— В первую атаку убило командира и комиссара. Не стало командира — не было и команд. Никто не кричал, как в кино: «Огонь!», не взмахивал театрально рукой. Каждое орудие само выбирало цель. Одному танку удалось зайти нам во фланг. Разворачивать орудие не было времени. Всё, думаем, крышка. Одного снаряда с такой позиции достаточно, чтобы от нас ничего не осталось. Вдруг, глядим, с другой стороны дороги бежит кто-то к танку. В открытую, во весь рост, спешит. Бросил гранату, танк загорелся. Обратно, смотрим, ползет, голову к земле прижимает. Сделал дело и теперь себя бережет. Правильно, думаю, умница. Заговорил «максим», прикрыл его.
— Кто это был? — спросил Юра, внимательно слушавший рассказ, в котором появились неизвестные ему детали.
— Не знаю, не разглядел. Или Сашко, или Алик.
«Почему дед об этом не говорил? — гадал Юра. — Ведь не мог не знать?»
А Федор Васильевич продолжал:
— Тут налетели самолеты. После бомбежки осталось одно орудие, братья погибли, кончились снаряды. Отец стер с лица то ли пот, то ли слезы, кивнул мне на второе перевернутое орудие. Понял: за снарядами посылает. Пополз — местность открытая, не встать. Что дальше было, не знаю. Очнулся уже в госпитале. Левой ноги нет.
— А как вы в госпиталь попали? — спросил Юра.
— Не знаю, без сознания был. Мы с Виктором, сыном моим, после войны три раза в те места ездили, но не мог вспомнить, где бой шел, не нашел могил ни своих, ни твоего деда.
— Чего, я чувствую, между вами и дедом Архиповым, а, Федор Васильевич? — спросил Юрий, не обращая внимания на предостерегающие жесты Олега Викторовича за спиной старика.
— Ничего, просто ничего, — устало ответил тот.
Этот вопрос не давал Юре покоя, и он затормошил Олега Викторовича, когда тот вышел его проводить.
— Толком я сам ничего не знаю, Юра. До войны они и твой дед дружили. А потом пробежала между ними черная кошка, и с тех пор знать друг друга не хотят.
— Обидно, — сказал Юра, останавливаясь на тротуаре. — Деда Архипова я полюбил. И ваш тоже, вижу, правильный старик.
— Ты вот что, Юра: не говори Николаю Филипповичу, что был у нас, — попросил Олег Викторович.
— Это еще почему?
— Ну ладно, скажи, только не распространяйся о встрече с моим стариком, не задавай вопросов. Оба болезненно друг на друга реагируют, а я дорожу Николаем Филипповичем. Что между ними произошло, не наше внучачье дело.
— Ладно, Олег Викторович, промолчу.
Но данного слова хватило ровно настолько, сколько потребовалось, чтобы дойти до квартиры Архипова.
Тот встретил Юру в легких спортивных брюках, майке, с паяльником в руке.
— Контакт в радиоприемнике барахлит, — пояснил он, обрадовавшись приходу Юры. — Проходи в комнату, я сейчас — чуть приберусь на кухне, чайку поставлю.
— Чаю не хочу, — отказался Иванников. — Я только что от Максименко, обедал у них, с Федором Васильевичем познакомился.
Николай Филиппович долго не появлялся, а когда наконец вошел в комнату, шаркая по полу тапками, Юру испугало его посеревшее лицо.
— И что он тебе говорил? — спросил старик, с трудом подходя к столу, за которым сидел гость. — Ты ведь, вижу, с вопросами пришел, не просто проведать.
Юрий смутился.
— Почему ты не все рассказал о том бое?
— Я рассказывал все, что имело отношение к твоему деду.
— Что между тобой и Федором Васильевичем?
— Он тебе говорил?
— Нет.
— Ну так если два старика не хотят, чтобы кто-то третий лез в их отношения, мне кажется…
Николай Филиппович говорил медленно, после каждого слова останавливался передохнуть.
Понял, деда, — тихо сказал Юра. — Не буду.
Каждый человек, по мне, должен знать свой род. Особенно если им гордиться следует. Ты не очень-то раньше интересовался своей родословной, поэтому я рассказал тебе о последних минутах деда. Захочешь — расскажу все, что сам знаю о его жизни.
Архипов тяжело вздохнул, сжал пальцы. На лбу, изборожденном морщинами, пролегла новая глубокая складка.
Допоздна засиделся Юра в тот вечер у Николая Филипповича, слушая, как дружили и воевали три друга, три рабочих с тракторного. И только одного не узнал — почему поссорились Архипов и Максименко.
При расставании Юра спросил:
Ты, деда, когда нас судили, помнится, на пенсии был. Почему сейчас работаешь?
А для кого мне дома сидеть? Раньше, считал, Валерке помогаю, а когда его посадили, места себе не находил. Одиночество, особенно и старости, тяжелая штука. А тут как раз завод расширять стали. Вот и вернулся на работу, к людям.
Глава IV«СЛУШАЕТСЯ ДЕЛО…»
Осуществление прав и свобод неотделимо от исполнения гражданином своих обязанностей.
Гражданин СССР обязан соблюдать Конституцию СССР и советские законы, уважать правила социалистического общежития, с достоинством нести высокое звание гражданина СССР.
