Наутро должно было опять разбирательство состояться, но Семен тут вновь учудил – взял, да и помер прямо в камере, где его с партийцем вместе заперли.
Все это выглядело очень подозрительно. По городу сразу слухи поползли: задушил, мол, партиец Семена. Знамений всякого рода ждали.
Когда же Семена хоронили, то тот врач – еврей-обличитель, увидел на нем венец из терниев и пламени, после чего совсем рассудком помутился. Нашел какого-то попа из запрещенной властями «катакомбной Церкви»[24] и принял у него вместе со всей семьей своей крещение. А как только отошел от купели, так сразу и заговорил. Чистой воды мистика.
Что мы называем мистическим? – Мы называем им прежде всего неясное; но такое – в чем мы чувствуем глубину, хотя и не можем ее ни доказать, ни исследовать; далее, мистическим мы называем то, в чем подозреваем отблеск, косой, преломившийся луч Божеского; и, наконец, то, в чем отгадываем первостихийное, первозданное по отношению ко всем вещам[25].
На могиле же Семена-юродивого чудеса исцеления начались, и народ туда валом повалил. Пришлось властям кладбище закрыть, благо, что оно уже полузаброшенное было, а потом и вовсе снести. И построили на этом месте молокозавод. Продукция на заводе известная, высший класс, за творожком то нашим люди аж из самой Москвы приезжают!
Улыбнувшись чему-то, Иван Федорович добавил примирительным тоном, глядя в мою сторону:
– Потому-то я и советовал вам в частном секторе творог не покупать. Марьямовна, к примеру, ой, как хитра будет, все молоко у нее отстойное, а значит и творог тощий.
Затем, со значением покашляв, обратился к Валерию Силаевичу:
– Ну, и каково ваше мнение будет? Ведь в деле этом явно нечистый примешался, иначе не объяснишь. Какие люди тут, на поселке, не живали – маршал Блюхер, например, а никто из мясорубки той целехонек не выскочил, а юродивый наш запросто! Еврея – того самого, что от Семена заразившись, в религию ударился, уже после войны, когда он с фронта пришел и хотел было в попы податься, в пять минут замели. Сначала сделали обыск и в подвале у него нашли сионистский радиопередатчик. Это-то я сам видел, меня в понятые приглашали, когда обыск у него делали.
С тех пор он и сгинул, ни слуху о нем ни духу не было, думали, получил наконец по заслугам. Так нет же, черт своего брата не оставит! Натыкаюсь я на него как-то. Идет себе в рясе, нос за километр торчит, очечки поблескивают, а сам народу встречному хитро улыбается, гад.
Что же касается адвоката, который Семена от тюрьмы отмазал, то он в своем деле преуспел: в Москву перебрался, разбогател. Потом полез было защищать космополитов разных, его, понятное дело, приструнить собрались, да не успели. Сами знаете, как все обернулось, когда Сталин умер. Теперь-то он жирует, картины собирать повадился. Я его в наш ем городе часто вижу. Приезжает на своей «Волге», вроде бы родню навестить, а сам – на базар. Весь старый хлам, что там найдет, рассмотрит, ощупает, порой может и купить кое-чего.
М-да, как ни крути, не могу я все-таки понять, почему Семену тогда поблажка вышла? Я серьезную жизнь прожил, всякое повидал: и пороху понюхал, и в глаза смерти глядел, и людям, которых на смерть вели, тоже в глаза смотрел. И точно могу сказать, что чистили в то время основательно, и то, что уходило, то уходило безвозвратно. Из малейшей причины непременно выводились последствия, целое всегда было больше части, а живой человек, как конкретная персона, не мог быть не определен к какому-либо месту.