«Помнишь ли ты первое тебе сообщение о моем замысле уехать? Официальное лицо в своем служебном кабинете честно сказало мне, отослав секретаршу, что меня засадят в «Сычевку» – кирпичные бараки на острове среди необозримых болот Белоруссии. Это не входило в мои планы. Всесторонне перерасподумав, днями и ночами я взвешивал все-все в трех измерениях пространства плюс времени… Я не нравился администрации, хоть и платил за квартиру на год вперед. За свет и газ платил тоже вперед, я сам не пил и пьяных вообще не впускал и соседей не беспокоил. Я принимал даже подосланных сыщиков и соглядатаев наравне с иностранцами и учениками. Я был открыт как на ладони. Однако я был как бельмо в глазу для властей и однажды после Сандуновских бань вынул из почтового ящика израильский вызов от «двоюродного брата». Я хохотал до слез. Ведь я никого не просил о заграничном вызове! Но я понял – это намек, чтобы я убирался».
(Из письма В.Я. Ситникова)
Я поехал к Ситникову, да так во сне вышло, что вовсе и не с Холиным, а с двумя его учениками, моими старыми приятелями – Колей Шведовым и Гогой Мелеги. По выходу из метро вытащил Гога «огнетушитель» портвейна. И стали они его со Шведовым пить: по очереди, из горла, давясь и отдуваясь. По всему чувствовалось, что им это противно и даже омерзительно.
Ощущение это замечательное сохранили они и в гостях у Васи, который нам вроде бы даже и обрадовался. Однако же был сам не свой. То все бегал по своим квадратным комнаткам, заставленным чемоданами, тюками и всякой рухлядью, нервничал, бормотал что-то невнятное, то пытался меня, Гогу и Шведова в разговор втянуть… Под конец, когда мы, так толком ничего и не сказав, стали откланиваться, вызвался он нас до лифта провожать.
Уходя, Шведов задержался на несколько минут, внимательно, с удивлением, как будто только сейчас очнулся, огляделся по сторонам. Затем негромко хмыкнув, точно догадавшись о чем-то тайном, неприятном и чудовищно странном, изрек, указуя почему-то пальцем на позолоченного деревянного ангела с обломанными крыльями, смирно лежащего в углу:
– Гумно и точило не будет питать их, и надежда на виноградный сок обманет их.[184]
И тут мы все вышли вон: сначала Гога, потом я, а за мной Вася. Последним оказался Шведов и когда он из квартиры наконец вышел, то за собой аккуратно дверь захлопнул.
Ситников, жизнерадостно улыбаясь и мурлыча себе что-то под нос, вызвал лифт, посмотрел вниз, в шахту, и тут вдруг застыл как вкопанный, словно его молнией огорошило. Напряженно, с каким-то особенным, новым интересом, всматриваясь в лицо Коли, он спросил его тихим голосом:
– Вы, что же это, Шведов, дверь захлопнули? А как же ключи?
– Какие ключи? – добродушно заулыбался хмельной Шведов. – У меня никаких ключей нет, я их вечно теряю. Но вы не волнуйтесь, это не беда, меня Татьяна впустит, для чего она курицей дома-то сидит!
– Срать я хотел на ваши ключи, Шведов, меня мои ключи интересуют! Я вас чего спрашиваю: где мои ключи?! Понятно? Как я без них, по-вашему, домой-то попаду, меня-то кто впустит?!
И Ситников с утробным урчанием, схватившись за голову, начал метаться по площадке.
– Откуда же я знал, Василий Яковлевич, что вы без ключей пошли. Откуда же мне было знать? Вы так бодро впереди нас на выход кинулись, я и не подумал. Это я не из озорства, а исключительно по стечению жизненных обстоятельств…
Но Ситников унылых Колиных оправданий слушать не желал. Махнув рукой, как бы говоря в сердцах: «А шли бы вы все!», кинулся он звонить к соседям. Мы же сели в лифт и благополучно спустились вниз.
Выйдя из подъезда, посмотрели мы наверх, туда, где были окна Васиной квартиры. И о чудо! – на железных перилах одного из балконов, напружинившись и собравшись в один комок, застыла, готовясь к отчаянному прыжку, фигура полуголого бородатого человека, в которой без труда признали мы Ситникова.
– Смертельный номер, – философски заметил Гога Милеги и, немного помолчав, добавил, – похоже, что разобьется.
– Посмотрим, – с осторожным оптимизмом, в глубине души надеясь на самое худшее, возразил ему Коля.
И в эту минуту Ситников прыгнул. Удачно приземлившись на своем балконе, он постоял секунду, затем взялся за перила, перегнулся, словно желая сказать нам что-то еще на прощанье, и смачно плюнул в нас с высоты девятого этажа.
– Обиделся учитель, – разочарованно сказал Шведов, и мы поплелись в сторону метро.
И пока мучительно долго, как это бывает во сне, тащился я по вечерней улице, все мелькало у меня перед глазами перекошенное от отчаяния лицо Васи со всклокоченной бородой и звучал в ушах его безумный вопль: «Ключи! Господи, где мои ключи?!»