(Статья 59 Конституции СССР)
…В современных условиях… особое значение приобретают строгое соблюдение принципов коммунистической морали и нравственности, преодоление вредных привычек и пережитков, прежде всего такого уродливого явления, как пьянство, злоупотребление спиртными напитками.
(Постановление ЦК КПСС «О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма»)
…Главное в работе товарищеских судов — предупреждение правонарушений, воспитание людей путем убеждения и общественного воздействия, создания обстановки нетерпимости к любым антиобщественным поступкам…
(Статья 1 Положения о товарищеских судах)
Как только Иванников показался в воротах, Корнилов, расхаживавший возле цеха, направился прямо к нему. Юра поспешил распрощаться с ребятами: представлять Семена не хотелось.
Привет ветерану зеленой беседки, — радостно поздоровался Корнилов.
Уж не облобызаться ли собрался? — грубовато охладил его Юрий и поморщился, увидев спешившего к нему Суворова. «Этого еще не хватало», — рассердился он, не успев сообразить, как побыстрее расстаться с Сенькой или спровадить ненужного сейчас Мишку.
А это никак верный оруженосец? — кивнул на него Корнилов. — Даже и униформа, как у патрона, — указал глазами на голову мальчишки. — А я, — церемонно представился он Суворову, — в своем роде крестный отец твоего маэстро.
Хватит трепаться, — оборвал Юрий, недовольный, что Миша развесил уши и восторженно разглядывал импортного Семена.
Голову Корнилова украшало сомбреро с приплюснутыми по бокам широкими полями и шнурком на подбородке. Видя, что Миша зачарован шляпой, тот небрежно снял ее с головы и показал этикетку на подкладке.
По Сеньке и шапка, — похвастался он. — Настоящая Мексика, не думай.
По ярко-оранжевому полю его сорочки с металлическими застежками разбросаны зеленые пальмы с обезьянами на стволах, слепящее голице, а на спине — синее море с островами и покачивающимся парусником.
Ну а джинсы, конечно, фирменные?
Спрашиваешь! — не уловив Юриной издевки, обрадованно подтвердил Семен.
Ладно, поговорили, и будет.
Юра попытался увлечь Суворова за собой, но Корнилов остановил: Куда спешишь? Завтра выходной, погодка дивная, прогуляемся, пивка попьем, старое вспомним, новое обсудим. Мало ли о чем есть поговорить давним корешам?
Да нам вроде не о чем, — возразил Юра. — Если старое ворошить, так надо, не откладывая, морду тебе разукрасить.
Коляску простить не можешь? Так это…
Не коляску, — перебил Иванников. — В ней сам виноват не меньше. А то, как на очной ставке…
Так это, Юра, из-за того подонка Потапова, — заспешил Семен, — если бы не…
Вот он идет, ему и объясняй.
Юра показал рукой в сторону сплошного людского потока, спешащего к проходной.
Где?
Корнилов испуганно закрутил головой.
Смотри, Миша, аж в лице изменился, засмеялся Юрий. — Чего доброго, заикаться начнет. А если бы на самом деле Потапов…
Это ты обо мне? начал было Семен, но Иванников перебил:
А о ком же? Пошли, Миша.
Но тот не спешил.
Юра не был любителем пива, однако не оставлять же их вдвоем, резонно рассудил он и махнул рукой: «Эх, была не была, пиво не водка».
Не доходя до пивного ларька, Иванников остановился и придержал Суворова: не хватало еще в таком месте и в такой компании попасть мм глаза своим из бригады. Семен, сказав: «Я мигом», исчез. Вскоре он» чинно вынырнул с двумя большими и маленькой кружками пива.
Отошли в сторону и расположились на траве.
Может, добавим? — спросил Корнилов, осторожно высовывая и I полиэтиленового мешка головку бутылки с водкой.
И не вздумай, — запротестовал Юра. — Не собираюсь я с тобою пить, а о Мишке вообще говорить нечего. Ему маленькая пива и так ни к чему. И потом, у меня нет лишней двадцатки.
При чем здесь деньги? За мой счет, по старой дружбе угощаю.
А штраф в милиции от двадцати до тридцати рублей тоже за той счет?
Ладно. Не хочешь — не неволю, — без спора уступил Семен и поднес к губам кружку, в которой успела осесть пена.
Чего-то крепковато, — заметил Иванников, отпив половину. — Даже в голову ударило.
Это с непривычки. После длительного поста, — засмеялся Кормилом и подмигнул Суворову.
'Гот тоже рассмеялся, разгадав нехитрый маневр: водка уже была добавлена в кружки. Только не знал, что далеко не в равных дозах.
Медленно потягивая пиво, Корнилов издали приступил к разговору, ради которого организовал встречу и разорился на водку.
Нижу, Юрка, весь колонистский заработок спустил на одежонку.
Весь, — чуть заплетающимся языком подтвердил тот.
И дурак. Кто теперь носит такие «шкеры»? Или те же «корочки*»? Моня бы спросил. Ведь знаешь, что в тряпках я толк понимаю. Хочешь, завтра будут джинсы?
Сколько?
Двести рэ. И то недорого. Фирма.
Не хочу.
Денег нет?
Нет.
С получки отдашь.
Не отдам, не хватит.
В рассрочку, как другу, уступлю.
Как тогда резинку? — напомнил Иванников.
Ну и злопамятный, черт, — натянуто засмеялся Семен. — Я ему новое дело толкую, а он вспоминает дела давно минувших дней.