Ну, а то, что вернулась, это она явно своим легкомыслием объясняла. Мол, помчалась, дура, за Альтманом, думала, выправится любовная лодка, но нет – разбилась о быт. Да еще друзья сердечные уговаривали – все эти Катаевы, Кирсановы, Кольцовы и иже с ними. Когда они в Париже появлялись в ранге советских командировочных, то пели соловьями: «Все даже распрекрасно, свобода творчества полнейшая, что хошь с ней, то и делай – хоть с капустой ешь, а при этом еще и заработки стабильно гарантированные…»
Типовые ее истории из серии «Жизнь замечательных людей», которыми потчевала она собеседников как пикантным гарниром к обычной болтовне, носили как правило «птичий» характер, то есть представляли из себя смешные житейские сюжеты или же реплики на бытовые темы: «Ах, не говорите мне об Утрилло! Он был “шоке”»[103].
Или:
– Когда я лежала в больнице после операции аппендицита, – Альтман поместил меня в отдельную палату, что было так дорого – Юрий Анненков и Иван Пуни – они были без ума от меня, хотя, знаете, Пуни ведь был «голубой» – навещали меня по два раза на дню. И они всегда съедали мой завтрак, а затем и обед – мне самой-то есть совсем не хотелось. А когда аппетит у меня появился, ходить ко мне перестали – якобы Альтман ревнует. Очень уж его это волновало!
Или:
– Вот приехал Андре Жид к нам, чтобы у советского счастья погреться. Хотя его, знаете ли, больше вопросы пола интересовали, одного только пола – мужского, и полнота счастья тоже в этом свете понималась, а никак не в социальном. Однако встречали его очень ответственно, и меня «попросили» всячески всю его команду развлекать. В Париже мы с ним часто общались и, оказавшись в СССР, он обо мне вспомнил. А один из их делегации, молоденький такой поэт, немного на Макса Эрнста похожий, так прямо в меня влюбился, чудак. Умолял с ними в Узбекистан поехать, они там с орошением пустынных земель должны были ознакомиться. Но я, не будь дура, отвертелась, и правильно сделала. Ведь он там умер, бедный мальчик. Нет, нет, не от любви, а просто так: заболел холерой и умер.
Или:
– Однажды поехала я с Пуни и Анненковым в Прованс, отдохнуть на несколько дней. Мы остановились по дороге в маленькой гостинице, переночевать. Хозяин гостиницы был очень галантный француз с огромными усами и мне, конечно же, лучшую комнату предоставил. Спала я плохо: всю ночь какие-то мухи кусались, и на утро, когда хозяин из любезности спросил меня: «Ну как вам спалось у нас, мадам?» Я ему прямо так и сказала: «Неважно, мне мешали ваши мухи». И тут смотрю, а у него лицо прямо вытянулось от удивления, и усы дыбом встали. А Пуни с Анненковым на лестнице от хохота буквально катаются. Оказалось, что я перепутала слова «муш» – мухи с «мусташ» – усы.
Или:
– У нас, в России, среди художников другой тон в отношениях, чем, например, в Париже. Там все больше работают и каждый сам по себе, общаются довольно редко: ни сил, ни времени нет. А у нас все больше пьют, спорят, ссорятся из-за ничего.
Помню, как ни зайдешь к Саше Древину, там все застолье да дебаты. Вот так его и забрали. Мне жена его, Надежда Удальцова, рассказывала: сидели они компанией своей обычной за столом, выпивали, беседовали… Звонок в дверь. Древин пошел открывать и не вернулся. Так больше они его никогда и не увидели.
Вот это и есть настоящий сюрреализм, а не то, что Элюар с Арагоном придумывали. Древин, впрочем, другой школы держался: он уже к соцреализму примеривался, только никак не мог на эти самые «новые рельсы» перейти.
Я лично думаю, что пострадал он как раз из-за вот этих самых споров. Задиристый больно был, а при наличии таланта это дело опасное. Надо уметь чувствовать в человеке эту постоянную готовность к свинству. А он кусанул, видать, «кого-то» в полемическом задоре своем, его вмиг и слопали.
Знаете, еще Чаадаев советовал: «Первое наше право должно быть не избегать беды, а не заслуживать ее». Иначе лет через двадцать ваша жена будет милостиво извещена: «Скончался при невыясненных обстоятельствах». Сам-то Чаадаев «заслужил» всего лишь титул «официального сумасшедшего», что по тем временам было совсем не мало…
И тут я ей, поскольку разговор о Древине зашел в тупик отечественного мракопочитания, пересказал тоже историйку в «сюрреалистическом» ключе, но гораздо веселее, которую слышал от Древина-сына – Андрея.
«Подрабатывал я тогда по молодости лет помощником скульптора при одном художественном комбинате, то есть, попросту говоря, на побегушках был. Делали мы патриотический памятник: не то с буденовцами, не то с комсомольцами – сейчас точно не помню. Возни много было, подустали. И послали меня мужики за водкой, чтобы освежиться. Водки-то я купил, да как ее пронести не знаю – на проходной бдительная проверка, всех шмонают…
Думал, думал и додумался – что значит молодая голова была! Купил я здоровенных соленых огурцов – бочковых, которые всегда внутри пустые, дуплистые что ли. Верхушечки у них отрезал, пообжал их немного и всю водочку родную туда аккуратненько так и влил. Разместил я огурчики стоймя в корзинке, для порядку еще колбаски и хлеба подкупил и прошел себе через эту сверхбдительную проходную за милую душу».
