В столовой на этот раз заказали для каждого щи и биточки. И то и другое было очень вкусно.
В комнате для приезжих их ждали хорошие кровати с пружинными матрацами и мягкими шерстяными одеялами. Спали отлично.
И вот сейчас они едут в порт, везут сети, провод, лампы. К обеду будут дома и начнут новое, невиданное на Вихну дело — станут ловить кильку на свет.
До чего хорошо!..
Машина остановилась у причала. Перенести в лодку объемистый, но не тяжелый груз — дело недолгое. Андрус велел Юло запустить мотор, сам стал у руля, покрепче надвинул фуражку на лоб.
Юло управился быстро и умело. Обращаться с лодочными двигателями вихнувские ребята учатся с самого раннего возраста. Да это и не так сложно — включить или выключить мотор.
Суденышко вышло в море.
Идти до острова часа четыре. Дел никаких — только сидеть да на воду глядеть. И Юло предложил:
— Андрус, чем время терять, может быть, начнем готовить спасть к лову?
— Это мысль! — согласился вожатый. — У нас есть РШМ, есть обыкновенный провод и есть просто резиновый шланг без провода. Неплохо, если мы, кроме РШМ, приготовим еще водонепроницаемый кабель.
— РШМ — это провод, заделанный в черную резину, да, Андрус? — спросил Марти.
— Точно.
— А почему его называют РШМ?
— РШМ значит — резиновый, шланговый, морской. Такой провод не боится сырости, морской воды. Как раз такой нужен.
— А для чего нам обыкновенный провод и эта резиновая кишка?
— Не кишка, а шланг. Если мы этот обыкновенный провод вденем в этот обыкновенный шланг, получится кабель, пригодный для работы в воде. Понятно?
— Понятно, — сказал Марти и следующим же вопросом обнаружил, что ему ничего не понятно: — Андрус, а зачем вдевать шнур в шланг?
— Я знаю, — вмешался Юло. — Шланг защитит шнур от воды. Провод, по которому идет электричество, всегда нужно защищать от влаги. Иначе работать опасно — ток может ударить.
Марти с надеждой посмотрел на Андруса. Вдруг, на его счастье, вожатый скажет: «Ерунда, не так…» Но нет, не получилось. Андрус сказал: «Правильно, Юло», и Марти скрепя сердце пришлось признать на этот раз, что «товарищ Язнаю» все-таки кое-что знает.
Стали надевать на провод резину. Это оказалось не просто. Юло с одного края держал шланг, Марти с другого протаскивал в отверстие провод. Метра два шнура удалось впихнуть, а дальше — ни с места. Не лезет. Шнур вытащили, выровняли и снова начали протаскивать. То же самое: после двух метров — затор.
Андрус укоризненно покачал головой:
— Э-э, ребята, ничего у вас не получается! Встань-ка, Юло, за руль, я вам покажу, как это делается.
Юло встал за руль, Марти держал край шланга, а Андрус протаскивал. У него шнур продвинулся метра на два с половиной и дальше не пошел.
Вожатый покраснел, отвел глаза от мальчиков, стал проделывать всю операцию сначала. Опять не получилось.
Тут Марти вдруг осенило.
— Постой, Андрус! — закричал он. — А что, если вот так…
Марти поднял со дна лодки тонкий стальной прут, привязал к нему шпагат и начал протаскивать это приспособление, напоминающее иглу с ниткой, через шланг. Дело пошло. Минут через десять прут пропутешествовал через все двадцать метров резины. Шпагат торчал из обоих концов шланга.
— Есть! Протащил веревочку. А дальше что? — спросил Юло.
— А дальше вот что… — Марти привязал шпагат к проводу и потянул. Провод послушно полез за шпагатом. — Видал? — торжествовал Марти. — Видал? Это тебе не «я знаю», тут голову на плечах надо иметь!
5. Что такое ответственность
Солнце стояло в зените. Огибая западный берег Вихну, лодка повернула к молу. Среди деревьев замелькали домики. На пригорке показалось одноэтажное длинное, обшитое тесом здание школы.
Юло поискал глазами знакомое окно. Там помещался уголок природы, в котором он любил бывать и который называл звучным словом — «музей».
В «музее» было несколько чучел рыб местных пород, довольно искусно сделанных руками старшеклассников, образцы минералов, подобранных на берегу после штормовых дней, неведомо как попавший сюда зазубренный нос рыбы-пилы, несколько чучел птиц и, наконец, особенно волновавшая воображение Юло банка с осьминогом. Да-да, из большой стеклянной банки, наполненной желтоватым спиртом, таращил на всех выпуклые глаза настоящий осьминог, с птичьим клювом и скрюченными, переплетенными между собой щупальцами. Они заполняли собой всю банку. Какие-то присоски вылезали даже из спирта и упирались в самую крышку.
«Его неправильно называют осьминогом, — поддразнивая приятеля, говорил иногда Марти. — Это, должно быть, сороконог».
Но Юло только отмахивался: «Спрут, самый настоящий средиземноморский спрут».
Марти в таких случаях не спорил. Он не знал, что такое спрут, сколько у него должно быть ног и какие бывают другие спруты — не средиземноморские.