Но сквозь эту пелену слышал я еще почему-то и другой, незнакомый вроде бы мне, но до боли родной голос – горячечный требовательный молитвенный шепот Василия Васильевича Розанова: «Не забудь, Господи, и подай. Подай еврею, подай еврею, – он творец, сотворил. Но потом подай и русскому. Господи: он нищ».
Поздравительная почтовая открытка, отправленная Васей Ситниковым Оскару Рабину по случаю наступающего нового 1966 года[185] 1965-XII-31, пятница:
Фспоминаю я Вас даже и без мыслей об нашем общем искусстве. А просто так. И фспоминаю очень часто. И при каждом воспоминании от фсего сердца хочетца Вам удачи в течении дней недель и месяцев, а вот в тыщу дивитьсот шестьдесят шестом молюсь Богу чтобы он удвоил Вам ету норму. И да будет Вам известно, что я пользуюсь на Него влиянием.
Целую Вас
Вася Ситников
Парижская элегия Эдуарда Лимонова «Баллада парка Лобо» 1981 года:
Пахнет бензином над бурой водой
Солнце за тучей сырой
Ботик моторный пропыхал «Жюстин»
В дождь. Неприятно один.
Бросил вдруг в Сену бутылку араб
Грек откусил свой кебаб
Слева француза целует француз
Каждый имеет свой вкус.
Ива. Каштан. Лавровишня и ель
Справа бродяга забившийся в щель
В тряпки. Гнездо из кусков одеял
Он гениально создал
Девушка с толстым хорошим бедром
Занята длинным хорошим письмом
В парк вдруг заходит печальный Никто
Член показать из пальто
Голубь увечный летает не злясь
Лапа отпала гноясь
Но ничего – проживет он и так
Скачет и жрет он маньяк
«Живы мы!» «Выжить!» – природа кричит
Каждый имеет уверенный вид
Даже волна весела и бодра
Форму имеет бедра
…
Если бы был авиатор мне друг
Он оказал бы ряд важных услуг
Так над Парижем из газовых струй
Он написал бы мне ХУЙ
…
Знаю я женщину – ей сорок пять
Ох как не хочет она увядать
Женщиной быть она хочет всегда
Нежною щелкой горда
Мне приходилось работать Христом
Инес одной Магдалиной притом
Каждую нужно ободрить поднять
Новое имя ей дать
Целая очередь бледных блудниц
Хуже чем в худшей из худших больниц
Мимо прошли. Я работал Христом
Жил этим тяжким трудом
В парке весь мир как бы в капле росы
Произошли у бродяги усы
Девушка с толстым и мягким бедром
Села с арабом вдвоем
Перестановкою света и туч
От Нотр-Дама протянут нам луч
Мы уцепились… И вот на пальто
Кончил за всех нас Никто…
Профетически-патриотическое стихотворение Всеволода Некрасова 1989 года:
Иллюстрации
Кот Пуся.
Дача.
Пес Жулик.
Поэт Всеволод Некрасов и художник Илья Кабаков.
Окно в квартире Васи Ситникова на Малой лубянке.
Художник Василий Яковлевич Ситников в своей мастерской
Ситников в процессе «оснежения» своей картины.
Художник Александр Харитонов.
Поэт-«лианозовец» Игорь Холин.
Художник Евгений Рухин.
«Дети андеграунда»: Михаил Гробман, Андрей Лозин и Эдуард Лимонов.
Художник Анатолий Брусиловский.
Художник-«лианозовец» Лев Кропивницкий.
Поэт-«лианозовец» Генрих Сапгир.
Художник Алексей Тяпушкин.
Художник-«лианозовец» Ольга Потапова.
Художник Анатолий Зверев.
Художник-«лианозовец» Оскар Рабин.
Художник Владимир Яковлев.
Владимир Немухин за работой над картиной.
Художник-«лианозовец» Валентина Кропивницкая.
Художник и поэт-«лианозовец» Евгений Кропивницкий.
Коллекционер искусства андеграунда Евгений Нутович.
Коллекционер Евгений Вишневский.
Коллекционер искусства русского авангарда и андеграунда Георгий Костаки.
Коллекционер искусства андеграунда Александр Глезер.
Коллекционер искусства андеграунда Альберт Русанов.
Московский мыслитель Андрей Игнатьев.
Журналист и арт-критик Ханс-Петер Ризе с «нимфой» Ратовского озера.
Коллекционер искусства андеграунда Леонид Талочкин.
Художник Эдуард Штейнберг.
Художник-«лианозовец» Владимир Немухин.
Художник Борух (Борис) Штейнберг.
Ханс-Петер Ризе и Эдуард Штейнберг.
Михаил Гробман в своей московской квартире.
Художник и религиозный мыслитель Михаил Шварцман.
Художник Борис Козлов.
Гражданская жена Лимонова Анна Моисеевна Рубинштейн.
Евгений Кропивницкий, Эдик Лимонов, Кира Сапгир (Гуревич) и Генрих Сапгир.
Елена Щапова, Эдик Лимонов, Аида Топешкина.
Писатель Эдик Лимонов.
Вася Ситников. Фотопортрет.
Поздравительная открытка Василия Ситникова, посланная Оскару Рабину по случаю Нового 1968 года.