Дега очень порадовалась древинскому «сюрреализму» и сразу же начала перемывать косточки соседям своим по даче – тоже в плане присущих им всякого рода художеств.
– А знаете, как один тут пенсионер, летчик-испытатель бывший, Герой Советского Союза, схудожничал? Казалось бы «супернормальный» человек, из таких гвозди бы делать, а нате вам, до чего додумался!
Заказал он у вашего же Древина-младшего мраморный памятник со своим собственным бюстом, звездой Героя и надписью – словом, все как положено, и у себя в саду установил. Говорит: дети, мол, после моей смерти все денежки мои на ветер пустят – они и сейчас не просыхают – и останется могилка моя без памятника. А я ведь его заслужил честным трудом, да еще каким! Ну, а теперь куда денешься: продать, не продашь, выбросить, не выбросишь – придется поставить, уж коль есть.
Что же нынешнего дня касается, то кому он на даче мешает? Пускай себе в саду на клумбе стоит. Я за ним ухаживаю, цветочки, как у людей положено, вокруг посадил, лавочку поставил. Вечерком люблю, знаете ли, посидеть около него: думается хорошо. Иногда и коньячку выпить не грех – под думы-то эти.
Граждане, располагайтесь:
Умершему нужен гроб:
Жил, да был —
а смерть вдруг – хлоп!
Эй! Гробами запасайтесь.
Может быть и вправду тут
Обретете вы уют?[104]
Как-то раз, в Ленинский юбилей, рассказал я Ирине Петровне анекдот, который можно назвать классическим, ибо нечто похожее рассказывали и к двухсотлетию династии Романовых, только, естественно, с иными атрибутами:
– Выступает перед пионерами старый ветеран и повествует о самом ярком событии в его бурной жизни.
«Вот, значит, друзья мои, пошел я как-то в баню. Прихожу, покупаю билет и получаю номерок для ящичка, куда вещички складывают. В раздевалке же подходит ко мне маленький такой, лысенький гражданин и, картавя, культурненько так спрашивает: «А не позволите ли вы, гражданин хороший, в вашем ящичке и мне раздеться? Вам ведь последний номерок выдали, нет больше ящиков-то свободных». – «А не пойти ли вам, гражданин любезный, куда-нибудь еще и там поспрашивать?» – вполне вежливо отвечаю ему я. Он ничего себе, не обиделся, отошел.
Потом в мыльном отделении опять он же походит и спрашивает: «Извините, уважаемый, но нельзя ли у вас будет мыльце попросить, я свое дома забыл?» – «А не пойти ли вам, уважаемый, куда подальше, и там мыльце искать?» – осаживаю его я. Он ничего себе, опять отошел.
Но вскоре подходит – надо же было такому случиться! – и говорит, сердечный: «Не могли бы вы мне спинку потереть, а потом и я вам?» Тут я не выдержал политес и послал его, да так круто, что больше уж он ко мне не приставал.
Вот так, пионеры мои дорогие, три раза в своей многотрудной жизни встречался и беседовал я лично с товарищем Владимиром Ильичем Лениным».
Дега анекдот этот понравился, но для порядку она меня слегка пожурила:
– Ну, что вы все на Владимира Ильича так ополчились. Он вполне симпатичный человек был. Альтман его много раз рисовал и лепил даже. Он мне о нем всегда только хорошее говорил, и Анненков тоже. А уж Анненков по портретам вождей большой дока был, и всех ведь с натуры писал, а значит, и общался. Я лично про нашего Ильича ничего дурного ни от кого и никогда не слышала, он всем нравился.
– И Максим Горький такого же мнения держался. Мы это все еще в средней школе изучали, да вдобавок с удручающими подробностями.
– Я понимаю, что обычные-то вещи про людей неинтересно слушать, это утомляет. Всегда какие-нибудь гадости или страсти обязательно подавай. А мне про эти страсти и вспоминать противно, даже если и было чего. Но по большей части ничего и не было. Ленин, он человек был вполне обыкновенный, радушный, трудоспособный и занятой очень, а потому и необщительный. Художеств за ним никаких не водилось, одни банальности. И за то, слава Богу! Художества, они для артистичной личности хороши, а для обычного человека от них в жизни одни неприятности и только.
– Вы сами-то, например, встречали когда-нибудь артистичную личность из начальства? И что из этого путного получалось? Одни, наверное, безобразия?
– Отчего же безобразия? Я вот один раз лично встречался и беседовал с товарищем Фиделем Кастро Рус. Он мне весьма артистичным человеком показался.
– Это что, как в анекдоте вашем? Только в нем артистичностью и не пахнет, одно хамство.
– Нет, нет, на этот раз без мифотворчества. Это все действительно было, году, кажется, в шестидесятом – когда Кастро к нам на майские праздники приезжал. Помните? –