Сейчас рыжий представитель юных обитателей Вихну стоял на корме моторки, но думал не о заспиртованном осьминоге. Глядя на здание школы, он заново переживал ощущение свободы. Каникулы!.. Великое слово! Не надо готовить уроки, не надо ходить на занятия, не надо опасаться множества неожиданностей, которыми почему-то всегда полна школьная жизнь.
Они, эти неожиданности, как раз больше всего и удручали Марти. Ведь до чего странно все устроено в школе: никогда заранее нельзя сказать, как день начнется и как закончится. Иногда урок за уроком проходят — лучше не надо, а иногда ни с того ни с сего осечка получается: вдруг нежданно-негаданно двойку подхватываешь…
Марти немало рассуждал на эту тему. И в свое время пришел к выводу: двойки — вроде стихийного бедствия. Ну, к примеру, как градовая туча. Она может стороной пройти, а может все стекла перебить. Не угадаешь. То же самое, считал Марти, происходит с двойками. Иной раз о чем-нибудь заданном на дом даже не вспомнишь — и ничего, пронесет, Анне Райдару не вызовет. А бывает, все уроки приготовишь, только пустяковое правило грамматики пропустишь — и учительница, как назло, за весь день не спросит ничего, кроме этого правила! Ну не обидно?
Марти — упрямый. Он мог бы еще долго утверждать, что в школьных делах все зависит от везения и удачи, если бы с ним не случилась такая история. Было это совсем недавно, зимой. А до этого, осенью, он и Юло приметили одно замечательное место — яму на мелководье, полную ила и тины. В такие ямы любят забираться угри и залегать на зиму.
Вот приметили приятели это место и стали ждать мороза, крепкого льда. Окрепнет лед, тогда можно пойти к яме, прорубить лунку и бить угрей острогами. Люди, знающие толк в таких делах, понимают, как это увлекательно. Морозец бодрит, лед на солнце искрится, а ты стоишь и с размаху всаживаешь острогу в воду. И когда вытаскиваешь, чувствуешь, как на ней извивается большой, жирный сонный угорь. Они в этих ямах всегда большие и жирные. Вытащил, кинул на лед. Угорь такой: где бы ни был, в какую сторону головой его ни положить, он никогда не ошибается — повернет к открытой воде и ну ползти, ну извиваться, чтобы скорее добраться до нее. Летом надо следить в оба — удерет. А зимой не так: зимой его быстро морозом схватывает.
Словом, что говорить — все отдать можно ради двух-трех часов на льду у хорошей ямы с угрями!
Но, как на грех, зима выдалась мягкая. Уже январь подходил к концу, уже к весенней путине стали готовиться, а лед все не крепчал. Марти каждый вечер слушал сводку погоды, бегал в правление колхоза к счетоводу за долгосрочным прогнозом, приставал к старому Сейлеру, но ничто не помогало. Радио успокоительно заверяло, что теплые массы воздуха с юга страны не дают холодным из Арктики проникнуть в Прибалтику; счетовод сказал, что он последний прогноз не то получил, не то не получил — в общем, не помнит; а старый Сейлер каждый раз, когда забегал к нему Марти, кряхтя влезал в тяжелое пальто, обматывал шею длиннющим шарфом, выходил на крыльцо, смотрел из-под руки на горизонт, втягивал в себя воздух, приглядывался к инею на соснах и качал головой:
— Нет, милый, морозом что-то не пахнет.
И действительно, ниже трех-четырех градусов ртуть в термометре не опускалась. При такой жалкой, никчемной температуре где льду окрепнуть!
В конце концов, как всегда бывает, Марти пропустил то, из-за чего столько времени терзался. Холодные массы воздуха все-таки прорвались сквозь теплый заслон. Радио сообщило о наступлении похолодания, а он именно этой сводки не слышал… Как ни в чем не бывало шагал он под вечер в кооператив за спичками и встретил Петера Маала, который шел туда же за солью. Пошли вместе. Один, по обыкновению, говорил, другой, по обыкновению, молчал и слушал. Но когда Марти сел на конька, с которым в последнее время не расставался, — стал укорять зиму за то, что она перестала быть зимой, Петер все же высказался.
— Наступил перелом, — произнес он.
— Какой перелом? — не понял Марти.
— Ночью — мороз. Восемнадцать градусов.
— Ну-у! Откуда ты знаешь?
— По радио.
— Да? Я не слыхал. Завтра утром тоже мороз?
— Тоже.
— Сильный?
— Сильный.
Марти потерял терпение:
— Да ты не повторяй, что я говорю! Ты скажи, какая температура завтра?
— Десять-двенадцать.
— Ниже нуля?
— Ага.
Петер почувствовал вдруг в своей руке руку Марти.
— Слушай, Петер, вот тебе деньги, купи десять коробок спичек и на обратном пути зайди к нам — отдашь матери. Я пошел.
— Куда?
— Надо. Дело есть.
Дело Марти заключалось в том, что он, запыхавшись, прибежал к Юло:
— Юло, слышал?
Юло читал какую-то очень толстую и очень потрепанную книгу. Он с трудом оторвал глаза от нее и рассеянно спросил:
— О чем?
— Обещают мороз. Ночью — до восемнадцати, утром — десять-двенадцать.
— Слышал, по радио передавали.
— И не пришел, не сказал!
— Так чего же говорить? Это ведь завтра будет, а не сегодня.
— Да ты понимаешь, что за ночь лед окрепнет и мы сможем пойти к яме?